— Кто ты такой? Или… такая? Не знаю уж, как тебя назвать, — заикаясь и трясясь от злобы, спросила Горецкая. — Как, вы меня не знаете? — искренне удивилась «мама». — Я знаменитая поэтесса Трушкова. Любая блядь считает за честь со мной общаться и мамой меня называть. — Анастасия, это ты? — с трудом ворочая языком, выдавил из себя Роман, у которого в трусах шуровала рука неизвестной девицы. — Ты же сказала, что не придешь! — Новая мамочка у нас! — из-за его спины показалась-таки мордочка девицы. Это была довольно яркая, симпатичная деваха лет восемнадцати, не столь пьяная, как сын Горецкой и «поэтесса» Трушкова. Ее рыжие волосы были красиво разметаны по округлым плечам, а упругая грудь как бы бросала вызов ханжеской морали, которую в данном случае представляла собой Горецкая. — Маман, а тебя каким ветром сюда занесло? — спросила она, насмешливо глядя на Горецкую. — Ты из какой фирмы? У Лорки работаешь? — У какой Лорки? — В «Пиковой даме». — Какая «Пиковая дама», бл…! — неожиданно заорала Даша на девицу, которая по-прежнему нежно обнимала брата и рылась в его штанах. — Это наша маман! Анастасия, ты же сказала, что тебя сегодня не будет! Зачем кайфолом устраивать? Мне шестнадцать сегодня, поняла? — Ой, я завтра напишу новую песенку о матери, которая устраивает кайфолом. «Дочки-дочки-дочки-ма-те-ери, ах, невинность мы утра-ти-и-ли!» — вдруг запела Трушкова своим противным голосом. — Нет, я лучше срифмую, и голос у меня, сами понимаете, не такой, как у Преснякова, — у Вовки лучше получится. И, махнув по-лебединому волосатой ручкой, «поэтесса» сочла за благо удалиться в направлении кухни. — Ну, вы поговорите с дочкой, вы все-таки первая мать, я-то вторая, пойду кофейку вам поставлю, — обернулась Трушкова в дверях кухни. Несмотря на то, что все происходящее выглядело прямо-таки издевательством над хозяйкой дома, декламация стихов Трушковой разрядила все же обстановку. Тем более что у Горецкой после всего, что она увидела, как-то не было сил особо сопротивляться и словесно противостоять молодому поколению. Внутренне она была бы рада, если бы все это сейчас закончилось, «гости» бы мирно разошлись по домам, дети улеглись бы спать. Она даже не стала бы читать им нотацию утром, а предпочла бы все забыть. Все-таки шок от увиденного был серьезный. Она вдруг поняла, что совершенно не представляет, как живут ее дети и в каких компаниях проводят свое свободное время. — Мне надо здесь разобраться, — взяла себя в руки Горецкая и, оттолкнув Романа, прошла в комнату. Даша же, пробормотав невразумительные слова оправдания, удалилась в ванную и бухнулась там прямо на пол. Горецкая же очутилась в самой большой комнате их квартиры. И то, что предстало ее глазам, было хуже того, что она уже видела. На обеденном столе, среди объедков и окурков, раздавленных тут же в сервизных тарелках, лежало женское тело. Раздвинув ноги, оно впускало в себя какого-то длинноволосого парня, который ритмично в такт рэпу двигал тазом. Лицо девушки было закрыто тазом другого мужчины, который тоже исполнял танец в духе модного нынче стиля «латинос». И, наконец, третий парень, закрыв глаза, тихо медитировал в кресле. Однако девушка и его задействовала — она свободной рукой интенсивно проводила сеанс мануальной терапии с его членом. Горецкая была в ужасе. На нее никто не обращал внимания. Она не могла даже голосом выразить своего возмущения, потому что ее все равно никто бы не услышал — мощные колонки «Сони» перекричать было сложно. Она попыталась выключить музыку, но у нее это не получилось — сзади подошел какой-то лысый молокосос и, ущипнув ее за мягкое место, ухватил за грудь. — Ты любишь, когда тебя трахают в задницу? — прокричал он ей на ухо. С женой депутата в этот момент чуть было не случился инфаркт. Но она чисто машинально переспросила: — Что? — Я спрашиваю, тебе нравится, когда в попку делают бо-бо? — спросил молокосос. — Дело в том, что я по минету не очень загоняюсь, люблю анально! А ты, наверное, больше минет любишь! Ну, ничего, мы подружимся… И тут Горецкая с размаху дала подростку оплеуху. Он осел на стул, совершенно не понимая, что происходит. Следующим движением она повернула ручку громкости на музыкальном центре, и в комнате установилась тишина. — Что за херня? — подал голос длинноволосый парень, занимавшийся проникновением в лежавшую на столе девушку. — Анастасия, езжай на дачу обратно, я сам разберусь, — покачиваясь, зашел в комнату Роман, покуривая какую-то странную сигарету. Это была не сигарета, а скорее самокрутка. И тут до Горецкой дошло, что за запах стоял в квартире. Было совершенно очевидно, что компания вовсю баловалась «травкой». — Роман, что ты куришь? Я сейчас вызову милицию. — Не надо милицию, — заторможенным голосом запротестовал Роман. — Милицией пугать не стоит! — пронзительно завопила «вторая мама», которая к этому времени