— Да я же не специально, вы что, — возмущённо ответил тот, что с гранатомётом. Олег хотел приободрить его, но передумал. Эх, четверть заряда костюма пропала. А ведь он так долго заряжал его от правительственного зарядника... В отсек на рукаве он вставил батарейки, оставшиеся в карманах костюма, дав всем понять, что всё — нормально. — Олег, у Вас, кажется, кровь идёт, — сказал Триггер. — Ничего, всё хорошо, — попытался улыбнуться Олег, хотя лоб болел просто ужасно, — где наша не пропадала. — Что Вы, Олег, я не хотел умалить Ваши достижения, просто... Даже так? Оригинально, конечно! Не так прост этот Триггер, как кажется. — Просто, — продолжил он, улыбнувшись, — я видел, как умирали и от обычных ссадин. Так что надо проверить. И, если надо, зашить. — Что? Это было уже слишком для Олега — медленно и болезненно ковырять иголкой его лицо. — Нет, спасибо, мне уже лучше! Кровь уже останавливается. — Да поймите Вы, Олег, мы не можем позволить Вам умереть от такой ерунды, — настаивал Триггер, — конечно, обезболивающего у меня нет, и часть волос сбрить придётся, но всё-таки... — Что?! Волосы сбрить?! Это ещё зачем? Олег воскликнул так громко, что половина отряда оглянулась. — Ну, — потупил взгляд Триггер, — а как ещё рану обрабатывать? — Так, нет, всё, ничего сбривать не будем, — посерьёзнел Олег, — спасибо, конечно, но это уже слишком. — Ты что, Триггер, совсем ку-ку? Оставить великого Ахатинова без его мужественной шевелюры! Как он тогда с Правительством сражаться будет, — подал голос Свенсон. — Ты за речью-то следи, — подошёл к нему Руслан, — забыл что ли, про кого говоришь? — А что я такого сказал? Кто меня слышит-то? — Просто болтай поменьше, и тогда, может быть, сможешь выбраться из города живым, — конец фразы получился у Руслана слишком уж страшным. Шульц и Триггер молча переглянулись, Свенсон отошёл в сторону. — Это было необязательно, Руслан, — сказал Олег, — меня задеть трудно, от меня всё как от бронепоезда отскакивает. И он похлопал ладонью по грудной пластине костюма. — Ну, извини, — сказал Руслан, — не удержался. Он просто достал меня. — Не тебя одного, — усмехнулся Олег. Они шли по улице, разделённой посередине узким, но вытянутым сквером. Отгороженный дешёвым чёрным забором, больше напоминающим тюремные решётки, он вмещал в себя клумбы с полудохлым газоном, скамейки с половиной отвалившихся деревянных досок и чёрные железные щиты в виде силуэтов девушек с мишурой на запястьях. Завершала нелепую композицию позеленевшая от времени бронзовая фигура в виде цветка. — А это что ещё такое? — Это сквер имени Тимирязева, — пожал плечами Шульц, — помню, как лет пять назад Дорожный с помпой открывал его, говоря, что он построен для поднятия настроения у жителей Города 14. — Дерьмо какое-то, — поморщился Олег и тут же осёкся: надо отучаться ругаться, даже в таких экстремальных условиях, а то так скоро и забудешь, что ты не солдат, а инженер. — Там ещё на открытии выступал певец Юрген со своей песней «Дорожный — лучший президент». Его ещё потом наградили орденом «За особые заслуги перед Правительством». Знали бы вы, как его ненавидело подавляющее большинство людей. — Да уж, — отозвался Джеф, — так неприкрыто подлизываться к оккупантам, да ещё и ордена за это получать. В девятнадцать лет. — Точно, вспомнил, — сказал Триггер, — это же всё по телевизору показывали. Там ещё Алевтина Обнуллина из села Нижние Терешки выступала. Плела что-то про вечность и бессменность власти Правительства. Она же вроде потом в Цитадель перешла работать, ближе к своему президенту. Дальше их путь проходил через дворы. Они прорывались с боем через каждый двор. Именно прорывались, как самые отчаянные трофи-рейдеры через самое непроходимое болото. Наверное, так себя и чувствуют все с того момента, как начались уличные бои. Так же, как на внедорожнике после болота остаются грязь, водоросли и вонь сожжённого сцепления, так же и на всех людях остаётся что-то. Грязь — раны с приклеившимися грязными бинтами. Водоросли — пятна крови, красной — крови боевых товарищей, солдат Правительства и зомби, жёлтой — крови хедкрабов, зелёной — крови муравьиных львов. И, словно запах перегревшегося сцепления — мысли, впечатления, от которых трудно, почти невозможно избавиться. Надежда. Страх. Аффект. — Эй, Кев, — сказал Свенсон, пытаясь перекричать стрельбу, — я тут недавно книжку одну нашёл на чердаке. Пока в дозоре стоял, почитывал. Один из повстанцев глянул на приятеля как на дурака: — Ну, и что? Нашёл чем заниматься. Книжки, говорят, только настроение портят... Шибко умный, да?