Ухватился здоровой рукой за канат, заменяющий перила. И вгляделся: девчушка права. Рыбаки с верховьев Меларена уже здесь. Лодки вытащили на берег, греются у костров, их дым и в самом деле виден из любой точки города. Идти по берегу не так легко. Отмерзающая земля расставила коварные ловушки: то тут, то там нога проваливается в холодную жижу, вот-вот зачерпнешь сапогом или споткнешься о вывихнутый морозом из своего гнезда булыжник. Кардель, сопровождая каждый шаг замысловатыми ругательствами, подошел к ближайшему костру. В землю криво воткнуты колья. На них сушатся сети, вокруг суетятся дети и женщины, латают бечевкой прошлогодние дыры. Мужчины хлопочут у лодок — чем именно они заняты, выше его понимания. Он вообще всегда удивлялся, как можно решиться выйти в море на такой маленькой и ненадежной посудине. Эти рыбаки, должно быть, такие же фаталисты, как и он сам. Постоял в нерешительности, не зная, к кому бы обратиться, пока не поймал на себе пристальный взгляд одного из рыбаков, и двинулся к нему. Бородач со спутанными волосами устроился на шаткой табуретке у целого ряда коптилен. Не так легко определить: то ли в седой бороде все еще попадаются черные волосы, то ли это сажа от дыма. Видно, из-за почтенного возраста его посадили на легкую работу: следить, чтобы не было пожара. Он уставился на Карделя с явным подозрением. Скорее всего, приметил казенные сапоги, а может, и белый пояс под вывернутым наизнанку пальто. И, конечно, устрашающая обожженная физиономия. Большое дело — Кардель уже привык к брезгливым взглядам. — И как улов? — Он небрежно откашлялся. Старик неопределенно пожал плечами. — А табак есть? Он даже вздрогнул от неожиданности: тонкий, почти женский голос. Но при этом надтреснутый и слабый, словно без участия легких; слова формируются тем малым количеством воздуха, что поместился в беззубом рту. Собственно, вопрос риторический: кисет у пояса и дурак бы заметил. Развязал кисет и протянул старику. Тот отрезал приличный кусок маленьким ножичком, словно соткавшимся из дымного воздуха. Только что его не было, и вот — на тебе. Сунул в рот и начал медленно жевать, время от времени сплевывая коричневую жижу. Кардель заметил рядом плоский камень и присел, стараясь перенести опору на ноги, чтобы не промочить пальто. Торопить не надо: аванс внесен, осталось дождаться ответа. Старик довольно долго не произносил ни слова: жевал с полузакрытыми глазами и сплевывал, жевал и сплевывал. — И что? — Ищу с прошлой осени. На Кунгсхольмене каждую собаку спрашивал, кто-то вроде видел. Там видел, сям видел — и всё. Здесь, у Клары, след обрывается. Да… тут, конечно, приболел я маленько и не успел — уже лед встал. С тех пор и жду, пока вы вернетесь. Рыбак коротко кивнул, словно странное вступление ничуть его не удивило. Но промолчал. Кардель подождал немного и продолжил: — Девушка. Светлые волосы и одежда не то чтобы грязная… в общем, закопченная. Ну да… после пожара-то. В Хорнсбергете, осенью… сам знаешь. Анна Стина зовут. Рыбак сплюнул в последний раз и прочистил горло. — Я уже старый. Отец утонул, мать померла в лихорадке. Родись мы в один год, я бы их давно пережил. А теперь, сам видишь, ни на что больше не гожусь. Разве что за угольками приглядывать. Но на что, на что, а на поразмышлять времени выше головы. Кардель только теперь заметил, что в левом глазу на месте зрачка — мутное белое пятно, похожее на мраморный шарик. — Глаз совсем плохой. Бельмо растет и растет. Я его и сам вижу. То там, то тут… между деревьев, на воде и даже на парусе. Знаешь, что думаю? Думаю, смерть на меня уже тень набрасывает, с каждым днем все ближе. Вот о ней и думаю. За каждым она придет, за каждым. Хорошо бы знать, когда. Он мотнул подбородком в сторону мальчишки, латающего сеть. — И за ним придет. И за большим, и за