– Ты чего, Сема?! Сдурел? – Сдурел, да не сейчас! Раньше сдурел, когда у тебя на поводу пошел, в бега ударился. Слышишь? Где-то вдали щелкнул еще один выстрел – гораздо ближе, чем первый. – Погоня, Софья! Выследили нас! Уходить надо! Да вставай же, мать твою! Сонька с трудом поднялась на ноги, попросила: – Может, спрячемся где-нибудь? Я совсем идти не могу, Сема… Как ни поспешал Блоха, но присел на корточки, сдернул с ее ног сапоги, перемотал портянки. Ноги у Соньки распухли так, что дополнительные тряпки не понадобились. – Пошли! Пошли скорее! Спотыкаясь и скользя по мокрой от росы траве, побрели вперед. Через несколько минут Блоха сообразил: – Мы по звериной тропе идем, Софья! В сторону уходить надо… Свернул в сторону – и тут же скатился в глубокую ложбину, еле выбрался из нее. Одному можно было бы и попытаться, но Сонька не пройдет и десятка шагов. Значит, остается тропа… Шли около часа, пока небо над головой не посветлело. И тайга вроде как поредела – да это пал прошел несколько лет назад, – догадался Блоха. Тайга стала мертвой, редкие кустики кое-где только пробивались через толстый слой древесной золы. Самые могучие лиственницы встретили смерть от огня стоя, как солдаты, и теперь расчертили небо обугленными ветками. Деревья поменьше частью попадали, частью зацепились за более стойких соседей и превратили кусок тайги в непроходимые дебри. Нет, там не пройти, не спрятаться… Беглецы потеряли счет времени, они механически переставляли ноги, изредка останавливаясь и прислушивались. Шум погони не приближался, но и не пропадал вовсе. И это лишь добавляло Блохе мрачные предчувствия. Вот впереди, в просвете между поредевших деревьев, что-то тускло блеснуло. Неужели море? Блоха еле сдержал порыв побежать вперед, выбраться на опушку. Сделал Соньке знак стоять на месте, оглянулся. Выбрал походящее дерево, сложил мешки, ружье. Начал карабкаться наверх. Саженях[77] на трех остановился, осторожно выглянул из-за ствола: точно, море! Хотел уже крикнуть Соньке, порадовать – и в тот же момент увидел впереди, примерно в полуверсте, сгорбленную фигурку, перебежавшую от одного куста к другому. Значит, все было напрасным… И сегодня их гнали по звериной тропе прямо на засаду… Сонька сидела под деревом и, казалось, дремала. – Вставай, девонька! – Блоха подал ей ружье. – Конвоируй меня к морю! Мешок с парусом и лопастями он забросил в кусты. Сонька подняла на него понимающий взгляд, ничего не сказала. – Пошли, Софья! Солдат увидишь – бросай ружье, подымай руки, кричи, что сдаешься… ⁂ – Братцы! – фельдфебель на карачках пробирался вдоль залегшей цепи караульных. – Братцы, сколько же мы мук из-за этих нехристей поганых вынесли! Зуботычин, пинков. Это как же, братцы? Выйдут сейчас из лесу, заарестуем – опять пешком в пост веди! Их высекут, а нам-то за что такие муки? Братцы, пока охфицеров рядом нету – давай-ка их на поражение, залпом! Глава девятая (июль 1903 г., о. Сахалин) Роль будильника в выделенной Агасферу казенной квартире исправно исполнял его учитель японского языка, он же телохранитель, камердинер и приставленный для пригляда агент японской разведки Ямада. Часов у него Агасфер никогда не видел – ни карманных, ни настенных ходиков, ни настольных – что не мешало японцу ежедневно вставать ровно в половине шестого утра и будить весь дом своими гимнастическими упражнениями. Он прыгал и скакал по своей комнате, взбегал по стенам практически до потолка, отчего внутренние перегородки из выдержанной лиственницы глухо гудели, а с потолка решительно всех комнат белым снежком слетал мелкий известковый порошок. В довершение ко всему некоторые из ударов и кульбитов японца создавали резонансные колебания в головной спинке железной кровати Агасфера, отчего металлические шарики, дуги и прочие украшения тоже