— Хорошо, я… — Боб, а это не станет одной из твоих штучек? Жена знала его настолько хорошо, что это пугало. — Ну, не думаю. — Я тебя знаю. По-настоящему счастлив ты был только тогда, когда вместе с Донни Фенном бродил по джунглям. Вы охотились на людей, а те, в свою очередь, охотились на вас. Джулия хорошо знала Донни Фенна: она была замужем за ним до тех пор, пока он не погиб во Вьетнаме, спасая своего командира. Этим командиром был Боб. — Я просто пытаюсь найти меч для того японского господина. Он произвел на меня впечатление очень порядочного человека, и мне бы хотелось ему помочь. Только и всего. — Да, но мне знакома твоя одержимость. Если тебе что-нибудь взбредет в голову, это будет расти, становясь все больше и больше, и в конце концов ты снова отправишься в какой-нибудь Вьетнам. Такое действительно уже случалось, притом несколько раз. — Иногда ты просто не можешь удержаться. Кто-нибудь обращается к тебе за помощью, и ты считаешь своим долгом откликнуться. А в этом с тобой не сравнится никто. Это всем известно. — Иногда у меня получается неплохо. — Но сейчас к тебе никто не обращался. Вот чего я не понимаю. То, что ты делаешь ради этого японца, очень благородно. Но это уже слишком. Что происходит? Почему ты так остро чувствуешь свой долг? Почему это имеет для тебя столь большое значение? Это не отговорка, не предлог отправиться в какой-нибудь очередной безумный крестовый поход? — Нет, мэм. Просто мне кажется, что я в долгу перед своим отцом. И перед отцом этого японца. — Твоего отца нет в живых аж с тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. А его отца — и того дольше, с тысяча девятьсот сорок пятого. Все это было так давно. Ну как можно испытывать чувство долга по отношению к человеку, который умер полвека назад? — Знаешь, дорогая, если честно, я сам не до конца понимаю. Но я должен это сделать. Должен — и все. — Только не ищи способ отправиться на войну, ладно? Хорошая жизнь — здесь, дома. Ты ее заслужил. Так наслаждайся же ею. — Для войны я слишком стар, — сказал Боб. — Мне просто хочется выпить и лечь спать, но пить ты мне не позволяешь, так что, наверное, я просто хочу спать. — На том и порешим, — сказала Джулия. Глава 6 БОЛЬШОЙ БЕЛЫЙ ОСОБНЯК Боб пропустил его, проезжая через Кенилуорт первый раз. Городок протянулся на милю вдоль берега озера Мичиган примерно в пятнадцати милях к северу от Чикаго. Дома были большие, настоящие особняки; очевидно, этот Кенилуорт был тем местом, где жили богатые, а если они к тому же жили с видом на озеро, это, наверное, означало, что они еще богаче. Но затем Боб его нашел: в первый раз он проехал мимо, потому что никакого дома не было, а была только арка ворот, увитая виноградом и погребенная в тени раскидистых вязов. Нужно было всмотреться очень пристально, чтобы разглядеть на столбе цифры «156». Боб свернул, проехал на взятой напрокат машине несколько сотен ярдов по тоннелю среди деревьев и наконец выскочил на яркий свет, оказавшись на круговой подъездной дорожке перед большим красивым белым домом, одним из тех легендарных особняков с сотней спален, мраморными плитами на полу и гаражом на шесть автомобилей. В таких домах жили великие семейства — в те далекие времена, когда великие семейства еще были. Выйдя из машины, Боб постучал в дверь, и через какое-то время к нему вышел мужчина одних с ним лет, с густой бородой, одетый во все черное. Не вызывало сомнений, что мужчина любит выпить. В руке он держал стакан прозрачной темной жидкости. — Мистер Калпеппер? — А вы, я так понимаю, мистер Боб Ли Свэггер. — Да, сэр, это я. — Клёвое имя. Такое южное. Боб Ли. Проходите. Вы приехали тютелька в тютельку. Сказали, что будете в два часа, и сейчас ровно два часа. — Благодарю вас, сэр. Боб прошел в дом. Красивый дом, но красивый по-музейному. Казалось, здесь не живут, а лишь сохраняют и поддерживают красоту. — Очень мило, — заметил Боб. — А то как же, но вы попробуйте его продать. У вас случайно не завалялось в кармане лишних шесть миллионов, а? — Нет, сэр. — Я так и думал. Ладно, выпить не хотите? Готов поспорить, вы выпить любите. — Любил, но это осталось в прошлом. Благодарю вас, сэр, сейчас я вынужден отказаться. Один стаканчик — и я очухаюсь только три дня спустя, в Шанхае и с новой женой. — Со мной однажды действительно произошло такое! Ну, почти такое. Вы разводились? — Было дело. И свою роль здесь сыграла выпивка. — Без шуток, да? Я стараюсь на протяжении всего