Взгляд завуча ясно дал понять – она тоже сильно сомневается, что новенькая так вот запросто найдет общий язык с Семыкиным. Завучиха обвела класс взглядом подозрительного василиска и напутствовала новенькую перед уходом: – Будет кривляться, дайте знать. Удачи. – Все будет хорошо, – заверила та завучиху и села на свое место. Даже не проверив, не измазан ли чем-нибудь стул. Допустим, не измазан, но такая беспечность… Новенькой бы уже понять, с каким противником она столкнулась, но сама ведь поперла на рожон. – Раз уж мы с тобой познакомились, Семыкин, – приветливо сказала она, – введи меня в курс дела. Что задал вам на дом Лев Яковлевич? Семыкин изобразил глубокую задумчивость. Тогда пампушка Липкина, учительская подпевала, сообщила: – Нам задали прочитать рассказ «Толстый и тонкий» и рассказать, как мы его поняли. – Спасибо. Я уверена, Семыкин и сам это прекрасно помнит. Так что же, Семыкин, как ты понял этот рассказ? Понравился ли он тебе вообще? – Да как сказать… – Семыкин поморщился. – Ты выходи к доске и расскажи нам. Новенькая определенно нарывается. Семыкин не спеша проследовал в авангард. Если она думает, что он потеет из-за того, что не читал рассказ, то сильно ошибается. Сейчас ее не знаниями нужно потрясти. Сейчас важно поставить себя как личность. Дать понять, что его в бараний рог не скрутить и не запугать. – Итак! – начал Семыкин. – «Толстый и тонкий». Это рассказ. – Да-да. Рассказ. Про что же он? – Ну, он про проблемы ожирения. Один герой ел много – и стал толстым. А второй сидел на диете, занимался спортом – и потому не поправился. Класс немедленно отреагировал веселым гулом. – И какой же был финал? – Толстый отстоял свои права. Он сказал: говорить человеку, что он жирный, это дискриминация. Надо уважать свободу выбора. Ты можешь быть жирным, но, если ты любишь себя таким, тебя все равно должны уважать. Даже Липкина засмеялась в полный голос, а не прикрывая рот ладошкой, как обычно. – А кто написал этот рассказ, не подскажешь? – спокойно спросила учительница, когда всеобщая радость, наконец, утихла. – Наверное, мы с тобой говорим про разные рассказы. Я про чеховский, а ты про какой-то, который я, к сожалению, не читала. Что ж. Я тоже уважаю свободу выбора. В данном случае твоего – не подготовить домашнее задание. Но и ты мой выбор уважай: я ставлю тебе двойку. Эка невидаль. – Не расстраивайтесь вы так. Я, вообще-то, – сказал он, протягивая ей дневник, – уже давно решил, что проживу и без литературы. – Интересное решение. На чем основано? – Да потому, что все, про кого вы рассказываете, все эти герои – это выдуманные люди. Или те, которые уже давно умерли. Почему они должны меня учить? С какой радости я должен брать с них пример? Они ж ничего не знают про сегодняшнюю жизнь. Сам опыта наберусь. Такого, какого мне надо. Первый раунд он выиграл. Новенькая, если и поняла это, то никак не показала. И стала сюсюкать с Липкиной, которой, конечно, было что сказать про «Толстого и тонкого», особенно про толстого. На следующий день завуч опять заявилась на урок литературы. – Слушаем меня внимательно, – сказала она, предварительно постучав по учительскому столу. – Все помнят, что завтра все пятые классы пишут сочинение? Комитет по образованию спустил директиву – написать эссе на тему: «Кем я хочу быть, когда вырасту». Не подведите, а? Четверть заканчивается. И то, какие оценки вы получите по литературе, во многом зависит от этого конкурса. Завуч требовательно посмотрела на новенькую: – Отнеситесь серьезно к этому заданию. Нам нельзя ронять показатели. Они у нас и так не ах. Пусть напишут что-нибудь вменяемое, насколько это, конечно, в их силах. Вы объясните им, как нужно писать, и как… не нужно. Ну, вы понимаете. – А я вот не понимаю. – Семыкин патетически нахмурился. Воздел руки. – Разве мы не можем писать то, что захотим? Это же выбор нашей профессии! Наше бу-ду-ще-е. – Знаете, сочинения я, перед тем как отправлять их в комитет, сама почитаю, – спохватилась завуч. Она, кажется, хотела сказать что-то еще лично Семыкину, но передумала. – Господи, – застонал кто-то, – ну