начинали издавать какие-то звенящие звуки. Вытерпев первую неделю и выслушав тактичное, но полное ядовитых жалоб пожелание соседки по дому, супруги бухгалтера управления Меркушева, Агасфер попытался умерить пыл Ямады, указав ему на то, что когда-нибудь от его прыжков и ударов рассыплется весь дом. Ямада извинялся, кланялся, обещал умерить пыл, но гимнастические упражнения делать не прекратил, объясняя это непременным атрибутом своего японского бусидо[78]. Более того, он вежливо рекомендовал своему хозяину, Бергу-сан, присоединиться к этим упражнениям, поддерживающим силу духа в каждом мужчине. Агасфер посчитал, что силы духа для изучения японского языка у него вполне достаточно, и от предложения, соблюдая ту же восточную вежливость, отказался. Видя тщетность своих усилий по обузданию бусидо, он подумал и отправил своему деловому партнеру, приморскому коммерсанту Якову Лазаревичу Семенову, длинную телеграфную депешу с необычным заказом. Заказ был незамедлительно выполнен, и с ближайшим каботажником из Владивостока на имя Берга был доставлен огромный, по размеру стены дома, прочный кожаный матрац, набитый конским волосом. Агасфер велел японцу закрепить матрац на стене и впредь бегать только по нему. Матрац глушил силу ударов и беготни по нему, но не слишком сильно, однако известка с потолка падать вроде бы перестала. Что же касается проклятой кровати, то она продолжала резонировать при гимнастических упражнениях японца – но к этому времени Агасфер уже свыкся с ранними побудками и даже начал находить в них определенный смысл. Он вставал и шел в столовую, где под непрекращающиеся, слегка приглушенные звуки ударов и прыжков получал от стряпухи свой завтрак – яичницу с беконом и большую кружку кофе с молоком. От поварских талантов японца он вежливо, но твердо отказался сразу после приезда на Сахалин: Ямада предлагал ему исключительно японскую кухню – сырые и полувареные овощи и рыбу – если и не сырую, то сваренную, по мнению Агасфера, в явной спешке. Переговорив с мадам Меркушевой, он добился от нее согласия на кулинарную помощь бухгалтерской стряпухи – тем более что Меркушевы вставали гораздо позже своего соседа (надворная советница, по наблюдениям Агасфера, вообще поднималась после полудня). После завтрака, выкурив неизменную «манилу», Агасфер звал японца в кабинет, на очередной урок японского языка. Попытки Ямады перенести уроки в пустую комнату, занимаемую им, и сидеть при этом на тонких циновках, с подвернутыми ногами были Агасфером категорически отвергнуты. Занятия занимали около двух часов. После чего учитель и ученик не менее двух минут обменивались взаимными поклонами и словами благодарности за терпение, внимание и прилежание. Нынче же, глянув на отрывной календарь и сообразив, что исполнился ровно месяц его пребывания на Сахалине, Агасфер немного задержался – чтобы поинтересоваться мнением Ямады относительно своих успехов в изучении японского языка. – Только без комплиментов, Ямада-сан! – попросил Агасфер. – Скажите мне честно, прошу вас! – И вы, Берг-сан, и я, как ваш скромный учитель, значительно продвинулись в изучении японского языка. На мой взгляд, вы подходите к этому делу достаточно серьезно и работаете, как говорят у русских, не из-под палки. Большая трудность и объем материала, который вы осваиваете ежедневно, не дают возможности увеличить продолжительность занятий. Два часа напряженной работы – это как раз то время, после которого внимание ученика начинает притупляться. – Спасибо, Ямада-сан. – Со своей стороны, я могу лишь предложить добавить к нашим занятиям еще один час – но после значительно перерыва. Например, в вечернее время – если вы того пожелаете, конечно! Осмелюсь заметить, что вечера у вас свободны: вы не посещаете друзей, не ходите в театры, которых