малым. Неверный шаг у релинга — и до свиданья. Нет, ничего плохого не скажу — кое-кому и в радость, но, как говорится, держи стол накрытым и следи, чтобы очаг не погас. Конечно, надо бы бояться, ан нет. Боюсь, конечно, но не так уж чтобы. Вот сказал я — хорошо бы знать, а теперь думаю — ни к чему. Ничего хорошего. В море на службу не пойдешь, слово Божье уж и не помню, когда в последний раз слышал. Но, знаешь, никому не стоит тащить свои грехи в могилу. Вот и думаю: надо все свои дела привести в порядок, пока время есть. Расплатиться с долгами. Порыв холодного ветра заставил старика поплотнее закутаться в одеяло. — С чего бы это здоровенному мужику искать девушку? Много, конечно, причин, но похвальными их не назовешь. Кровь ударила Карделю в лицо, перехватило дыхание. — Я не желаю ей зла. Он набрал горсть почерневшего снега и растер горящий лоб и шею. Немного успокоился. — Не ты один хочешь расплатиться с долгами. Старик помолчал, долго размышлял, стараясь оценить слова Карделя, потом коротко кивнул: — Помню я ее. Хотел бы помочь, но… заноза до сих пор сидит. Знаешь, сколько ртов на плечах? Сами еле перебиваемся. Каждый должен делать свое, иначе не выживешь. Скоро и от меня проку не будет. Что ж… скорее утоплюсь, чем буду сидеть у других на шее. Но я рад, что ты пришел. Может, хоть теперь чем-то ей помогу. Он пожевал губами и сплюнул. Слюна все еще желтая от табачного сока. Кардель опять протянул ему кисет. Старик благодарно кивнул и отрезал еще кусок. — На следующий день после пожара. Колокола всю ночь трезвонили. Зарево-то мы видели, и что ж теперь… у вас, сухопутных, свои беды. Ваши беды — не наши беды, а наши — не ваши. Пришло утро, дым помаленьку рассеялся, а она так и сидит на берегу. Точно как ты сказал: светленькая, одежка черная от копоти. Он кивнул в сторону полощущей ветви в воде плакучей ивы. Совсем недалеко, сто локтей. Не больше. — Вон там и сидела. Может, и двигалась, но вроде и нет. И на следующее утро: глядим, а она так и сидит. Послали детей спросить, как и что — ни слова. Как каменная. А что мы? Оставили ее в покое, что ж еще… Лучше не знать, что с ней не так, почему она людей не замечает. А я сидел, точно вот как сейчас сижу, и вот что я тебе скажу: за три дня она и пальцем не шевельнула. Лицо все в саже, только белые полоски от слез, отсюда видно было. — А дальше? — А дальше пришел какой-то мальчуган. Лет десять, ну, двенадцать, это от силы. Что-то там он ей говорил, потом уселся рядом. Может, знакомая, откуда мне знать. Потом взял за руку и поднял. День был ясный, как сейчас помню. Повел ее под ручку, будто кавалер какой. А куда пошли — тут и соображать нечего. — Он кивнул в сторону Города между мостами. Отсюда, в осаде ледяных таранов и катапульт, город выглядел довольно жалко. Шпили церквей вздымались в небо, как руки в мольбе о помощи. — Теперь ты знаешь все, что знаю я. Больше мне сказать нечего. Не мешай. Держать огонь в узде — занятие не хуже, а может, и важнее других. Но ты и сам это знаешь, судя по твоей физиономии. 3 Настойчивый стук вытолкнул его из беспорядочного сна. Эмиль Винге встал и пошел к двери. Мальчишка-посыльный из дома Индебету. Наверняка незаконный сын кого-то из полицейских. Или кто-то сжалился над уличным бродяжкой, дал пару рундстюкке — тоже не исключено. Светлые волосы взлохмачены, вряд ли мыл голову за последние пару месяцев. Одет не по погоде, под носом — хрустальная вожжа соплей. Видно, что обрадовался поручению — бег помогает согреться. — За вами послали. Ждут в Топорном переулке. — Погоди пять минут… впрочем, нет, незачем тебе ждать. Беги назад, скажи, сейчас приду. Винге зажег свечу. Пришлось несколько раз покачать вправо-влево часы Бьюрлинга, чтобы крошечные бриллиантики на циферблате поймали свет. Начало шестого. Сырое утро, занятое не