вернулась из кухни с подносом. — Попейте кофейку, разберитесь тут по-родительски. А я, наверное, пойду, муж уже заждался… Привел, наверное, какого-нибудь. И, обращаясь к хозяйке квартиры, доверительным тоном сообщила: — Скажу вам как женщина женщине — у меня тоже бывают проблемы. И не только в критические дни. Муж, бывает, кого-то удочерит, а потом не поймешь — то ли это дочка, то ли любовница… Вас сама судьба привела, надо домой поехать разбираться. Тут, осознав, что ситуация несколько изменилась, парни, занимавшиеся любовью с девушкой на столе, стали зачехлять свои боевые орудия. Вернее, они сами собой зачехлились по законам физиологии. Оба активных парня тихо оставили в покое девушку и проследовали в угол, где валялась их одежда. Невозмутимым был только «медитатор» в кресле. Ему было уже все равно. Тут Горецкая разглядела лицо девушки на столе. Она была абсолютно пьяна. В ней она узнала лучшую подругу дочери, одноклассницу Марину, которую классный руководитель всегда ставила в пример как круглую отличницу, особенно успевавшую по английскому языку. Горецкой стало дурно. От Марины она этого не ожидала. Отец — профессор истории, мать — преуспевающий адвокат. Как часто в погоне за карьерой, добиваясь лучшего будущего для своих детей, зарабатывая на кусок хлеба с маслом и черной икрой, люди забывают о духовном воспитании. Такие праведные мысли вдруг неожиданно пришли в голову Горецкой, когда она наблюдала за голой Мариной, лежащей среди остатков шикарной трапезы. — По-моему, мы наблюдаем неожиданное пришествие Девы Марии, — выспренно высказался любитель минета. — Я бы не советовал вам делать из мухи слона, — неожиданно интеллигентно произнес длинноволосый, натягивая плавки и спокойно обращаясь к Горецкой. — Заткнись! — сказал Роман. — Одевайтесь и двигайте отсюда. — Что? — переспросил его длинноволосый. — Двигайте, с Анастасией я разберусь сам. — Анастасия — это кто? — улыбнулся лысый молокосос, потирая все еще горящую щеку. — Это его первая мама, — встряла из прихожей Трушкова, которая уже собиралась на выход. — Просто сейчас модно называть родителей по имени. Рома с Дашенькой у нас продвинутые люди… И, мерзко хохотнув, «поэтесса» лязгнула замком входной двери и спустя несколько мгновений покинула квартиру. Еще долго был слышен топот ее каблучков по лестнице. — Нас, кажется, выгоняют? — осведомился длинноволосый у своих приятелей. — Похоже на то… — В таком случае пошли. Девок будем забирать? — Эту мы уже никуда не потащим, — кивнул длинноволосый в сторону Марины. — А что касается Ирины, то пусть с ней Ромка разбирается. — Сейчас же вон отсюда! — заорала Горецкая. — Анастасия, успокойся, сейчас будет полный «the end», как любят писать в конце фильма, — попытался обнять ее Роман, но мать вырвалась из его объятий. Тут на пороге появилась та самая Ирина, с которой надлежало «разбираться» Роману. Это она шарила в его трусах в тот момент, когда Горецкая пришла к себе домой. Она была уже одета, если, конечно, это можно было назвать одеждой — короткое полупрозрачное платье и кружевные чулки. — Я — нормальная девчонка, не подумайте ничего худого, — нараспев произнесла она. — Рома, я не буду дожидаться Леху, поеду сама. Скажешь тогда, что я отработала. Если что, звони… Телефон знаешь. — Что еще за Леха? Это что, проститутка? — вытаращила глаза Горецкая. — Зачем же так грубо? — скривила губы Ирина. — Не все же такие богатенькие, как вы, нужно иногда делиться. Вы отнимаете у нас, мы отнимаем у вас… Чао, Рома! — и, послав ему воздушный поцелуй, девушка проследовала в прихожую. Ребята поспешили за ней. — Мы тебя проводим! — Скажите, какая галантность! — хохотнула Ирина. — Ну, ладно, пошли. Только учтите — я свое здесь уже отработала. Через минуту в квартире остались только Горецкая, ее дети (Даша по-прежнему валялась в ванной комнате) и пьяная вдрабадан отличница Марина. Роман с огромным трудом перебазировал ее с загаженного стола на диван. — Что делали в этом доме все эти люди? — Это Дашкины друзья, да и мои тоже… Во всяком случае, Трушков — наш общий друг. — Ты дружишь с гомосексуалистами? — Прежде всего, я дружу с талантливым человеком, — спокойно глядя матери в глаза, ответил Роман. — Ах, да, конечно! — Горецкая в первый раз за время пребывания в своей квартире усмехнулась. — Знаменитая песня — «Я такая заводная, что с тобою сплю, летая». И еще — «Ты моя морковка, я твоя золовка». — Да это гипершлягеры! — возразил Роман. — Не знаю там гипер что… А у тебя все нормально с сексуальной ориентацией? — Горецкая подозрительно посмотрела на сына. — А ты что, не видела? — Роман явно намекал на проститутку Ирину. — Сейчас все возможно. Смотрю я на ваше поколение и думаю — не такими мы были. — Конечно… Скажи еще, что в тридцать лет в первый раз в рот взяла! — Что? — взвилась Горецкая. — Да как ты смеешь так с матерью говорить!