Воскобойников замялся, несколько раз пригладил усы и только потом сказал: – Не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом моем разбойном деле. С вами просто. Вы отсюда уедете, и вполне возможно, что наши дорожки больше никогда не пересекутся, а мне с моими коллегами, если все вернется на круги своя, еще дальше работать. Что так на меня смотрите? Да, я очень надеюсь, что наша разломанная большевиками жизнь когда-нибудь склеится, и мы станем жить, как раньше. – С этим понятно. Так каков ваш план? Спустя десять минут, после того как он все изложил, я покачал головой и сказал: – Ничего со временем не меняется. Коррупция жила, живет и будет жить в веках. – Вы что-то мудреное сейчас сказали, Вадим Андреевич. – Не берите в голову, Иван Николаевич. Значит, у них свой человек в ЧК? – Да по-другому никак не получается. Откуда им знать адрес, который не каждый чекист знает, так же, как и то, что его два чекиста с наганами охраняют. – Серьезно. Без предателя им точно не обойтись. Хм. А лошадкой вы управлять можете? – Доводилось, – усмехнулся Воскобойников. – Когда три года тому назад шайку Сеньки Петли выслеживали, так мне две недели извозчиком пришлось по городу помотаться. Да и по мелочи бывало… В половину четвертого ночи около склада, совершенно не таясь, остановились две пролетки. Один из бандитов остался с лошадьми, а четверо, с револьверами и с саквояжами в руках, пошли к каменному дому. Не знаю, что там располагалось при царе, но судя по решеткам на окнах толщиной в палец и мощной двери, обитой железными полосами, там и до чекистов хранили нечто весьма ценное. Когда первый бандит поднялся на крыльцо, трое других головорезов, отставших от него на шаг, настороженно завертели головами в разные стороны. После того как главарь постучал в дверь условным стуком, бандиты снова настороженно замерли, но когда спустя несколько минут дверь приоткрылась и в тускло-желтом проеме показалась чья-то голова, они снова зашевелились. В следующую секунду дверь открылась, и бандиты, один за другим, исчезли на складе. Стоило двери закрыться, как оставшийся у лошадей налетчик настороженно завертел головой по сторонам, потом какое-то время смотрел на тускло светящиеся окна склада, закрытые массивной решеткой, после чего снова стал осматриваться по сторонам. Бандит явно нервничал, деля свое внимание на улицу и проходящий рядом переулок, где мы сейчас прятались. Рядом со мной чуть шевельнулся Воскобойников. Он не говорил лишних слов, не делал лишних движений. С таким приятно было работать. «Интересно, он хоть считал, в скольких засадах сидел?» Прошло не менее двадцати минут, когда вышел на крыльцо один из бандитов, который, удостоверившись, что их подельник на месте, сразу вернулся обратно. – С Богом, – еле слышно прошептал Воскобойников, и я приступил к операции. Выскочив из-за угла в толстых носках, я бросил маленький камешек за спину бандита, а стоило ему повернуться на звук, как я уже мчался в его сторону. Когда тот, вытянув шею, вглядывался в темноту, пытаясь понять, что там стукнуло, я уже был за его спиной. В самый последний момент бандит, стоящий на стреме, что-то почувствовал, но было уже поздно, я свернул ему шею. В этот самый миг ко мне подбежал Воскобойников, который перехватил у меня тело и потащил его за пролетку. Несколькими быстрыми прыжками я покрыл расстояние от пролетки до входа и только успел встать сбоку от входной двери, как послышались тяжелые и быстрые шаги налетчиков. Вжавшись спиной в стену, пропустил первого бандита, который быстро шагал, неся в обеих руках саквояжи. Он автоматически сбежал по ступенькам, даже не сообразив, что бандита, оставленного на охране, на месте нет. С ним должен был разобраться бывший полицейский. Второй бандит, шедший с грузом, не успел выйти на улицу, как получил клинок в горло, после чего отброшенный рывком, полетел в сторону, а я с револьвером наготове ворвался в помещение, где успел застать кровавый финал бандитского налета. Прямо у меня на глазах бандиты застрелили предателя-чекиста, причем оба головореза были настолько уверены в себе, что отреагировали на мое появление совсем по-детски: на секунду замерли, удивленно глядя на меня. Они только начали вскидывать оружие, как я уже нажал на спусковой крючок. Только я стал осматриваться, как на склад вбежал Воскобойников. – Как тут?! – Как обычно, – ответил я, затем быстро подойдя к трупу чекиста, поднял с пола лежавший рядом с ним мешок и саквояж, после