дня оставаться в приятном подпитии, по крайней мере пока не кончится вся эта дрянь. Если не возражаете, я плесну себе еще. Остановившись перед баром, Калпеппер снова наполнил стакан дорогим виски и бросил туда кусок льда, затем обернулся. — Как я вам уже сказал, меч я помню. Я о него здорово порезался еще в пятидесятых. Он был очень острый. Достаточно было лишь на него взглянуть — и начинала течь кровь. — Насколько я понимаю, мечи времен войны предназначались только для того, Чтобы убивать. В остальном это был обычный хлам. Совсем не те причудливые мечи, которые носили древние японцы в пышных одеждах. — Моя рука до сих пор помнит, какой он был острый. Засучив левый рукав, Калпеппер показал Бобу шрам, длинный и страшный. — Пришлось накладывать сорок швов, дружище, — сказал он. — Это моя единственная претензия на то, чтобы выглядеть «настоящим мужчиной». Люди смотрят на этот шрам и думают, что я участвовал в поножовщине. А вам приходилось участвовать в поножовщине? — К сожалению, однажды мне пришлось убить человека ножом. — Я так и думал. Вижу, мне никак не удается произвести на вас впечатление. Ну да ладно. Как я уже говорил, отец умер несколько лет назад. В качестве его единственного ребенка я унаследовал дом. После войны отец занялся рекламой, и получилось у него очень неплохо. Но мы с ним словно с разных планет. Отец шел своей дорогой, я — своей. Реклама не для меня. Мне ни разу в жизни не хотелось произнести слово «клиент», и я его не произносил. Я подался в телевидение. Поэтому мне не приходилось говорить «клиент». Вместо этого я был вынужден говорить «спонсор». Так или иначе, мне нужно продать этот дом, чтобы расплатиться за третий развод, который обошелся в кругленькую сумму. Ну почему избавиться от молодых и красивых так трудно? — Это я вам не могу сказать, сэр, — улыбнулся Боб. — Да потому, что им еще никогда не приходилось слышать слово «прощай». Поэтому, когда ты им его говоришь, они принимают его слишком близко к сердцу. — Калпеппер рассмеялся. — Последняя моя жена хочет в дополнение к состоянию моего отца получить на обед мою селезенку. Поразительно. — Похоже, мистер Калпеппер, вам приходится несладко. — Послушайте, от этой работенки даже такого действительно крутого парня, как вы, прошибет холодный пот. Если не возражаете, я отведу вас в кладовку на чердак и оставлю одного. Может быть, меч там, может быть, его там нет. Честное слово, не знаю, что с ним произошло. У меня нет никакого желания копаться во всем этом хламе. Надеюсь, вы меня понимаете? — Разумеется. У меня на чердаке тоже полный кавардак. — И еще… как бы это сказать? Если вы наткнетесь на что-либо личное… понимаете, интимное… Может, мой старик хранил порнуху, письма от любовницы или даже от любовника или еще черт знает что… Что-то нескромное… Просто оставьте все как есть, хорошо? Меня не слишком интересует так называемая правда. Мне бы хотелось помнить отца тем нелюдимым, холодным, мрачным трупом, каким он был при жизни. Для меня было бы большим потрясением узнать, что он тоже обладал человеческими чувствами. — Я вас понял. Поднявшись на третий этаж, они прошли до конца по коридору и оказались в комнате. — Одним словом, оставляю вас, двух морских пехотинцев, наедине. Если отец не избавился от меча, он, скорее всего, до сих пор здесь. Честное слово, не торопитесь, чувствуйте себя как дома. Туалет в коридоре. Если захотите выпить, сделать перерыв на обед — только свистните. Я здесь совсем один, вместе со своими бракоразводными проблемами, пытаюсь связаться с дочерью, которая сбежала с человеком, называющим себя кинодокументалистом. Вы не заметили? В наши дни все они кинодокументалисты. Если я вам понадоблюсь, только крикните. На самом деле это ваш меч, в большей степени, чем мой, и старый мерзавец порадуется, узнав, что меч наконец вернулся к вам, а затем в Японию. — Благодарю вас, сэр. — И еще, пожалуйста, не величайте меня сэром. Я просто Том. Мальчишка Джона, Том, сын того самого мистера Калпеппера из компании «Калпеппер, Таунсенд и Мазерс». — Все понял, Том. — А можно, я буду называть вас «сардж»? Мне всегда хотелось называть кого-нибудь «сардж», как в кино. — Конечно, но только я больше привык к «ганни».