Элиас не решился заглянуть. Услышал, как застонала дверь. Подстилка осталась одна. Сон опять навалился душным одеялом, быстро утихомирил волнение от услышанного, и мальчик задремал. А когда проснулся, понял: дело идет к вечеру. Жара немного спала, кровля все еще жжется, но уже не так, тени стали длиннее. Прислушался: в салоне опять кто-то разговаривает. Осторожно заглянул — Подстилка беседует с девицей, которую он никогда не видел. Очень молодая, но ведет себя нагловато. И он слышит те же слова: — …счастье твое обеспечено. И сейчас, и навеки. 6 Элиас, повиснув всем телом, качает тяжелый бронзовый рычаг, и вскоре из пасти льва появляется вода — сначала пульсирующим сверкающим жгутиком, потом мощным каскадом в ореоле брызг. Чуть помедлив, сует под струю голову, встряхивается, еще раз и еще. Не обращает внимания на вялые ругательства старухи за спиной — он ее, видите ли, забрызгал — складывает ладони лодочкой и пьет. В очереди ворчат — людям вода для дела нужна, а этот беспризорник купаться надумал. На какие-то минуты, пока кожа еще мокрая, жар послеполуденного солнца ласков и приятен. Мальчик поднял голову, зажмурился, а когда открыл глаза, ему показалось, что солнце бесшумно свалилось на землю и прилипло к стене колодца. Конечно, показалось — никакое это не солнце, а лист бумаги. И на нем нарисована она, его молчаливая спутница. Несколько штрихов углем, но не узнать невозможно — высокие скулы, неширокий лоб, правильные, красивые черты и пустые глаза. А рядом с ней — мальчишка. Тупоносый, со спутанными волосами. Оглянулся, оторвал бумажку и побежал к лестнице Биржи. В тени под аркой остановился перед окном. Стеклянных дел мастера не слишком постарались — полно пузырей. Элиас нашел более или менее гладкое место, посмотрел на свое отражение и покосился на листок. Он сам и есть, точно он. Кто-то потихоньку их зарисовал. А под рисунком надпись. Элиас читать не умеет. Никогда не понимал, как это получается: чернильные каракули превращаются в слова. Каким искусным умом надо обладать, чтобы совершилось такое превращение! Непостижимо. Но и научиться было негде: пока другие сидели в духоте за тесными партами и зубрили наизусть катехизисы Лютера, Гробека и Свебилиуса, его отправляли с метлой во двор. Тогда ему было смешно — мальчишки выходили из класса с кислыми физиономиями и полосатыми от розг руками. А теперь — ничего смешного. С тех пор как он убежал из приюта, все чаще сожалел — как же я не научился читать! Несколько раз зажмурился и вновь глянул на бумажку. Постарался проделать этот трюк как можно быстрее: а вдруг осенит, вдруг смысл слов успеет опередить неграмотность и откроется сам по себе? Мальчик, конечно, очень быстро осознал безнадежность этой затеи. Послюнил палец, затер собственное изображение до неузнаваемости и подбежал к парню с ведром с побелкой. Другая, с кистью, продета сквозь стремянку. Малярный подмастерье. — Ты умеешь читать? Парень решил, что сопляк хочет над ним подшутить. Быстро оглянулся — нет ли рядом приятелей, те-то всегда рады случаю поднять человека на смех. Но вроде бы нет, мальчишка аж дрожит от возбуждения. — Тут, значит, вот что… тут стоит… мальчик… а потом… Губы подмастерья некоторое время беззвучно шевелились, а физиономия наливалась краской. — Пошел бы ты подальше, чертов сын, а то по шее накостыляю! — рявкнул он. И резко развернулся. Элиас еле успел отскочить от разворачивающейся лесенки и отбежал на безопасное расстояние. — Лучше бы морду побелил, а то люди путаются: то ли дурак, то ли и вправду свекла. Такой здоровый, а читать не научился. Побежал к Железной площади. Там, на углу, на стене, где горожане лепят свои жалобы и похабные стишки, висит точно такая же бумажка: два портрета углем и цифры. У водоразборной колонки еще одна. Сорвал обе и сунул в карман. На пилястре Немецкого колодца — еще. На Большой Восточной заметил пожилого господина, которому, как ему показалось, могла бы польстить уверенность уличного мальчишки: уж кто-кто, а этот господин точно умеет читать. И верно: тот остановился, подумал, точно взвешивая значительность просьбы, достал очки и долго пристраивал на носу. — Ты покупателя, что ли, ищешь? Здесь ничего нет, только название улицы и номер подъезда. 