Повисает тишина. Кажется, у меня сдают нервы, и я хочу смеяться. Громко смеяться. Или же горько смеяться. Но кусаю губу и кладу костюм в чехле на кровать рядом с сидящим на ней голым Николасом. — Душ там же, где и был. Твои вещи тоже на тех же местах, что и были. Бритва в шкафу. Полотенца не изменили своего местоположения, — произношу я, не смотря ему в глаза, и выхожу из спальни. Направляюсь в кухню и шумно вздыхаю. Ладно. Так случилось. Вот случилось и всё, я этого не изменю. Сейчас в моих силах дать ему лекарство, накормить завтраком и пожелать удачи, раз у него своя жизнь. Слышу, как Николас идёт в душ и хлопает дверью. Ещё немного, и мне придётся сменить сломанные двери. Психи. Одни психи кругом. И я такая же. Чтобы выплеснуть своё недовольство, разочарование и ревность, навожу тесто для панкейков и жарю их. Меня бесит. Так бесит тот факт, что Николаса притащили сюда насильно. Я поняла задумку Майкла. Он посчитал, что таким образом будет милым купидоном, но всё куда сложнее. У Николаса Холда СВОЯ жизнь, и мне в ней места не оставили. Слышу, что вода в душе выключается, бросаю в бокал таблетку от головной боли и наливаю воду, снимая одновременно панкейки с плиты. Выкладываю на две тарелки, достаю из холодильника мёд, карамельный соус, бананы и вишнёвый джем. Расставляю всё на кухонном островке и нарезаю банан. Дверь в ванную комнату открывается. Беру бокал и делаю вид, что это обычное утро в моей жизни. — Твоё лекарство. Оно было в пакете, который принёс Майкл, — монотонно произношу я, протягивая Николасу бокал с растворившейся в воде таблеткой. Он выпивает содержимое залпом и возвращает мне бокал, даже без «спасибо». — Если ты голоден, то завтрак на кухне. На диване вся твоя одежда, которую я собрала с пола. И нормальные воспитанные люди, умеют благодарить за то, что до сих пор не светят голой задницей на улице, — всё же срывается с губ гадкое дополнение, и я дёргаю двери, закрывая их за спиной Николаса, вошедшего в спальню. Каков наглец. Думает, что ему все должны. Нет, я ему ничего больше не должна. Пусть своему сабмиссиву номер четыре показывает характер. А меня он бесит. Я не обязана его терпеть, верно? Мы стоим оба на земле, и, вообще, я не хочу его больше видеть. Вот не хочу, и всё. Я обиделась. Поджав губы, мою стакан, разливаю чай и быстрорастворимый кофе для Николаса. Он появляется в гостиной уже полностью одетый, кроме туфель. Садится на диван и обувается. Я молчу, демонстративно, садясь за стол и завтракая. Его порция стоит рядом. Спиной я чувствую его взгляд. Меня он раздражает. И от вони его одеколона тошнит. Надо выбросить. Это я ему купила его, чтобы он всегда был у него под рукой здесь, когда Николас ночует у меня. Он облился им так, что можно было армию искупать. — Такого больше не повторится. Я уволю Майкла, — раздаётся рядом его голос, севший ото сна или же от злоупотребления алкоголем. Передёргиваю плечами, показывая, что мне всё равно. Пусть делает что хочет. Николас садится на стул и рассматривает панкейки. — С каких пор ты готовишь завтрак? — Ехидно бросает он, приподнимая первый оладушек ножом с таким видом, словно это говно. — Ты должен знать об этом, Николас. Раз ты пугаешь парней, с которыми я провожу время, то и об этом тебе тоже должны были доложить. Не строй из себя полного идиота. Достаточно быть просто пьяным идиотом, — язвительно фыркаю я, жуя довольно вкусный панкейк. — Я был пьян и не помню этого, — цедит он, отрезая кусок от панкейка и бросая его в рот. Краем глаза слежу за ним и так жду его реакции. Ведь