[8] Так обычно называют комендор-сержантов, которые есть только в морской пехоте. — «Ганни». О, круто. Итак, ганни, за работу! Боб обвел взглядом то, что осталось от человека, который командовал, хотя и очень недолго, ротой «А» второго батальона 28-го полка морской пехоты на далеком острове под названием Иводзима, в аду, представить себе который не могли ни его единственный сын, ни даже «ганни» Свэггер, трижды побывавший во Вьетнаме. Коробка за коробкой Боб двигался назад по жизни Джона Г. Калпеппера, восстанавливая его биографию. Две жены, притом вторая — значительно красивее и моложе первой, подцепленная где-то в середине шестидесятых, когда единственному ребенку Томми — он тоже присутствовал здесь, кучерявый толстячок, подавленный своим блистательным и удачливым папашей, — исполнились беспокойные пятнадцать лет. Наконец через час и тридцать пять коробок, пройдя через похождения в рекламном бизнесе, Боб добрался до Второй мировой войны. Вероятно, была еще коробка, посвященная Йельскому или Гарвардскому университету, где учился этот парень. Однако в коробке, отданной войне, был только обычный хлам: ленточки за отличную службу, медали за участие в кампаниях, «Пурпурное сердце» за ранение, другие безделушки. Ценность представлял лишь военный билет, в котором перечислялись все должности, без пометок о том, насколько им соответствовал молодой офицер. Быстро пролистав военный билет, Боб увидел, что вначале Джон Калпеппер был назначен в 1944 году командовать взводом морской пехоты, находящимся на борту линкора «Айова». По сути дела, это был билет на безмятежное существование до конца войны. Между строк назначения так и читалось: «Богатенький мальчик, мы о тебе заботимся. Когда все закончится, ты вернешься домой с парой звезд за участие в кампаниях на Тихом океане, в звании капитана. Ты будешь похваляться рассказами о своих подвигах, насмехаясь над всеми теми О'Тулами и Зуковски, которым пришлось лежать под пулями на красном песке». Но Джон хотел воевать. Он мог бы спокойно отсидеться, однако записи в военном билете показывали, что в конце января 1945 года он перевелся с «Айовы» на десантный корабль ЛСИ-552, на котором подразделения 28-го полка медленно двигались на свидание со смертью в составе самого крупного десанта морской пехоты за всю войну. Определенно такой перевод был необычен. Конечно, не исключено, что на борту ЛСИ-552 произошел несчастный случай, один из офицеров получил травму и больше не мог выполнять свои обязанности, поэтому пришлось спешно забирать Джона. Также не исключено, что Джон, находясь на борту «Айовы», напортачил серьезно, по-крупному, и его отправили на передовую в качестве наказания. Однако этот перевод нес на себе следы длинной и сложной комбинации, которую вели влиятельные люди, помогая одному мальчику одним, а другому — другим. Такое происходит сплошь и рядом. Во время войны во Вьетнаме ребята, не пробыв на передовой и месяца из положенных тринадцати, вдруг бесследно исчезали, а затем выяснялось, что они отозваны на работу в Пентагон. Мальчик пожаловался мамочке, та пожаловалась папочке, а папочка в прошлом оказал одному конгрессмену услугу на миллион долларов, и вот малыш садится на первую же «птицу свободы», которая возвращается домой, оставляя в джунглях О'Тулов и Зуковски, а сейчас еще и Рузвельтов с Санчесами.[9] Но Джон Калпеппер был не из таких. Он использовал свои связи, чтобы попасть на фронт, а не избежать его. В это трудно поверить, но такой была Вторая мировая война. Ему пришлось изрядно потрудиться. Год, проведенный в безделье на борту линкора, вряд ли можно было назвать лучшей подготовкой для такого испытания, как Иводзима. Переведясь в 28-й полк, Джон не знал ни командира, ни других офицеров, ни солдат. Он пошел в бой, почти не имея психологической поддержки, что еще больше усугублялось особой жестокостью Иводзимы. Итого: Джон Калпеппер воевал на Иводзиме неделю. На третий день из штаба полка прибыл Эрл Свэггер, по сути дела возглавивший роту и осуществивший успешный штурм дота на северо-западном склоне Сурибачи, что позволило 28-му полку полностью окружить и отрезать этот вулкан высотой пятьсот футов. А через несколько дней рядом взорвался снаряд; молодому офицеру перебило ноги. Трое суток он провел в полевом лазарете, после чего его забрали на борт госпитального судна. Джон вернулся лечиться на Гавайи, где женился на Милдред, девушке, с которой был помолвлен, матери Томми, дурнушке из Бостона. К тому времени как он поправился и смог продолжать службу, уже были сброшены атомные бомбы и война, по сути дела, завершилась. Джон Калпеппер вернулся домой героем, вероятно, так ни разу и не выстрелив из своего карабина.