здесь, впрочем, и нет. Но острой необходимости, рискну повторить, в увеличении интенсивности наших занятий я не вижу. Агасфер вздохнул с облегчением: еще час занятий японским языком – это было бы слишком! – С другой стороны, насколько мне известно, в самое ближайшее время в наших занятиях наступит перерыв, – продолжил с неизменным поклоном японец. – А если ваш старый друг решит взять вас с собой, то этот перерыв будет еще больше. Правда, в этом случае вы, Берг-сан, получите редкую возможность совершенствовать свои познания в японском языке, будучи… э-э, как это лучше сказать по-русски… вот! Будучи окружены им! – Погодите, погодите, Ямада-сан! Вы начали говорить загадками! Какой старый друг? Откуда он тут возьмется? И куда он может взять меня? – Простите меня, Берг-сан, но мне не хотелось бы уподобляться старой бабе, которая разносит непроверенные сплетни. Имейте немного терпения – и вы сами все скоро узнаете. Тем более что я слышу звуки подъехавшей к дому коляски. Вам пора на службу, Берг-сан! Поняв, что из странных намеков японца больше выжать ничего не удастся, Агасфер распрощался с ним и отправился на службу. Прожив на Сахалине всего лишь около месяца, Агасфер обнаружил, что он быстро привык к особенностям здешнего быта. Многое из того, что поражало его в первые дни и даже часы, стало таким обыденным, что порой, анализируя события, происходящие вокруг него, он удивлялся, почему не обращал на это внимание в своей прежней жизни. Взять, к примеру, тех же ссыльнопоселенцев. Охрана тюрем всячески старалась не пустить их в душные и вонючие камеры. А те норовили пробраться в узилища за котелком баланды для себя, а возможность унести ведерко этой пищи для прокорма детей или скотины считали фартом. Десятки домов и хижин в постах и поселках, стояли пустыми и незаселенными. Они и строились-то вышедшими на поселение каторжниками не для проживания, а для галочки в тюремной бухгалтерии. Так дети, увлекшись, целыми днями строят из щепочек, прутиков и песка с глиной кукольные домики – чтобы к вечеру или при первых признаках непогоды бездумно бросить результаты своего труда, а на следующий день начать все заново. Так то дети со своими щепочками для кукольных городков – а построй-ка избу из трех-четырехсаженного листвяка, тяжелого, как камень. Да еще оформи заготовку леса в конторе, сруби дерево за несколько верст, притащи его на отведенное для домообзаводства место. Притащи на себе, а потом и спи на нем, чтоб не сперли твои же соседи, такие же вольные поселенцы. Потрать год-два на возведение избы, набей кровавые мозоли на распиловке тех же лиственных лесин, заготовь тесу на крышу – и все для того, чтобы надзиратель из конторы смотрителя, приглашенный на место завершившейся стройки, отметил в своем журнале: «каторжный Петров, домообзаводство завершено такого-то числа такого-то месяца такого-то года». Зачем сей сизифов труд, если в жить в таком домике, а паче чаяния нести в него сколоченные лавки и столы, купленные на последние копейки чайники, ведра и кастрюли и прочие хозяйственные принадлежности все равно было нельзя: оставленное без присмотра добро здесь крали моментально. Не соседи, так в изобилии фланирующие по улочкам и переулкам бродяги – такие же ссыльнопоселенцы. Не раз и не два в первые дни жизни на Сахалине Агасфер удивленно провожал глазами «вольных жителей» острова, обремененных мешками со скарбом, бредущих в поисках любой работы. Работы, которую поселенцам на острове было найти труднее, чем зарытый кем-то клад. Выходящим на поселение каторжникам, уже отбывшим наказание, предусматривалась выдача в кредит домашней птицы, иногда коровенки, а если повезет, то лядащей, списанной с казенной конюшни лошаденки. В списке выдаваемого для домообзаводства значились также семена злаков и огородных