столько своими весенними обязанностями, сколько воспоминаниями о прошедшей зиме. Оделся, набросил пальто и спустился в переулок. Темно, еле-еле светит один-единственный фонарь — остальные уже высосали ночной рацион масла и погасли. Город между мостами по-прежнему не принимает его всерьез. Хотя он и научился кое-как разбираться в паутине переулков, то и дело приходится останавливаться на развилке и вспоминать: а дальше как? Направо? Налево? Он уже давно обнаружил: самый лучший ориентир — Мушиный парламент. Если запах есть — значит, ветер южный. Нет запаха — северный. А сегодня, как назло, — холодно, но ни ветерка. В Топорном переулке его уже ждали констебль и с ним еще двое. Эмиль одного из них видел и раньше, но попытка вызвать в памяти имя окончилась полным провалом. Наверняка растерянность отразилась и на физиономии. Второго видел впервые. — Юханссон. Мортен Юханссон. Констебль шагнул вперед. Его подручные, должно быть, такого низкого ранга, что и представляться не должны. Но умеренно уважительные взгляды бросать не забывают. Перешептываются о чем-то. За глаза они называют его Привиденьице. Брата называли Призрак дома Индебету, значит, сам он у них числится рангом ниже. Так, наверное, смотрят на только что заболевшего чумой буржуа. Он повернулся к их начальнику. — Посмотрите, господин Винге. — Он показал в сторону. На мостовой лежит тело. На лицо наброшен плащ. — Кто-то треснул его так, что череп чуть не пополам. Сигвард и Беньямин поспрашивали — никто ничего не видел и не слышал. Довольно странно… если драка, обычно находятся свидетели. Шум, ругань — как не поглядеть в окно. Первое развлечение. А без свидетелей — пиши пропало. Так бы послал за могильщиком и успокоился. Но поговаривают… вы вроде бы видите то, что другие не видят. — Он улыбнулся, то ли уважительно, то ли насмешливо. — Кто его нашел? — Парень из ночной стражи. Уже домой собирался, последний обход. Примерно с час назад. Говорит, чуть не споткнулся. — Он так и лежал, когда вы пришли? — Ну да. Сдвинули малость с дороги. На сажень, не больше. Просить не пришлось — полицейские без всяких просьб отошли в сторону и начали раскуривать трубки, с интересом поглядывая за его действиями. Винге обратил внимание, что один из помощников констебля дрожит от холода: рубаха на голое тело. Он махнул ему рукой — иди грейся, ты здесь больше не нужен. Откинул плащ. Покойник лежит на спине. На вид лет пятидесяти. Пустой, мертвый взгляд. Почти лысый. На голове рана с запекшейся кровью, довольно небольшая — кровоизлияние в основном подкожное. Рана небольшая, а черно-синяя гематома почти во все темя. Винге обшарил карманы. Кисет плохо завязан — в кармане полно табачной крошки. Карманные часы — покривившиеся стрелки под разбитым стеклом. Кошелек на поясе брюк. Потряс слегка — зазвенели монеты. Это не ограбление, прошептал Сесил. И вряд ли драка, если учесть возраст убитого и его одежду. Эмиль резко обернулся — никого. Констебль подался было к нему, но он покачал головой — нет, ничего. Показалось. Да, одежда вполне приличная, у него наверняка было на что ее купить. И ночевал не под забором. Что еще? Что еще, Сесил? В драке обречен: вряд ли смог бы себя защитить. Эмиль посмотрел на покрытую грязью мостовую. — А дождь шел, когда вы его нашли? — Еще какой! Будто сам Господь горшок опрокинул. Посмотри повнимательней, прошептал Сесил. Эмиль отошел на пару шагов и соскреб верхний слой глины. Полицейские что-то зашептали друг другу. Одобрение или насмешка? Скорее, одобрение. Он их не разочаровал. Даже тот, в рубахе, никуда не ушел, а смотрел во все глаза. Ни с того ни с сего обхватил себя руками и начал насвистывать простенькую мелодию — Эмиль слышал ее не раз от собутыльников. Забавный пересказ библейского сюжета о Ное, сочиненный давным-давно и неизвестно кем.