Он не стал никому звонить. Несколько часов в одиночестве разглядывал свой бокал. Так долго, что даже не заметил, что зал опустел, что уже два часа ночи и старый официант в белом фартуке ждет не дождется, когда он расплатится и уйдет восвояси. Он вернулся домой. Адель спала в кровати Люсьена. Все было нормально. Ужасающе нормально. Он не понимал, как ему удается жить. На следующий день диагноз был поставлен. Адель больна и будет лечиться. «Мы найдем специалиста. Он займется тобой». Через два дня он потащил ее в медицинскую лабораторию и заставил сдать десятки анализов крови. Получив результаты, оказавшиеся чистыми, он заключил: «Тебе здорово повезло». Он задавал ей вопросы. Сотни вопросов. Не давал ни минуты передышки. Будил ее среди ночи, чтобы подтвердить подозрение, выяснить подробности. Он был одержим датами, совпадениями, сопоставлениями. Она повторяла: «Уверяю тебя, я не помню. Мне это никогда не было важно». Но он хотел знать об этих мужчинах все. Имя, возраст, профессию, место, где она их встретила. Он хотел знать, как долго длились ее связи, где они встречались, что пережили. В конце концов она уступила ему и рассказала – в темноте, повернувшись к нему спиной. Ее рассудок был ясным, она выражалась четко и без эмоций. Иногда она углублялась в сексуальные подробности, но тогда он сам ее останавливал. Она говорила: «И все же речь только об этом». Она пыталась рассказать ему про ненасытное желание, про позыв, который нельзя сдержать, про отчаяние из-за невозможности положить этому конец. Но ему не давало покоя, что она могла оставить Люсьена на целый день, чтобы встретиться с любовником. Что выдумывала срочную работу, чтобы отменить семейный отдых и два дня напролет трахаться в паршивой пригородной гостинице. Его и возмущала, и завораживала легкость, с которой она лгала и вела эту двойную жизнь. Его поимели. Она манипулировала им, как банальной марионеткой. Может быть, иногда она даже смеялась, возвращаясь домой с утробой, полной спермы, с кожей, пропитанной чужим потом. А может, насмехалась над ним, передразнивала его перед своими любовниками. Наверняка говорила: «Мой муж? Не волнуйся, он ничего не подозревает». Он ворошил воспоминания, пока его не начинало тошнить. Пытался вспомнить, как она вела себя, когда возвращалась поздно вечером, когда исчезала. Как от нее пахло? И когда говорила с ним – было ли ее дыхание смешано с дыханием других мужчин? Он искал какой-нибудь знак, возможно, прямую улику, которую раньше не желал замечать. Но нет, ничего существенного не приходило ему на ум. Его жена была непревзойденной обманщицей. Когда он познакомил Адель с родителями, Одиль очень сдержанно отнеслась к его выбору. Ему она ничего не сказала, но от Клеманс он узнал, что она употребила слово «расчетливая». «Эта девица не для него. Слишком много из себя строит». Одиль никогда не доверяла этой скрытной женщине. Ее тревожила холодность Адель, отсутствие у нее материнского инстинкта. А он, провинциальный студент, застенчивый, не способный поддержать разговор, умирал от желания держать в объятиях эту женщину. Ришара околдовала не только ее красота, но и то, как она держалась. Глядя на нее, он старался дышать глубже. Ее присутствие наполняло его до такой степени, что становилось болезненным. Он любил наблюдать за ней, знал наизусть малейшие ее жесты. Она мало говорила. В отличие от его приятельниц, студенток-медиков, она не предавалась сплетням и пустой болтовне. Он водил ее в шикарные рестораны. Устраивал поездки в города, которые она мечтала увидеть. Очень быстро познакомил со своими родителями. Попросил переехать к нему и сам занялся поисками квартиры. Она часто говорила: «Со мной такое впервые». И он этим гордился. Обещал, что ей ничем не придется заниматься, а он позаботится о ней, как никто прежде не заботился. Она была его неврозом, его