– Не только. Он еще и детские фильмы снимал. «Мальчиш-Кибальчиш», к примеру. И «Акваланги на дне». И еще кучу всяких фильмов. И он еще и сценарист. – А Викторов? Он как в этой компании оказался? – Есть у меня основания думать, что он справится – уклонился я от прямого ответа. Ну что я ему скажу? Что этот человек через год снимет «Москва-Кассиопея» и прославится? Что он умудрится снять фантастический фильм в Советском Союзе, не имея никаких на то никаких технических средств? Так снимет невесомость, что и космонавты не смогут отличить настоящую невесомость от той, что он изобразил в фильме! Буду просто давить авторитетом, и все тут. Но прежде надо будет поговорить со обоими режиссерами – вдруг они еще и сами не захотят снимать мое кино? – Викторов уже снимает – разочаровал меня Махров – Какую-то фантастику. Так что он занят, точно знаю. Остается только Шерстобитов. А почему ты не хочешь Тарковского? Величина! Глыбища! – Не нравится мне эта глыбища – поморщился я – Ну что в нем такого глыбного? Мне драйв нужен, движуха, энергия! А у него только застой, созерцание да нытье. Я вообще не понимаю, чего вы так над Тарковским кудахтаете. Кстати, уверен, что скоро он свалит за границу. Нет, не скоро, но свалит. Кстати, виновата и наша власть – дали бы ему снимать нормально, он бы и не глядел в заграницу…наверное. Понимаешь…в чем его проблема, как мне кажется…вот, к примеру, я написал роман. Его собрались экранировать. Но появляется Тарковский, и говорит: а я вижу роман ВОТ ТАК! Я буду снимать не как в романе написано, а совсем иначе! Я художник, у меня свое видение! Ну как бы тебе объяснить...нарисовал я картину. Повесил на стену, и всем картина нравитс. И вдруг появляется человек, который заявляет: я вижу эту картину совсем по-другому! Берет краски, и…зарисовывает то, что МОЕ! То, что я нарисовал! И что тогда это? И зачем мне это? Если я соглашаюсь на съемки по моей книге, то сразу же это подразумевает, что сценарий пройдет через мое одобрение, как и актеры, играющие героев фильма. Кстати, насколько помню – Тарковский снимает свой Солярис, так что он все равно занят. – Уже не занят. Фильм доснят, и тринадцатого мая будет представлен на Каннском кинофестивале. То есть фактически Тарковский свободен. Миш, а если тебе с ним поговорить? Может он и не гениальный режиссер, но то, что он у нас ЛУЧШИЙ – это бесспорно. Те, кого ты называешь, это детские кинорежиссеры, которые ничего кроме детских сказок не снимали. А у тебя эпическое полотно, где много насилия, крови, жестокости. Смогут ли эти режиссеры снять ТАКОЕ? Честно сказать – сомневаюсь. – А финансирование? На «Солярис» было выделено миллион рублей. Ну что за фильм можно снять за миллион рублей? Короткометражку, что ли? Мне даже странно, что государство не понимает, насколько важно снять хороший, дорогой фильм, не хуже, чем в Голливуде! Почему они могут, а мы нет? Впору за свои деньги снимать. Но если я буду снимать за свои деньги – тогда зачем мне Тарковский? Приглашу голливудского режиссера с именем, да и все тут! Помолчали. Потом я заговорил: – Хорошо. Пригласи Тарковского на разговор. По результатам и решим. Только сразу скажу – я буду с ним разговаривать так, как считаю нужным, без сюсюканья и реверансов. Гением я его не считаю, но видел «Андрей Рублев» и кое-что там меня зацепило. Иначе бы я вообще не стал с ним говорить. – Вот и хорошо, вот и славно! Я созвонюсь с ним, переговорю, а потом позвоню тебе по результатам. Звонок в дверь! – Пошел я встречать. Ты еще не общался с Улановой и Раневской? – Не пришлось. Я на месте-то без году неделя, еще не успел. – Ну вот и посмотришь