я, действительно, учусь, чтобы стать лучше для него. — Фу, какая гадость, — он выплёвывает всё на тарелку. — Не стоит браться за то, что у тебя никогда не получалось и не получится, Мишель. Но здоровье твоё, а я травить себя не собираюсь, — он хватает тарелку и с силой швыряет её об пол, отчего я вздрагиваю. Мне больно. Мало того, что Николас наказывает меня своими словами и поступками, так и ещё и унижает. Снова. — Что ж, где выход тебе известно. Выйди и никогда не возвращайся. И не ты покупал эту посуду и еду, так что ты просто наглый козёл, который никогда не ценит ничего. Убирайся отсюда, — мои губы дрожат от едва сдерживаемых слёз, когда я скатываюсь со стула и, огибая его, опускаюсь на пол, чтобы собрать осколки. — С радостью, Мишель. И что б ты знала, я нашёл лучше тебя. Она безупречна. Она идеальна. Она именно та, кого я собираюсь полюбить и, вероятно, навсегда. А ты была лишь игрушкой, которая мне надоела. Я рад тому, что ты избавила меня от всего этого дерьма и прекратила травить собой мою жизнь. Ты мне больше не нужна. Я благодарен тебе за то, что ты избавила меня от себя. Я живу теперь так, как хотел раньше. Я провожу те сессии, о которых мечтал. Не с тобой. Без твоего нытья и криков. Я счастлив без тебя. И запомни, я превращу твою жизнь в ад. Я сделаю с тобой то, что ты сделала со мной. Никто к тебе не подойдёт, потому что я хочу наслаждаться твоим одиночеством, которое ты выбрала. Встретимся в судный день, Мишель Пейн, — я дёргаюсь от его слов и жмурюсь. Как только за ним захлопывается дверь, я падаю на пол и закрываю рот рукой. Слёзы скатываются из моих глаз. Я не могу поверить, что он настолько меня ненавидит. Это безумно больно. Конечно, я совершила ошибку, но он поставил точку. Он подтвердил то, что я ему никогда не была нужна. Он играл со мной. Он попробовал, ему не понравилось, и продолжил развлекаться дальше. В данный момент Николас поставил галочку напротив одного из моих страхов — я ему надоем, и он меня бросит разбитую и сломленную. Господи, мне так больно. Я всё понимаю, но за что? За что? Ещё и оскорбил меня. Я хорошо готовлю теперь, то уж не настолько, чтобы выплёвывать еду. Мне безумно обидно. Настолько, что у меня начинается истерика. Я плачу и плачу, остановиться не могу. Я больше ничего не понимаю. Я же поступила довольно вежливо. Я предложила ему завтрак, лекарство и стерпела оскорбления. За что он так со мной? И я не уходила от него. Это он ушёл от меня. Он решил всё за нас двоих, потому что никогда не думал обо мне и о том, что я чувствую. Может быть, это и правильно. Ведь что было бы, если бы мы снова сошлись. Моя разорванная жизнь и полное одиночество. Мне так больно, непередаваемо больно. От истерики, от бешеных чувств внутри, меня тошнит, рвёт, и я снова плачу. Кашляю и не могу остановиться. Всюду его запах. Всюду он. В этом кислороде. В моём сердце. Мне плохо и больно. Просто паршиво на душе, настолько, что хочется умереть от этой боли и своего состояния. Закрыть глаза, и чтобы всё это закончилось. Я лежу в ванной, напрочь забывая о том, что мне нужно на работу. Только звонок телефона приводит меня в чувство. Распахивая глаза, я ползу в спальню и вижу, что уже половина двенадцатого. Чёрт. — Да. — Мишель, где тебя носит? — Разъярённо спрашивает Дэйв. — Я… прости, я проспала, — сдавленно отвечаю. — Проспала? Правда? Ты проспала работу, за которую тебе платят? Знаешь, я всё понимаю, но в данный момент мне нужно, чтобы все сотрудники были на местах. Мне и жена создаёт достаточно проблем со своей беременностью, а