безумием, его мечтой об идеале. Его другой жизнью. * * * – Давай попробуем еще раз. Сначала она закрывала глаза. Это был абсолютный тупик. Ее скованность и заторможенность доводили его до белого каления. Хотелось ударить ее, остановиться, бросить ее посреди дороги. Они занимались по субботам после обеда и иногда по воскресеньям. Ришар заставлял себя быть терпеливым. Старался глубже дышать, когда она по сто раз переспрашивала одно и то же своим тонким девчачьим голосом. Она сгибала руки, горбилась, уставившись прямо перед собой. И ничего не понимала. – Да расслабься ты уже. Не скрючивайся так, выпрямись хоть немного. Это должно быть радостью, а не мукой, – раздражался Ришар. Он брал руки Адель и клал их на руль. Регулировал зеркало. Как-то раз в июле они катались по сельским дорогам. Люсьен сидел сзади. Адель, в платье выше колен, поставила на педали босые ноги. Было жарко, дороги опустели. – Видишь, никого нет, бояться нечего. Можешь даже немного разогнаться. Адель обернулась и посмотрела на заснувшего Люсьена. Поколебалась и резко нажала на газ. Машину рвануло вперед. Адель запаниковала. – Включай уже четвертую! Угробишь машину! Ты что, не слышишь рев? Да что ты творишь? Адель резко затормозила и сконфуженно взглянула на Ришара. – Просто не верится, но ты, похоже, не в состоянии пользоваться руками и ногами одновременно. Ты хоть понимаешь, что ты – полная бездарь? Она пожала плечами и расхохоталась. Ришар смотрел на нее, утратив дар речи. Он совершенно забыл, как она смеется. Так журчит родниковая вода, так шумит горный поток. Она смеялась горлом, запрокидывая голову и открывая свою длинную шею. Он уже не помнил ее странную привычку подносить ладони ко рту и закрывать глаза в гримасе, придававшей ее смеху что-то издевательское, почти злое. Ему захотелось прижать ее к груди, припасть к этой внезапной радости, к этому веселью, которого им так не хватало. – Обратно я сам поведу. И знаешь что? Наверное, лучше тебе брать настоящие уроки. В смысле, с профессиональным инструктором. Так будет больше толку. Училась Адель медленно, но он пообещал купить ей машину, если она сдаст экзамен. Наверное, он не утерпит и будет проверять пробег, ограничит бюджет на бензин, но съездить куда-нибудь неподалеку она сможет. Когда они переехали, он постоянно наблюдал за ней. Он не мог сдержаться. Даже следил за ней, как за преступницей. Несколько раз в день звонил ей на домашний телефон. Иногда вдруг срывался из клиники, чтобы съездить домой между консультациями, и заставал ее на месте – она сидела в синем кресле и не сводила глаз с сада. Бывало, он вел себя жестоко. Пользовался своей властью, чтобы принизить ее. Однажды утром она попросила отвезти ее в город по пути в клинику. Ей хотелось пройтись по магазинам, погулять. Она даже предложила пообедать вместе в ресторане, про который он ей говорил. «Подождешь меня? Две минуты». Она поднялась, чтобы собраться. Как только она щелкнула задвижкой в ванной, он уехал. Конечно, она слышала, как машина сорвалась с места, пока она одевалась. Наверное, посмотрела на нее в окно. Вечером он даже не упомянул об этом случае. Спросил ее, как прошел день. Она ответила с улыбкой: «Отлично». На людях он вел себя так, что потом раскаивался. Сжимал ей локоть, щипал за спину, наблюдал за ней так пристально, что всем становилось неловко. Следил за малейшим ее движением. Читал по губам. Они редко куда-либо ходили, но он был доволен, что пригласил Вердонов. Может быть, осенью он устроит праздник. Что-то совсем простое, с коллегами и родителями друзей Люсьена. Он устал от этих постоянных подозрений. Ему надоело думать, что ее присутствием он обязан лишь отсутствию у нее независимости. Он обещал себе, что будет оставлять дома больше денег. Предлагал ей сесть на поезд и отвезти Люсьена в гости к бабушке с дедушкой в Кан или в