чего направился с ними к выходу. Это была, нетрудно догадаться, доля с налета предателя. Меня почти сразу догнал Иван Николаевич. – Это он. Крест. Рожа каторжная. Душегуб. В аду теперь горит, – от волнения он говорил короткими, отрывистыми фразами. Загрузили мы в пролетку саквояжи и мешок, после чего Воскобойников вскочил на облучок, тронул вожжи, и мы уехали с места налета. Бывший полицейский не соврал, он довольно ловко управлял лошадью, и уже спустя полчаса мы были на месте. Быстро перетащили груз, после чего я остался, а бывший полицейский агент отправился отгонять пролетку. Вернувшись, он сел напротив меня, какое-то время задумчиво глядел в пространство, потом бросил быстрый взгляд на саквояжи и мешок, затем посмотрел на меня: – Как у вас на душе, Вадим Андреевич? Я пожал плечами: – Спокойно у меня на душе. – Значит, привыкшие вы к этому делу, а у меня сердце не на месте. Противоправное действие совершено. И кем? Блюстителем закона. В церковь сегодня схожу, помолюсь. Авось простится сей грех мой, ибо не ради корысти был совершен, а ради восстановления справедливости. – Сходите, Иван Николаевич, сходите, а я спать пойду. Проснулся от того, что где-то звонили колокола. Некоторое время лежал, думал, что делать дальше. Теперь, когда я окончательно убедился, что мистические картинки и слова были остаточными явлениями, сохранившимися в сознании прежнего хозяина тела, можно было начинать думать о своей новой жизни в этом теле. В той жизни у меня не было выбора кем быть, но при этом я и сам не мучился с выбором профессии. Мне нравился приемный отец как человек, его четкие и доходчивые рассуждения о жизни, офицерской чести и службе Родине. Сейчас я мог бы сказать, что изначально был запрограммирован на решение определенных задач. Их четкое выполнение и составляло смысл той моей жизни, а вот теперь меня неожиданно поставили перед выбором. Куда идти и что делать? Это оказалось довольно сложной задачей, хотя бы потому, что в той жизни я был шестеренкой в большом государственном механизме, причем с узкой, довольно специфической специализацией. Нет, я мог стать строевым офицером, пойти преподавать иностранные языки или стать инструктором по рукопашному бою, вот только мне это изначально не нравилось. Впрочем, я знал, где будут рады мне и моим способностям. «Да и с бароном у нас вроде все нормально сложилось, – подумал я. – Вот только это дело серьезное и требует предварительного обдумывания». Встал, оделся и вышел в гостиную. Саквояжи и мешок так и стояли, нетронутые, в углу. – Изволили проснуться, барин? – насмешливо спросил, выглядывая из кухни, бывший агент. – Умывайтесь, а я через полчаса обед подам. – Вы что, совсем не спали, Иван Николаевич? – Тройку часов прихватил. Вы не волнуйтесь, мне хватит. Привычка с прежней службы такая выработалась. После обеда, а кулинар из бывшего полицейского очень даже недурной вышел, мы занялись разборкой вещей, что находились в саквояжах и в мешке. Такое большое количество драгоценных предметов мне еще не приходилось видеть. Было много женских украшений, кольца, перстни, а также мужских вещей – золотые портсигары, часы, запонки. К этому можно добавить порядка двух сотен золотых монет царской чеканки и полдюжины кинжалов, инкрустированных золотом, серебром и драгоценными камнями. При этом где-то четверть всех этих предметов были красивыми, изящными и яркими, но не представляли особой ценности. Лаковые, с перламутровой отделкой шкатулки, серебряные пудреницы, черепаховые, инкрустированные золотом и серебром табакерки. Даже серебряную бонбоньерку в виде лебедя бандиты прихватили с собой. Но больше всего меня заинтересовало содержимое мешка, которое отобрал для себя чекист-предатель. Самой первой из мешка мы достали массивную шахматную доску, сделанную из драгоценных пород дерева, с набором великолепно изготовленных шахматных фигурок. Вырезанные из кости замечательным мастером, инкрустированные золотом и серебром, солдаты, рыцари, короли и боевые слоны были словно живые. Мы с Иваном Николаевичем долго любовались этими маленькими произведениями искусства, передавая их друг другу. – Эх, жалость-то какая, – грустно вздохнул бывший полицейский агент, крутя в пальцах фигурку рыцаря. – Красота-то отменная, так бы и любовался каждый день, да вот только себе не оставишь. Улика, да еще какая важная. При этих словах я скользнул по нему взглядом и внутренне усмехнулся: «Похоже, прямо сейчас в нем борется полицейский