ты подставляешь меня, Мишель, в такое тяжёлое время! Я отстраняю тебя на неделю и снижаю на месяц твою зарплату до минимума, как и съёмки теперь у тебя будут только для портфолио. Я не ожидал, что ты меня подставишь, Мишель. Приезжай в офис и получи расчёт и новое расписание, — Дэйв сбрасывает звонок, а я скулю, скатываясь на пол. Снова плачу, швыряя мобильный на пол. Вот. Опять. Как только Николас появляется в моей жизни, так он её разрушает. Я работу потеряла. Не факт, что меня простят и возьмут туда опять. Такое не прощается. Низкая ставка. Съёмки два-три раза в неделю и жалкие гроши за них. Это ужасно. Меня и держали там только потому, что я попала в студию по знакомству. Платили по приказу Николаса. А теперь всё. Пришло время увидеть, что он, действительно, превратил мою жизнь в ад. Одинокий ад, в котором мне так паршиво. Умываюсь, пытаясь не сдаваться. Это сложно. У меня теперь нет возможности платить за курсы кулинарии, потому что я понятия не имею, буду ли работать дальше в студии. Я теперь ограничена во всём по собственной глупости. Меня настолько убили слова Николаса, что я забыла о себе и о том, что сама несу за себя ответственность. Я даже Адаму ещё не вернула долг. Те, деньги, которые он мне дал. Я знаю, что он и не ждёт, но помню о них. Мне нужна новая камера. Приезжаю в офис, и Линда, опустив глаза, передаёт мне новое жуткое расписание с одной, чёрт возьми, съёмкой в неделю на весь месяц. То есть за месяц у меня всего четыре съёмки! У меня есть небольшие сбережения, но их мне даже на продукты не хватит, и придётся искать новое место для работы. Чёрт возьми! Я не знаю, что мне делать. Только садиться и искать работу. Не ныть, не корить себя в глупости, не винить Николаса, а заниматься проблемами. Разве он виноват в том, что захотел сказать мне гадости, зная, как я отреагирую на них? Нет. Я сама поддалась на провокацию и извела себя. Хватит. Так больше нельзя. Я смогу выбраться из этого дерьма. Хотя уверена, что будет очень сложно. Сижу дома весь день и просматриваю объявления. Отправляю своё резюме, а оно практически пустое. Только место в студии Дэйва, и вряд ли он даст мне хорошие рекомендации, но я всё же прикрепляю свои лучшие фотографии и отправляю резюме. Провожу так два дня, но никто мне не перезванивает. Может быть, если я отлично отработаю месяц, то Дэйв смилуется надо мной и простит меня, вернёт мне мои часы и хорошую ставку? Только на это я и могу надеяться. Ночью раздаётся звонок в дверь, и я плетусь к ней. Открываю и шумно вздыхаю, когда вижу на пороге Сару. — Привет. Я пришла попрощаться, — сухо произносит она. — Привет. Пройдёшь? — Указываю взглядом назад. — Нет. Меня ждёт машина. Самолёт через два часа, — категорично качает головой. — Что ж, желаю тебе счастья, Сара, — опускаю взгляд и чувствую, как мне горько сейчас. — Спасибо. И я тебе тоже. — Спасибо, — киваю ей и поднимаю взгляд на сурово сдвинутые брови подруги. — Мне не стыдно за то, что я сказала. — Мне тоже. — Ты дура, Мишель, — бросает она. — Может быть, ты права, но вряд ли бы ты смогла жить моей жизнью, а я твоей. У нас свой путь. И ты не знаешь, что творится в моём сердце. Я много потеряла из-за Николаса. Он забрал у меня достаточно, даже тебя. Но мне не жаль того, что я сказала, потому что в данный момент ваши мечты с ним о том, чтобы я жила в аду, сбылись. Я в аду. Я одинока. Я практически безработная. Я не лучшая. Я была его игрушкой, о чём он сообщил мне в лицо. И лучше бы ударил, как тебя Райли из-за Николаса, чем знать, насколько мужчина