Булонь-сюр-Мер. И даже сказал, что пора подумать, чем бы ей хотелось заниматься в жизни. Иногда он поддавался иррациональному воодушевлению, оптимизму, которого должен опасаться любой врач. Убеждал себя, что может ее вылечить, что она цепляется за него, потому что видит в нем свое спасение. Накануне она встала в хорошем настроении. Погода была лучезарной. Ришар повез ее в город вместе с Люсьеном, чтобы кое-что купить ребенку. В машине она заговорила о платье, которое видела на витрине. Бормотала что-то невнятное о деньгах, которые у нее остаются, и о том, сколько ей надо еще сэкономить, чтобы купить это платье. Ришар перебил ее: «Потрать эти деньги как хочешь. Хватит передо мной отчитываться». Она выглядела признательной и в то же время сбитой с толку, словно успела привыкнуть к этой нездоровой игре. «Сделать ее счастливой». Как все казалось легко, когда Анри говорил это об Одиль, когда повторял, что в этом весь смысл жизни! Создать семью и сделать ее счастливой. Каким простым это представлялось на площади перед мэрией, в вестибюле роддома, в день новоселья, когда все, похоже, верили, что у Ришара в руках ключи от счастливой жизни. Одиль постоянно твердила, что они должны завести второго ребенка. Что такой красивый дом создан для большой семьи. Каждый раз, приезжая в гости, она многозначительно поглядывала на живот Адель, а та отрицательно качала головой. Ришару было так неловко, что он притворялся, будто не понимает, о чем речь. * * * Он придумал для нее новую жизнь, где она будет под защитой от самой себя и своих порывов. Жизнь, состоящую из принуждений и привычек. Каждое утро он будил ее. Не хотел, чтобы она валялась в постели и предавалась черным мыслям. Избыток сна ей вреден. Он не трогался с места, пока не убеждался, что она надела кроссовки и отправилась бегать по грунтовой дороге. У изгороди она оборачивалась, махала ему рукой, и он отъезжал. Симона выросла в деревне и, наверное, поэтому всегда ее ненавидела. Она описывала ее дочери как место безысходности, и природа казалась Адель диким зверем, который, как его ни приручай, так и норовит без предупреждения вцепиться в горло. Не решаясь сказать об этом Ришару, она боялась бегать по деревенским дорогам, углубляться в пустынный лес. В Париже ей нравилось бегать среди прохожих. Город запечатлевал в ней свой темп и ритм. Здесь она бежала быстрее, как будто за ней гнались. Ришару бы хотелось, чтобы она наслаждалась пейзажем, чтобы ее очаровали тихие долины и гармония рощ. Но она никогда не останавливалась. Бежала так, что легкие разрывались от боли, и возвращалась без сил, чувствуя, как стучит в висках, каждый раз удивляясь, что не заблудилась. Не успевала она снять кроссовки, как звонил телефон, и она переводила дыхание, чтобы ответить Ришару. «Надо изнурять тело». Она повторяла это, чтобы придать себе мужества. Ей случалось в это поверить по утрам, хорошо выспавшись. Случалось быть оптимисткой и строить планы. Но часы шли, пожирая остатки ее решимости. Психиатр посоветовал ей кричать. Это рассмешило Адель. «Я совершенно серьезно. Надо орать, вопить так громко, как только можете». Он сказал, что ей станет легче. Но даже одной, даже в полной пустоте ей не удалось извергнуть свою ярость. Издать крик. После обеда она сама забирала Люсьена. Пешком добиралась до поселка и ни с кем не разговаривала. Кивком здоровалась с прохожими. Фамильярность сельских жителей наводила на нее оторопь. Она старалась не ждать перед воротами садика, боясь, что другие матери заговорят с ней. Объяснила сыну, что надо пройти совсем немного, чтобы найти ее: «Знаешь, там, где статуя коровы. Я буду ждать тебя там». Она всегда приходила заранее. Садилась на скамейку напротив большого холла. Если скамейка была занята, она стояла рядом с бесстрастным видом, пока сидящему не становилось неловко и он не уступал ей