— Я ещё не осознал, что я хочу, но то, что было, — я от этого устал. — Поехали с нами? — хмыкнул нунций. — А ты смешной!.. — Какой?! — Суэтин вдруг поймал взгляд: на него издали глядел Вечный Папа. — Но меня, как бы нет, у меня и паспорт… на другое имя. — Прошлое ворошить никто не будет — успокоил его нунций, глядя на толпу. — Скажи мне только: ты убил кого-нибудь? — Нет ещё, — ответил Геша. — Ты очень хороший, — быстро взглянул нунций на Суэтина — Ну, что?.. — А когда? — Сейчас. — Я собаку заберу. — Без собаки никак, — согласился нунций. — Иди. — Без меня не уезжайте! — обернулся Суэтин. Папа снова смотрел и смотрел и не смог отвести от неё взгляда. Раскрытая настежь дверь, сквозь неё просвечивают янтарные утренние лучи, а на пороге стоит маленький ребёнок и улыбается… — Да, это другая картина, — снова сказал он по-польски. — Да, другая, — повторил Дауд Соломонович Гречишников, которого взяли обратно на службу в музей. — На той был занавес, и за ним то ли человек, то ли шкаф… — Ветер отдул часть портьеры, и под ней — то ли ноги, то ли ножки от шкафа, — подхватил Папа. Хранитель музея и Папа посмотрели друг на друга и перекрестились. — Он говорит, что не хотел бы родиться и жить на этой земле, а сам нарисовал чудесного ребёнка! — Люди — самые противоречивые существа — вздохнул Гречишников. — Да, это неоспоримый факт. — Папа подумал и начал смеяться. — Весёлый старикан! — хмыкнула толпа за его спиной. — Дедуля на ять! — разглядев Папу поближе, сказала одна радостная старушка. — Я б с ним выпила, если б он мне налил! — Да ты с кем хочешь выпила бы! — вспомнили ей. — С тобой не стала бы, — посмотрела старушка; и как всегда, последнее слово оказалось за ней. — Всё те же приёмы, все те же ходы. Умер, а сам по городу разгуливает… Старый греховодник, — глядя на воскресшего Суэтина, рассуждал полковник Стрепенюк. — Похороны для маскировки — наилегчайший способ сокрытия преступления… Поведенческий капкан! — вконец запутался он. — Пусть уезжает! Он тревожный человек. Городок полон тревожных людей. Не городок — клиника. И, чёрт побери — был прав! — Ты отмечен богом и людьми, — сказал нунций Геше, когда тот вернулся с чёрным терьером и тихо идущей следом мамой… — Почему — богом? — хмыкнул не замеченный ни в каких связях с религией Суэтин. — Ты смог написать святую картину — меня переполнил духовный восторг, когда я увидел её. — Да бросьте вы, делать вам нечего! — недоверчиво улыбнулся Геша. — Такой талант даётся не просто так, а за что-то… Значит, ты поедешь с нами? — Куда, в Вечный город? — С нами, — повторил нунций. Через час для шести католиков в маленькой часовне Папа отслужил самую коротенькую мессу… Он взял в руки кропильницу и окропил из неё ближних прихожан. Внезапно в стрельчатый зев окна брызнуло солнце, и поднялась душистая водяная пыль — в церкви возникла радуга! С застывшей улыбкой из часовни вышел местный поп. Отец Славиан. — Да кто он такой? — спросил поп, озирая небо. — Он — папа, — ответил ему голос оттуда. — Чей?.. — Людской. — А я кто? — Ты поп. — А чей я поп? — Церковный. — А почему не людской? — Потому что спрашиваешь! — А кто со мной говорит? — не сдавался отец Славиан. И ничего не услышал. — Значит, лукавый, — успокоился батюшка и, аккуратно придерживая рясу, пошёл домой — к чадам и матушке. И ЭТО СЧАСТЬЕ? — Крыс Тимофей — пошёл на поправку! — несли гонцы радостную весть по всему городу из музея прикладного искусства. Крысиная молодёжь решила устроить бал по такому случаю. — Бьен! Мон шер! — О-ля-ля! — Се ля ви! Выздоровел Тимофей, как и заболел, опять и тоже способом «экзотик»: он разгрыз и съел корни тропической пальмы в местном дендрарии. Таких финиковых пальм в мире оставалось только две: в личной коллекции султана Брунея и в Ершове, на улице Пионерской. — Как ты мог, Тимофей, снова не накормить наших двенадцать мальчиков-подростков? — кричала на него жена, когда он с раздутым животом явился домой и стал устраиваться в опочивальне. Тимофей заткнул уши хвостом, и уснул.