может превратить меня в ничтожество. Все твои и мои беды были только от него. И мне не стыдно за то, что пыталась жить и понять, люблю ли я его. Мне не стыдно. Мне только жаль, что ты никогда меня не поймёшь, и наша дружба разорвалась из-за человека, который любит причинять боль. Мне больно. Надеюсь, теперь вы оба довольны. Прощай, Сара, — закрываю дверь и щёлкаю замком. С меня довольно обвинений. Никто из них не знает, как больно слышать от любимого слова о том, что ты не нужна. Никто из них не находится на моём месте и не может понять моих страхов, которые так жестоко проявились в моей жизни. Только я имею право давать оценку своим действиям, но никак не они. Это второстепенные люди, которых я ставила выше себя. Но теперь я должна думать только о себе и о том, как жить дальше одной. Сороковой вдох Покупаю билет на паром и поднимаюсь на палубу вместе с туристами, которые не побоялись резкого ветра и прохлады этим пасмурным утром. Глубоко вздыхаю и встаю в самом дальнем углу палубы. Облокотившись о перила, разглядываю мутную воду и вижу в ней своё отражение, тронутое рябью. Денег на более дорогие развлечения нет, их нет даже на то, чтобы купить продукты и приготовить что-то новое, потому что я экономлю. Недельный срок моего отстранения от работы закончится через два дня, а я так и не нашла дополнительную подработку. Только официанткой, но я боюсь, что не справлюсь. Дело не в том, что это грязная работа, а в том, что за последние дни я чувствую себя очень разбитой и постоянно сонной, ведь ночами мучаюсь от бессонницы и дремлю только под утро. Амалия пытается как-то привести меня в чувство, узнав о том, что случилось со мной. Но я попросила её просто оставить меня в покое. Я, на самом деле, не жалею ни о чём. Я не горюю и не плачу, только иногда, когда чувствую себя очень одиноко по ночам, вспоминая о том, что Николас сейчас с другой. А потом ругаю себя и беру в руки, заставляя спать. Но я не знаю, что мне делать дальше. Я не знаю, и всё. Мне придётся поговорить с Дэйвом и попросить его дать мне хотя бы три съёмки в неделю, а не одну. Я не выживу на сто долларов в неделю. Мне нужно по счетам платить: за квартиру, интернет и аренду земли, на которой стоит дом. Надеюсь только на понимание и человечность Дэйва, но если ему приказано меня уволить, то вряд ли я что-то изменю. А самое обидное, что боль такая же тихая. Она не стала острее. Не стала ярче. Не стала явной. Она внутри. Тихо и монотонно просыпается и засыпает со мной. Мне плохо. Чертовски плохо одной и в такой ситуации. Теперь я ещё и Ллойдов, вернувшихся с отдыха, избегаю. Они приглашали меня вчера к себе на ужин, а я сослалась на работу. Я не хочу видеть их. Никого не хочу видеть. Странно, что мне вроде бы одиноко и в то же время никто не нужен, кроме одного-единственного человека. Ёжусь от прохлады, одетая в одну лёгкую футболку, потому что одежду постирать не удосужилась, и все кофты грязные. Мои волосы развевает ветер, я еду на остров, чтобы немного побродить и не знаю… я не знаю, зачем туда еду. Я просто знаю, что должна двигаться. В любом направлении. Не сидеть в квартире, не запирать себя в четырёх стенах, а двигаться, даже если этого не хочется. Я чувствую себя ужасно. И это даже не душевные раны, а физические. Все кости ломит. Зачастую к вечеру болит голова. Постоянная усталость от этой жизни. Серой жизни. Смахиваю слезу, которая неожиданно появилась в глазах. Я не плачу. Мне просто больно. До сих пор больно. Сейчас, когда я плыву на пароме и стою в стороне от людей, мне невероятно