место. Ришар рассказывал ей, что американцы в 1944 году по ошибке сбросили бомбы на этот поселок. Меньше чем за двадцать минут он был стерт с лица земли. Архитекторы попытались восстановить первозданный облик домов, воспроизвести нормандские фахверковые стены, но их очарование было поддельным. Адель спросила, не по религиозным ли причинам американцы пощадили церковь. «Нет, – ответил Ришар. – Просто она оказалась прочнее». Когда пришла весна, врач настоял, чтобы Адель проводила весь день на свежем воздухе. Он посоветовал ей заняться садоводством, сажать цветы и смотреть, как они растут. Эмиль помог ей разбить огород в глубине сада. Она проводила там много времени вместе с Люсьеном. Сын обожал копаться в грязи, поливать рассаду бобов, жевать листья, перепачканные землей. Июль только начался, но Адель не могла избавиться от мысли, что дни становятся короче. Она с тревогой смотрела на небо, которое темнело все раньше и раньше, и со страхом ждала возвращения зимы. Непрерывной череды дождливых дней. Лип, которые придется обрезать, и они выставят черные обрубки, словно гигантские трупы. Уезжая из Парижа, она освободилась от всего. У нее больше не было работы, друзей, денег. Ничего, кроме этого дома, где зима держит ее в плену, а лето – только иллюзия. Иногда она походила на испуганную птицу, бьющуюся клювом в застекленные двери и ломающую крылья о дверные ручки. Ей становилось все труднее скрывать приступы нетерпения, контролировать свою раздражительность. Хотя она старалась. Она кусала щеки, делала дыхательные упражнения, чтобы справиться с тревогой. Ришар запретил ей позволять Люсьену весь вечер торчать перед телевизором, и она заставляла себя придумывать, чем его занять. Однажды вечером Ришар нашел ее сидящей на ковре в гостиной с опухшими глазами и покрасневшим лицом. Весь вечер она пыталась отчистить краску, которой Люсьен испачкал ее синее кресло. «Он меня не слушал. Он не умеет играть», – в ярости повторяла она, судорожно сжимая кулаки. * * * – В прошлый раз вы сказали мне, что чувствуете себя здоровой. Что вы имели в виду? – Не знаю, – ответила она, пожимая плечами. Врач молчал. Повисла тишина. Он благожелательно смотрел на Адель. Когда она пришла к нему впервые, он сказал, что для ее случая у него ничего нет. Что обычно рекомендуют поведенческую терапию, лечение спортом и разговорную психотерапию в группах. Она ответила твердым ледяным голосом: «Тут и говорить не о чем. Мне это противно. Есть все-таки что-то низкое в том, чтобы выставлять свой позор напоказ». Она настояла, что будет ходить именно к нему. Говорила, что он внушает ей доверие. Он неохотно согласился, немного тронутый этой худой бледной женщиной, на которой синяя рубашка висела как на вешалке. – Скажем так, я спокойна. – Вы так понимаете выздоровление? Оставаться спокойной? – Да. Вероятно. Но выздороветь – это еще и страшно. Это значит что-то потерять. Вы понимаете? – Конечно. – Под конец мне все время было страшно. Мне казалось, что я потеряла контроль. Я устала, это должно было кончиться. Но я и не думала, что он может меня простить. Адель машинально скребла ногтями тканевый подлокотник кресла. На улице черные тучи выставили наружу свои заостренные сосцы. Скоро разразится гроза. Из окна она видела боковую аллею и машину, где ее ждал Ришар. – В ту ночь, когда он все узнал, я очень хорошо спала. Глубоким, целительным сном. Когда проснулась, в доме был разгром, Ришар ненавидел меня, но я чувствовала странную радость, даже какое-то возбуждение. – Вы испытали облегчение. Адель молчала. На мостовую обрушился яростный ливень. Словно среди дня наступила ночь. – Мой отец умер. – О, Адель, мне очень жаль. Он болел? – Нет. Он умер от инсульта, вчера вечером, во сне. – Вам грустно? – Не знаю. Вообще-то жить ему не особенно нравилось. Она подперла правой рукой щеку и села поглубже.