с обывателем. Интересно, сумеют они договориться между собой?» Засунув руку в мешок, я достал и разложил на столе с дюжину тяжелых и объемистых мешочков. Один из них мы развязали. Старинные монеты. Медные, серебряные, золотые монеты. – Интересно, зачем они этому придурку сдались? – поинтересовался у меня Воскобойников. Пожав плечами, я достал из мешка один за другим три кинжала. Рукояти были покрыты искусной резьбой, лишь с небольшой долей серебра и золота, но зато ножны были просто усеяны драгоценными камнями. Еще одним странным предметом из мешка чекиста-предателя стала для нас библия, имевшая золотой оклад. Выложив ее на стол, я обвел взглядом выложенные вещи, после чего сказал: – Теперь вы, Иван Николаевич, сможете открыть свою ювелирную лавку. – Смейтесь, смейтесь, а я вот смотрю на все это богатство и, честно сказать, не знаю, что мне делать. По правде говоря, надо было бы вернуть все это владельцам, только где их сейчас найдешь. Разбежались люди в разные стороны да попрятались куда поглубже, а некоторые так и вовсе на кладбище лежат, – Воскобойников размашисто перекрестился, а потом показал пальцем на раскрытый футляр, где на бархате лежало бриллиантовое колье и серьги. – Вот чьи они, например? – Да ничьи они теперь. И перестаньте терзать свою совесть. Считайте, что все это вы под забором нашли. – Вы, как я погляжу, Вадим Андреевич, совестью не сильно тяготитесь, словно не впервой вам делать подобные дела. Извините, что так говорю, но уж больно вы спокойно ко всему этому относитесь. Я сегодня, когда за продуктами ходил, в церковь зашел. Помолился, думал, легче станет, ан нет, все одно неспокойно у меня на душе. – Что сделано, то сделано. Вы лучше подумайте, у кого все это можно превратить в золото и валюту. – В Финляндию или еще куда дальше собрались? – Не знаю, так как для себя ничего еще не решил. – Думал я уже об этом вопросе. Довелось мне знавать в свое время одного такого ловкача, владельца антикварной лавки. Жив ли он сейчас, даже не знаю. Времена вон какие тяжелые, судьбы человеческие на мелкие осколки бьют, а то и вовсе в пыль стирают. Эх, грехи наши тяжкие! Вот ежели посмотреть со стороны… Я уже понял, что бывший полицейский агент, несмотря на свою опасную и циничную профессию, большой моралист и житейский философ, любящий поговорить о слабостях и превратностях человеческой жизни. – Иван Николаевич, не отвлекайтесь, – прервал я его разглагольствования. Бывший агент словно услышал мои мысли, усмехнулся: – Есть у меня такая слабость: поговорить о смысле жизни. Все-все. Возвращаюсь к нашему делу. Так вот, этот Абрам Моисеевич большой хитрец и знаток таких вещей. Его в Москве хорошо знают и ценят любители старинных предметов. Откуда я его знаю? Так по своей работе. Он имел связь с кем-то из блат-каинов. Это, если не знаете, на воровском жаргоне – скупщик и торговец краденым. Я это точно знаю, так как от верных людей о нем слышал, вот только эти слова мне не под протокол были сказаны, да к тому же с большой опаской. Отсюда можно судить, что в уголовном мире Москвы за ним кто-то стоит. Причем важный и страшный. Насколько мне известно, мои коллеги несколько раз пытались его на крючок посадить, да только каждый раз соскальзывал. Если он еще жив, то надо идти к нему. Как я на эти монеты посмотрел, так сразу про него вспомнил. Старик Абрам, как мне говорили, душу дьяволу заложит за старинные монеты. – То есть вы считаете, что с ним можно иметь дело? – Если верить людям, в сделках всегда честен. Как уговорились, все до последней монетки отдаст, но при этом цену сбивает безбожно. – Что ж, поторгуемся. Вот только осилит он все это богатство? – Думаю, что осилит, но мне больше другое интересно: жив ли он? Ему под семьдесят уже тогда было, когда меня с ним столкнуло. Только, Вадим Андреевич, идти придется вам. Меня антиквар прекрасно знает, так что, скорее всего, дело со мной вести не пожелает. – Схожу. Давайте адрес. Для начала посмотрю на него, а там видно будет. Воскобойников остался, как он пошутил, охранять наши богатства, а я вышел на улицу, по привычке незаметно огляделся и для начала решил просто прогуляться, посмотреть Москву 1918 года, несмотря на то, что нахожусь в розыске. Вот только Москва город большой, да и опытом чекистам со мной не равняться. Несмотря на будний день, улицы были полны народа, причем даже простым взглядом можно было видеть, что люди словно разделились на две части. Одни осознали себя хозяевами