жалко себя. Зачем-то вспоминаю отца, похороненного в земле, и мать, похороненную среди роскоши этого мира. Она исчезла. И от этого безумно обидно. Она бросила и меня, и Тейру на произвол судьбы, а сама, наверное, развлекается и радуется тому, что её муж покоится в гробу. Это страшно. Почему люди становятся настолько бесчувственными? Из-за ненависти? Она так сильна в нас? Не знаю, какой матерью была бы я, но, надеюсь, что хоть в чём-то буду лучше, чем она. Меня душат слёзы. Я знаю, что сейчас не время и не место для них. Но мне холодно и больно. Закрываю лицо руками и стараюсь успокоиться. Не могу. Мне плохо. Моё сердце настолько изранено, что слёзы катятся по щекам, а я только и успеваю стирать их. Жмурюсь, горько всхлипывая, и мне так плохо. Хочется вырваться из этого тела и оставить его лежать где-то далеко, только бы не душить себя слезами. Неожиданно что-то тёплое и тяжёлое ложится на мои плечи. Испуганно вздрагиваю и убираю руки с лица. Меня окутывает знакомым ароматом, задержавшимся на пиджаке, висящем на моих плечах. Всхлипывая, оборачиваюсь и встречаюсь с тёмными карими глазами, смотрящими на меня в упор. Они осуждают меня, отчего сердце работает на износ, скрипит, и словно от него отваливается что-то, причиняя сильную боль. Волосы Николаса развевает ветер. Его сурово поджатые губы и недовольство, написанное на лице, оскорбляют меня, приводят в панику, особенно усилившуюся в таком состоянии. Я ничего сейчас не могу сказать, только всхлипываю и облизываю сухие губы. — Что ты… здесь делаешь? — Удаётся выдавить из себя. — Майкл привёз. Сказал, что я должен посмотреть на то, как ты счастлива без меня, — сухо отвечает он. Горько усмехаюсь и издаю нервный смешок. — Здорово, для тебя теперь развлечение смотреть на то, как мне плохо. Это прекрасно, что я стала для вас цирковым кроликом, над которым можно посмеяться, — я смеюсь и плачу одновременно, но очень печально. Это так жестоко. — Да, как же я могла забыть, что вам нравится, когда больно. Вы ради этого и живёте. Так вот, мне больно. Всегда было больно с первого момента встречи с тобой. Мне больше от тебя ничего не нужно, Николас. Ничего. Просто оставь меня в покое, пожалуйста. Оставь меня в покое, потому что я больше не могу. Забери, мне уже даже не холодно. Я привыкла к этому льду внутри себя, — сбрасываю с плеч пиджак и протягиваю ему. Он смотрит и отходит, слабо качая головой. — Забери. Ведь тебе легко удаётся забирать, Николас. Забери его так же, как ты всё у меня забрал. Забери, — он так и не двигается больше. Разжимаю дрожащие пальцы, и пиджак падает на деревянный пол. — Зачем ты подошёл? Чтобы снова сказать, насколько твоя девушка лучше, чем я? Я знаю, — киваю и плачу, смеюсь и сокрушённо плачу над тем, что ему не хватило издевательств надо мной. Надо и сейчас добивать меня. Вогнать последний гвоздь в мою грудь, а потом медленно вытаскивать, чтобы начать пытку заново. — Правда, я знаю, что все лучше меня. Я никчёмная и глупая. Я ведь кукла, а что от неё можно ожидать, кроме недалёких поступков? Ничего. Поэтому оставь меня в покое и всем своим игрушкам тоже скажи, чтобы не трогали меня. Ты хотел превратить мою жизнь в ад, но вот я с рождения живу в нём, и только жар пекла меняется. Я больше не могу так. Я устала от этой жизни. Я устала… мне больно. Я любила тебя, как умела, как видела всю свою жизнь. Я пыталась измениться, а вот ты никогда не старался для меня. Ты только брал и топтал моё сердце. Я не виню тебя, мне было хорошо или же просто хотелось так думать, не знаю. Но хватит