что за темы они придумывают? Скучища. – Разговорчики! – сказала завуч. Новенькая вышла к доске: – Вот вам небольшая мотивация, чтобы было веселее писать. После сочинения мы проведем открытый урок. Я приглашу на него специального гостя. Кого именно – я и сама пока не знаю. Но это будет представитель той профессии, про которую вы интереснее всего напишете. – И что, если я напишу про Анджелину Джоли, вы ее пригласите, что ли? – самым невинным голоском, на какой был способен, спросил Семыкин. – Анджелина Джоли, Семыкин, чтоб ты знал, это не профессия, – процедила завуч, – но Калерия Николаевна дело говорит. Мы можем пригласить на встречу певца или врача. Или даже космонавта. В общем, постарайтесь. Это в ваших же интересах. И он использует и этот шанс. Он напишет сочинение. От его опуса Калерия содрогнется. (Но, как выяснилось позже, она не содрогнулась.) После уроков завуч пришла в учительскую и помахала перед Калерией Николаевной сочинением Семыкина, которое, как и обещала, она прочла. – Что будем с этим делать? – поинтересовалась она и стала читать вслух: «Лично у меня с выбором профессии проблем не будет. Я все решил. Я стану артистом. Таланта у меня – предостаточно. На самом деле я не кривляюсь, я – играю. Я считаю, что меня ждет слава. Меня везде будут узнавать. Будут просить автограф и всюду пропускать без очереди. И напрягаться особо не придется. Артисту ведь, кроме таланта, ничего не нужно. Алгебра, геометрия, география, физика, химия – мне не пригодятся. Артисту просто надо играть. Да, забыл написать. Я заведу себе агента и буду соглашаться только на высокие гонорары». – Значит, так, Калерия Николаевна. Это безобразие следует исправить. – Я с ним поговорю… Но завуч решила: – Нет уж, позвольте мне. Вы критикуете слишком мягко. Вы скажете что-нибудь вроде: «Очень жаль, Семыкин, что ты так относишься к литературе. Тебе многое предстоит понять, и надеюсь, наша беседа поможет тебе в этом». Хватит с ним тетешкаться. И завуч написала под сочинением красивым почерком: «Безобразие! С таким отношением к учебе и работе ты, Семыкин, сможешь стать только бомжом! ПЕРЕПИСАТЬ! » Утром, как только начался урок литературы, завуч вошла в класс и многозначительно положила этот листок перед Семыкиным. Постояв над ним пару минут молча (другой бы сварился под этим взглядом), она вышла, ровно печатая шаг. Семыкин ехидно глянул на новенькую. «Что, уже сломалась и побежала жаловаться?» – говорил его взгляд. Но она и ухом не повела: – Нас ждет встреча с произведением Николая Васильевича Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Всех, кроме Семыкина, которому нужно доработать свое сочинение. Семыкин нарочито вздохнул. – Ну, раз вы говорите переписать, надо переписать, – сказал он покорно, потер кончик носа и принялся строчить на листке. Резво так. В три часа дня завуч трясла перед Калерией новым сочинением Семыкина. «Я думал, что буду артистом, но мои учителя считают, что я стану бомжом. А кто я такой, чтобы с ними спорить? Им видней. Они желают мне добра. И вообще, если разобраться, это неплохая идея. Да, я решил стать бомжом. Это круто. Я буду все время проводить на свежем воздухе. Каждый день я смогу засыпать и просыпаться на новом месте. Я буду много гулять и встречу приключения. Я не стану офисным планктоном. Буду сам себе начальник. А если кто до меня докопается – ка-ак дыхну! Я знаю, те, кто читает это, скажут: «Он сошел с ума!» Но сразу же хочу предупредить: я в здравом уме. Я все уже решил. Это моя жизнь. С завтрашнего дня я готовлю себя к жизни бомжа! Свобода – вот что ждет меня. Свобода и независимость. Требую, чтобы это сочинение оставили как есть, потому что я написал то, что думаю!» – Ну куда это годится? – спросила завуч. – Мы не можем послать это в комитет. – Вообще-то, мы можем… – начала Калерия, но ее слова потонули в визге звонка, который возвещал о конце шестого урока. Свой следующий урок новенькая начала как ни в чем не бывало: – Результаты сочинений будут известны в пятницу. – А вы не обманете насчет открытого урока? – спросил кто-то. – Я выполню свое обещание.