жизни, другие, наоборот, чувствовали себя выкинутыми на ее обочину. Все это можно было прочитать на их лицах. Вот и сейчас на лицах большинства городских обывателей были видны тщательно скрываемые растерянность и страх. Считывание их чувств у меня шло в автоматическом режиме, так же как сканирование обстановки и оценка степени опасности. Несмотря на прогулочное настроение, я сейчас находился на вражеской территории и ни на секунду не забывал об этом. Все поддельные документы и чекистские мандаты, кроме справки из артели «Честный труд», что работал часовым мастером, я уничтожил перед самым отъездом в Ростов, поэтому оделся соответственно: пиджак, белая рубаха, черные брюки, заправленные в сапоги. Кольт был спрятан на спине, под пиджаком, в кармане которого лежала запасная обойма, а в правом голенище сапога – финка. Как говорили древние: кто предупрежден – вооружен. Прошел мимо бакалейной лавки Баркасова, в которую выстроилась очередь из женщин и мальчишек. Судя по запаху, витавшему у входа в лавку и разносившемуся от бидончиков, которые выносили покупатели, очередь стояла за керосином. Много было на улице детворы. Бегали, играли. Постоял минуту, глядя, как группа подростков играет в пристенок. Монетки поочередно бросают об стену игроки, причем бросить надо так, чтобы монеты легли друг к другу как можно ближе. Тот, кто бросил монету ближе всех к лежащей на земле монете, забирает все деньги. Какое-то время наблюдал за парой монахинь, идущих впереди. Одна из них грузная женщина в возрасте, а вот вторая, даже несмотря на рясу, скрывающую фигуру, была стройной молодой женщиной. То ли она почувствовала мой взгляд, то ли заметила что-то для нее интересное, но она обернулась, и мне удалось увидеть ее лицо. Молодая симпатичная женщина до тридцати лет, с большими серыми глазами. Встретившись со мной взглядом, она тут же отвела глаза и прибавила шаг. В следующую секунду я уже отвлекся на группу молодых девушек в красных косынках, как их называл про себя, «пролетарках». Они шли группой, хохоча и щелкая семечки, громко обсуждая заседание какого-то пролеткульта. Взгляд пробежался по их молодым гибким фигурам, и я понял, что мне нужна женщина. «Интересно, как сейчас обстоят дела с борделями?» – подумал я, делая в памяти пометку, чтобы узнать об этом у Воскобойникова. Пробежался взглядом по вывескам магазинов и лавок, время от времени наталкиваясь на дикие объявления и распоряжения, которые были приклеены на дверях. «О воспрещении частной торговли обувью. Вся обувь, взятая на учет у лиц, торгующих ею, согласно обязательному постановлению коллегии Продовольственного отдела от 12 сего августа передается в распоряжение Продовольственного отдела М.С.Р и Кр. Д. для снабжения ею трудящихся города Москвы. С момента опубликования сего постановления воспрещается частным лицам и предприятиям торговать где бы то ни было какой бы то ни было обувью. Районные советы Р.Д. своей властью могут открывать магазины, кооперативы и другие организации и производить торговлю обувью исключительно с ведома Продовольственного отдела М.С.Р и Кр. Д. Виновные в нарушении сего постановления будут караться по всей строгости революционных законов. Президиум М.С.Р. и Кр. Д.». «Интересно. Объявление о грабеже. Просто и нагло». Рядом висело объявление, как и кому будет раздаваться награбленное большевиками: «ГАЛОШИ. Продовольственный отдел Московского совета рабочих и красноармейских депутатов доводит до сведения населения города Москвы, что с 15/2 сентября с.г., вследствие ограниченного количества галош, отсрочки по просроченным галошным карточкам (серии 1-62 включительно) даваться не будут. При покупке галош необходимо предоставлять кроме паспортов хлебные и галошные карточки». Афишные тумбы, стены домов, заборы – все были обклеены пролетарскими декретами, распоряжениями и плакатами. Взгляд скользил по людям, объявлениям, приказам и вывескам. Неожиданно наткнувшись глазами на очередную вывеску «Трактир», я даже сбавил шаг, размышляя, не зайти ли в сие заведение. «Ни разу не был. Чисто для интереса, да и пахнет вроде вкусно». Тут до меня неожиданно донеслось название города Царицын, из которого я уехал чуть больше недели тому назад. Оглянувшись, я заметил недалеко от входа группу мужчин – обывателей, которые что-то громко обсуждали. Невольно прислушавшись, остановился. – Говорят, – тут голос рассказчика понизился, – красных там целая армия полегла, а пленных добровольцы без счета взяли.