растений. Выделялся им и земельный участок для выращивания зерновых. Осваивая службу смотрителя поселений, Агасфер несколько дней изучал кипы инструкций, разъяснительных записок и распоряжений, многие из которых были украшены витиеватой подписью начальника Главного тюремного управления Галкина-Враскова, вглядывался в портрет «великого тюремного реформатора России», украшающий резиденцию смотрителя. Без малого полвека назад Галкин-Врасков совершил вояж в Западную Европу, где пробыл два года, посвятив их главным образом изучению тюремного дела на Западе и тюремного вопроса вообще; результатом было издание им труда «Материалы к изучению тюремного вопроса». Поставленный в 1879 году во главе учрежденного государем Главного тюремного управления, он действительно провел ряд реформ в тюремном деле. Были преобразованы тюремные штаты – с улучшением материального и служебного положения служащих, учрежден ряд инспекций в 20 губерниях, построены несколько образцовых тюрем, введен обязательный труд среди арестантов и многое другое. Кроме того, автором был подготовлен обширный материал по отмене ссылки в Сибирь и на остров Сахалин. Все в труде Галкина-Враскова было умно, продумано, обосновано, но, увы, столь же далеко от реальной жизни, как, скажем, указание отрастить людям крылья. Галкин-Врасков предлагал ряд мер «в целях более прочного заселения острова»: семейным каторжанам разрешить проживать вне тюрьмы с целью содействия «в свободное от казенных уроков время устройству оседлости и хозяйства собственной семьи». Семьям, «добровольно последовавшим за ссыльнокаторжными, – писал он, – необходимо давать в постоянное пользование земельные участки, а крестьянам из ссыльных, детям ссыльных мужского пола, приписанных к сельским обществам, при их желании остаться на острове получить подворный надел от 5 до 15 десятин на душу». Не пожалев времени и собрав десятка полтора поселенцев, которые, согласно доносам надзирателей, «злостно сожрали выданный им семенной фонд ржи и картофеля, чем было нагло попрано указание начальства», Агасфер вместе с ними отправился за околицу поста, на осмотр выделенных мужикам земель. Вместе с ним, подпихивая унылых злодеев в спины и суля им всех чертей, гурьбой пошли надзиратели и даже писари смотрительской конторы. «Благосклонно» выделенные участки на деле оказались таежными опушками, густо заросшими не только травой и невыводимым бамбуком, но и мощными осинами, лиственницами и елями. Даже далекому от земледелия чиновнику было совершенно очевидно, что, прежде чем посадить на этих участках что-то культурное, следовало выкорчевать десятка три деревьев и уйму мощных кустарников, вывести заросли бамбука, вспахать и удобрить твердую как камень глинистую землю. Отведя надзирателей в сторонку, Агасфер попытался втолковать им надуманность обвинений поселенцев в злоумышлении. – Работать, подлецы, не желают! – чуть ли не хором реагировали те на все его доводы. Потеряв терпение, Агасфер вынул из портмоне пятирублевую ассигнацию и протянул одному из надзирателей: – Будем считать это авансом, милейший! Я, в порядке эксперимента, заплачу еще столько же, если вы с двум-тремя товарищами сумеете расчистить и вспахать вот этот клин, удобрить его, а по нынешней осени показать мне выращенный урожай! Не сумеете – не обессудьте: деньги придется вернуть! Ну как? Надзиратель, протянувший было руку за деньгами, быстро ее отдернул: – Никак сие невозможно, ваше высокоблагородие! – Ну почему же? Надзиратель обернулся. Торопливо посчитал что-то на пальцах и доложил: – Потому как тутока артельно требуется спилить и выкорчевать 29 стволов толщиной не менее 12–15 вершков, выкопать корни, будь они неладны. На каждое дерево, считай, дня два уйдет. А кусты? А бамбук проклятые? Нет, ваше-бродь, не возьмусь!