на них. А они на тебя. Сиди, я сам встречу. Я подошел к выходной двери, открыл, толкнул створку. Первым появился Богословский. – А вот и мы! Сюрприииз! Вы нас не ждали, а мы приперлися! – захохотал композитор – Смотри, кто к тебе в гости пришел! Я посмотрел, и брови мои сами собой поползли вверх. Ну да – Раневская, Уланова, Богословский…но за их спинами… – Мишенька! – это Раневская – Я взяла на себя смелость пригласить этих двух хороших ребят! Они в гости пришли, мне пели песни, а я и говорю – пошли в гости к Мишеньке! Они и согласились! Надеюсь, не прогонишь нас? Глаза такие хитрые, и блестят. Похоже, что выпила старушка, и крепко. Говорили, что она любит это дело, но…меру знает. Чтобы валялась пьяная, или что-то подобное – никогда. Старая школа! Богословский вошел, нагруженный какими-то пакетами, следом Раневская, Уланова – в руках Улановой что-то сдобно пахнущее корицей – видимо обещанный яблочный пирог. Его тут же перехватила подбежавшая Ольга. А следом за Улановой… – Привет! Я Володя – рука крепкая, жесткая, лицо…лицо до боли знакомое. Такое знакомое, что даже дыхание перехватывает. Для меня это так, как если бы руку протянул фараон Эхнатон. – Михаил – жму руку Высоцкого – очень рад! – Я с гитарой, так что отработаю! – улыбается. – Никаких отработок! – улыбаюсь и я – Только для души! Если не хочешь – не пой. И не играй. Просто посидим и поговорим. Хорошо? Ах да, прошу прощения…ничего, что я на ты? По-свойски. – Отлично. По-свойски! – улыбается – А это мой друг Валера. – Золотухин! – представляется второй. Жму руку и про себя почему-то удивляюсь – господи, какие молодые, здоровые, красивые! И все у них впереди! Все впереди… Глава 4 Чего-чего, а посуды у меня просто куча! В небольшой кладовке обнаружились целые коробки чашек, блюд, ложек и вилок — не разобранные, прямо с завода. Так что поставить дополнительные приборы (два) – никакой проблемы не вызвало. Все дружно уселись за стол, дружно налили фужеры и рюмки, и так же дружно выпили. Странно, но ощущение было такое, будто я знаю всех этих людей много, очень много лет. Неловкость, неизбежно возникшая после первых минут знакомства прошла так же быстро, как и возникла. Люди здесь собрались достаточно коммуникабельные, так что не было никого, кто бы своим угрюмым видом портил застолье. Я включил телевизор, по которому шла какая-то юмористическая передача, его никто не смотрел, но телевизор давал что-то вроде фона, заполняя паузу в застольных разговорах. Витийствовал Богословский, как всегда чувствовавший себя как рыба в воде, хохотала Раневская, отпускавшая свои соленые шуточки, тихо улыбалась Уланова, пощипывавшая фрукты и маленькими глотками отпивавшая из бокала ледяное шампанское. Высоцкий и Золотухин что-то обсуждали с Махровым, а Ольга и Люба пустились в разговор о рецептах пирожных, которые нельзя пересушить, и нельзя не допечь, иначе они будут сырыми. А я смотрел на эту разношерстную компанию, волей Провидения собравшуюся у меня за столом, и улыбался. Мне было на самом деле интересно — что это за люди, о которых я только читал, видел в кино или на телеэкране. Мне, обычному вояке, провинциалу и мужлану забраться на самый верх театральной и музыкальной тусовки — это казалось просто невероятным! Но вот они, небожители – сидят за моим столом, пьют и курят (Пришлось разрешить, хоть и терпеть не могу курение в доме. Раневская смолит, Высоцкий…) Из размышлений меня вырвал голос Улановой, которая смотрела на меня умно-понимающе, будто просвечивала насквозь своим мягким, но таким пронзительным взглядом: – Товарищи, у нас хозяин скучает! А давайте-ка его загрузим делом, чтобы