издеваться надо мной. Хватит, пожалуйста. Если тебе нужно, я встану на колени и буду молить тебя о том, чтобы ты прекратил рвать меня изнутри. Хватит, прошу тебя. Хватит, — разворачиваясь, стираю слёзы и, закрывая рот рукой, опускаю голову, чтобы люди не видели, во что может превратить любовь. Пусть лучше не знают, потому что не факт, что у них будет так же, как у меня. Не хочу разочаровывать даже незнакомцев. По громкой связи сообщают, что мы приехали на остров и через несколько минут сможем сойти на него. Расталкиваю толпу, пытаясь выйти первой, чтобы поскорее сбежать отсюда. Спрятаться в каком-то уголке и больше не терроризировать себя. Это ужасно. Всё ужасно. Я ждала его и вновь надеялась на лучшее, а он пришёл посмеяться. Надо мной в последнее время только и делают, что насмехаются. Швыряют меня из угла в угол, словно я, действительно, кукла, с которой можно так поступать. И вместо того чтобы просто обнять меня, что и могло бы нам помочь, простые объятия, Николас просто смотрел на то, как меня разрывает на части от его холодности. Выскакиваю на остров и направляюсь вдоль береговой линии. Обратное отправление через полчаса. Так что мне нужно место, чтобы немного согреться от прохлады июня и успокоиться. Хотя бы последнее. Вхожу в одно из прибрежных кафе и направляюсь в туалет. Умываюсь и вижу в отражении зеркала своё опухшее красное лицо. Прекрасно. Замечательно. А тот факт, что Николас тоже где-то здесь и продолжает упиваться тем, насколько мне плохо, приводит меня в такую жестокую яму, из которой я не могу сейчас выбраться. Занимаю один из столиков и заказываю себе чай. Горячий чай. Надеюсь, что до Николаса дойдёт, что он сломал меня окончательно и добил тоже. Мне приносят заказ, и я делаю глоток. Желудок бунтует, я ничего не ела с утра, меня тошнило из-за нервов и, вообще, от этой жизни. Даже мой организм против такого ритма и стресса. Достаю мобильный из поясной сумки и набираю сообщение Саре. Я не знаю, почему ей, но пишу. «Он был на пароме. Я сказала ему, что мне больно. Всё ещё больно. Снова больно. Я не знаю, что мне делать. Ты на его стороне, а я хочу, чтобы ты была на моей. Прости меня, я скучаю. Мне одиноко. А сейчас я просто в панике. Помоги мне», — отправляю. В этой ситуации единственный человек, которого я хотела бы услышать, это Сара. Мобильный сразу же звонит, и я отвечаю на звонок. — Миша? — Встревоженный голос подруги раздаётся в динамике. — Я…я паникую. Очень паникую. Я сказала ему о том, что я так устала. Я отправила ему свой контракт, где всё доходчиво объяснила. По пунктам. От руки написала целую речь о том, как сильно его люблю, и как он мне нужен, и для чего я просила его о времени. О своём страхе в тот момент тоже написала. А он меня даже не обнял, понимаешь? Сейчас не обнял. Он просто пришёл посмеяться и вновь унизить меня, как в последний раз, напомнив, что у него есть другая. Я сообщение от неё видела, Сара. Она благодарила его за сессию. И у неё есть свой порядковый номер. Номер четыре… я так напугана сейчас. Паром отходит через полчаса, и я боюсь увидеть его снова, — на одном дыхании тараторю я. — Секунду дай, мне надо переварить всё. Какой паром и что за контракт, Миша? Я не понимаю. Он не спит ни с кем, я у Райли выпытала. У него никого нет, может быть, это просто ученицы или… боже, Миша, сейчас. Мне надо подумать, — Сара заикается, а потом у неё раздаётся стук. — Райли, проснись, живо. Поговори с ней, потому что я тебя готова убить. Почему он снова доводит её? — Слышу крик Сары и невнятное бурчание Райли.