некогда было скучать! Открою вам тайну – Михаил пригласил меня сегодня, чтобы показать, с каким танцем он со своей замечательной подругой выиграл танцевальный конкурс в ночном клубе города Вашингтон. Так как танцы некоторым образом мой профиль, я очень заинтересовалась этим случаем, и попросила Михаила показать, что же они с Олей там станцевали. Попросим Мишу и Олю нам показать этот танец? – Просим! Просим! — тут же закричали Махров, его жена, Высоцкий с Золотухиным, Раневская — в общем, все, кто был сейчас за столом. А Богословский, верный своему правилу, тут же попытался всех разыграть: — А я сейчас угадаю, какую же мелодию использовала эта парочка! Потому что я экстрасенс, чтобы вы знали! Ну-ка, Миша, скажи – прав я, или не прав? Богословский заиграл, остановился, и посмотрел на меня. Я изобразил испуг и восхищение: – О боже мой! Никита! Как ты сумел догадаться?! Ты читаешь мои мысли?! Или просто вчера полтора часа вместе со мной репетировал танец? — Тьфу на тебя! — под общий хохот заключил Богословский — Такой розыгрыш сорвал! Я тебя еще поймаю, погоди! Придумаю что-нибудь! Месть моя будет страшна! Идите, исполняйте свой буржуазный, абсолютно бездуховный и лишенный какой-либо политической составляющей танец! Который танцевать могут только лишь люди, поклоняющиеся золотому тельцу! Поклоняешься тельцу, Михаил?! Признавайся! — Он сам золотой телец! — хохотнул слегка поддавший Махров, и я показал ему кулак -- Молчу, молчу! Я попросил отодвинуть стол, мужчины тут же его сдвинули к стене, освобождая место, все расселись по стульям, с лицами, полными предвкушения, а мы с Ольгой вышли на середину «танцпола». Оля была слегка румяной, как всегда, когда она волнуется, и я ей незаметно подмигнул – мол, какого черта ты менжуешься? Мы в клубе выступали, перед сотнями зрителей! А тут всего семь человек! Так какого черта?! Сняли обувь, приготовились. Богословский заиграл. И понеслось! Кстати, небольшая доза алкоголя способствует хорошему танцу. Раскрепощает и снимает запреты, скованность и неуклюжесть. Главное – с этим самым алкоголем не переборщить! И мы не переборщили. Я чувствовал, что получается у нас хорошо, мы танцевали от души. А Богословский играл бесподобно! Так играл, что даже вчерашняя игра меркла перед его игрой! И кстати – я услышал и гитарные переборы – это Высоцкий попытался вклиниться в музыкальное сопровождение. Получалось у него не очень, но в принципе – в общем, вышло вполне недурно. Там ведь не переборы, а все-таки аккорды, то есть – бей ритмично по струнам, и все будет в порядке. Ну и Золотухин начал отбивать ритм, колотя ладонями по спинке стула, и все вместе получилось очень здорово. Когда все закончилось, гости долго хлопали, а Богословский довольно сказал, что это готовый номер для телевидения, и что он настаивает, чтобы номер засняли на камеру! И кому как не министру культуры дать распоряжение этим заняться! Тут кстати и раскрылось инкогнито Махрова. Откуда Богословский узнал, что Махров министр культуры – я не знаю, но явно все присутствующие были ошеломлены. А Махров немного смущен. Мы с ним заранее договорились, что я не буду афишировать его место работы. – О! Так вы и есть наш новый министр культуры? – с интересом сказала Уланова, после того, как похвалила наш номер и заметила, что движемся мы очень даже недурно для любителей, и даже для профессионалов – Очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, нашу культуру ждут перемены. При Фурцевой перемен уже никто не ждал. Тут сразу же Раневская отпустила какую-то колкость в адрес бывшей министерши, вмешался Богословский, припомнивший Фурцевой давнюю обиду, а еще – попенявший министру, что до сих пор не открыли его любимое детище – КВН. Кстати сказать, я лично КВН не люблю, просто терпеть не могу. Но говорить об этом Богословскому не стал – зачем обижать человека? Это ведь он придумал эту передачу, которая вначале называлась «Вечер веселых вопросов», и он же был ее ведущим. Махров пообещал разобраться с вопросом и если будет возможность – снова открыть эту передачу. Ну а я решил спасти друга от наката собеседников и перевел стрелки на Высоцкого с Золотухиным. – Володя, скажи, а какие песни вы с Валерием пели Фаине Георгиевне? Может, и нам что-то споешь? Если есть желание, конечно! Что-то новенькое сочинил? Новенькое он сочинил, о чем тут же нам и сообщил без всякого смущения. А потом так же без смущения взял гитару и запел. Или заговорил? Я не знаю, как это назвать. Я вырос на песнях Высоцкого. Все песни, что он пел – я слышал раньше. Все, до одной. И я мог бы сейчас воспроизвести их – каждую, слово за словом. Даже в его интонациях. Но одно дело слышать их в магнитофонной записи, и другое – от него самого, живого и здорового. Пока что – живого и здорового. Ему оставалось жить восемь лет. И последние три года в наркотическом угаре. Я не знаю ту мразь, которая подсадила его на иглу. И никто, наверное, не знает. Говорят, что сделано это было с благими намерениями – Высоцкий пьет, запойно пьет. И чтобы вывести его из запоя по совету некого врача-нарколога ему сделали укол наркотика. Вроде как морфия. И с тех пор его жизнь покатилась вниз. Ему категорически нельзя было колоть наркотик! Он сделался наркоманом всего с одного укола. Высоцкий пел минут сорок, или около часа – песню за песней, песню за песней. И все внимательно слушали, не прерывая и не пытаясь в это время есть и пить. Захватывало, точно. Есть в нем какая-то мощная энергия, есть некая магия, которая заставляет сопереживать, которая заставляет представлять то, о чем он поет. Пробирает до самых костей. А потом мы снова пили и ели, наверстывая упущенное, а когда поели и выпили, я попросил спеть Золотухина. Мне всегда нравилось, как он поет – сильный, чистый голос. Особенно – когда он пел в «Бумбараше». Я и попросил его спеть песню «Ходят кони». Обожаю ее. И всегда в горле становится ком, когда я слышу про коня, который бросился в пучину с обрыва. Сам не знаю – почему. Вот грустно, да и все тут! Аккомпанировала ему Ольга – уверенно, красиво перебирала струны. Золотухин спел с десяток песен – и песни Бумбараша, и песню про счастье из «Иван Васильевич меняет профессию» – фильм выйдет только в 1973 году, но песня для него уже написана, и Золотухин загадочно пояснил, что это песня из одного нового фильма, который мы скоро увидим и который будет просто бомбой! И кстати – совсем даже не ошибся. Точно, бомба! Его потом смотрели много, много лет! Наконец, и Золотухин выдохся. И мы снова принялись жевать, выпивать и разговаривать за жизнь. О чем говорили? Да обо всем на свете и ни о чем. О театре, о кино и телевидении, о том, как надо все менять, потому что все устарело и мешает двигаться дальше. О том, какие перемены ждут страну в связи с приходом новых руководителей. И как ни странно – все были воодушевлены переменами и говорили, что в стране повеял свежий ветер. И что если так пойдет дальше – все будет хорошо. Что именно хорошо – никто не знал. У каждого наверное все-таки было свое «хорошо». Меня расспрашивали о жизни в Америке, пришлось в который уже раз рассказать о своих приключениях – и о бое с Мохаммедом Али, и о фэбээровцах, которые нас преследовали. И вообще – о жизни ТАМ. Советские люди этого времени ничего не знают о тамошней жизни, питаясь информацией из советских газет. А в них – понятно какая информация. Это в 2018 году есть интернет, и каждый умный человек может при желании отделить зерна от плевел, разобраться, где правда в сообщаемой ему информации, а где ложь. Границы интернета открыты – общайся с людьми из-за рубежа, разговаривай, сравнивай. Но здесь, в этом времени, за «железным занавесом» – все гораздо сложнее. Впрочем, ничего особо нового о Штатах я им не рассказал. Нет там ни молочных рек, ни кисельных берегов. Рассказал с позволения Ольги о ее отце, который в Ленинграде был преуспевающим ювелиром, коллекционером, а там едва-едва сводит концы с концами. И о том, что никто никого нигде не ждет. Места под солнцем все заняты, и чтобы воспользоваться лучами светила частенько людям приходится сбрасывать кого-то вниз, во тьму. Впрочем – как и здесь. Как и везде. Поговорили и о политике – примерно рассказал, каких шагов жду от нового руководства страны, начиная с национального вопроса, заканчивая частной собственностью на средства производства. И что считаю плановое ведение хозяйства правильным, но при этом ни в коем случае нельзя заниматься уравниловкой и убивать в людях желание зарабатывать. Бездельник, бездарь должен нищенствовать, а хороший работник получать хорошее вознаграждение. Вроде бы и аксиома. Банальность для человека двухтысячных, но для хроноаборигенов спорная истина, которая требует обязательного бурного обсуждения на тему: «Кого считать бездельником?!» Само собой – зашел разговор о Бродском, которого некогда осудили за «тунеядство», и я резко высказался об идиотизме тогдашней власти, которая вместо того, чтобы приблизить к себе поэта – настоящего поэта! – делала все, чтобы выжить его из страны. И выразил уверенность, что теперешняя власть понимает все происшедшее гораздо лучше, и мало того, что реабилитирует поэта, но и возвысит его, чем поднимет свой авторитет в международном сообществе. На что мои собеседники (кроме Махрова!) выразили свои осторожные сомнения. Но я даже поспорил с Богословским на тысячу рублей, что если власть окажется настолько глупой, что продолжит гонения на Бродского – я выплачу композитору тысячу рублей. Если власть окажется умной, возвысит, извинится перед поэтом – должен будет мне он. Разбила наши руки Раневская, не преминувшая сказать, что тот, кто спорит, тот говна не стоит. Однако приняла в нашем споре живое участие. А потом Богословский предложил послушать нас с Ольгой, сказав, что мы тоже чего-то там поем, и приготовили всем свой подарок. Я ответил, что певец из меня как из дерьма пуля, до Лемешева мне как до Москвы от Питера на карачках, но вот Ольга поет неплохо, потому я написал песенки именно под ее голос. А песни эти в основном баллады, сказочные, и не очень. Я ведь фантаст-сказочник, а потому и песни эти соответствующие. Потому прошу не удивляться. И первое, что исполнила Ольга, была песня группы «Флер» – «Шелкопряд». Я слышал, как эту песню исполняет девушка, аккомпанирующая себе на гитаре, и мне было легко запомнить, как это делалось. Ну а слова…я ведь помню все, что я когда-то слышал! Я ничего не забываю. А песню эту я люблю. Классная песня, точно! Считаю ее одним из лучших хитов последних лет. Кстати, она можно сказать – советская песня! Ведь каждый советский человек – маленький шелкопряд, который сидя на большом дереве, прядет свою нить. Эта песня прошла бы все рогатки цензуры просто со свистом! Я незаметно на дереве в листьях Наполняю жизнь свою смыслом, Пряду свою тонкую нить. Нас очень много на дереве рядом, И каждый рожден шелкопрядом, И прядет свою тонкую нить.