7 То, что Элиас должен сделать, вынуждает его идти на риск, а он предпочитает не рисковать. Жизнь в городе постепенно научила его воровскому ремеслу. Правила просты: будь незаметен, быстр, следи, когда внимание чем-то отвлечено. Не жадничай, не выгляди виноватым. Но нынешние трудности посерьезнее. Трудности такого рода, что одному не обойтись. То, что ему нужно, находится именно там, куда ему не следовало бы появляться ни при каких обстоятельствах. Как только кто-то обращает внимание на его лохмотья и немытую физиономию, разговор тут же стихает, а взгляды, которыми его награждают, истолковать нетрудно: ну и чего тебе здесь надо? Из аптеки «Ворон», не успел он переступить порог, пинками прогнали ученики провизора. Пришлось занять пост на улице. Пытался в окно разглядеть, что покупают, но толку мало — все заслоняют широкие спины покупателей. А служанки, посланные в аптеку, ходят парами, а то и по три. Подойдут к прилавку — вообще ничего не разглядишь. Довериться случаю — больше ничего не придумать. Если идет одна — наступить, будто нечаянно, на пятку, толкнуть в зад, чтобы споткнулась. Пока какой-нибудь галантный кавалер спешит на помощь, пока охи да ахи, подхватить мешочек с покупками. За угол, в проходной двор, потом в другой, в третий — и поминай как звали. И не только «Ворон». Обошел все аптеки — по многу раз побывал и в «Короне», и в «Ангеле», и в «Лебеде». На баночках и коробочках надписи. Прочитать он их не может, открывает и пробует понять. Пилюли и порошки — в канаву. Но самое трудное — платье. На этот раз платье должно быть настоящим, не таким, как в тот раз. Вспомнишь театральное представление — и вырывается невольный стон стыда. Но мальчик легко утешается: вляпался вчера, не будешь дураком завтра. Он уже сообразил: одежда, что развешивают на специальных перекладинах с вешалками, никуда не годится: серая, скучная, разве что наготу прикрыть. Никакого шика. Ни одного стенда с приличной одеждой в городе не найти, тем более на разлохмаченных пеньковых веревках во дворах. Постепенно до Элиаса дошло: искать наугад бессмысленно. Сначала надо примериться к подходящему манекену. Теперь он каждый вечер приходит на Большую площадь и смотрит на расходящуюся после танцев в Бирже уставшую публику. На лестницу падает свет из окон, из его укрытия у колодца все прекрасно видно. Дамы и девицы — и какие платья! Правда, долго полюбоваться не удается: услужливые кавалеры тут же подают им шали и накидки для защиты от предполагаемого морского бриза. Кое-кто уезжает в поданных колясках, других поджидают слуги с фонарями на длинных палках. Найти то, что нужно, — дело долгое, требует терпения. Что ж… любому дураку известно: бедность и сама по себе штука скверная, но нетерпеливая бедность — приговор. Впервые он увидел ее утром, на прогулке с гувернанткой. Светло-голубое платье с кружевной оторочкой на шее и рукавах, косые утренние лучи оттеняют каждую складку, их движение напоминает робкий прибой, не хватает только молитвенного бормотания волн. Шаль на плечах, талия тонкая, узкие бедра, как и у его подопечной. Такие же светлые волосы — вполне могла бы сойти за младшую сестру. Он поспешил подойти поближе, но она исчезла в толпе. Сунулся в один переулок, в другой — нет. Потерял. Вернулся на площадь и отдышался, согнувшись чуть не пополам и колотя кулаками по коленям — от досады на собственный промах. Во второй раз он увидел ее только через неделю. На этот раз платье было розовое, но не настолько, чтобы выглядеть вызывающе. И, разумеется, зонтик — загар не в моде. Мальчик, стараясь выглядеть непринужденно, подошел поближе. Девушка что-то негромко напевает, а гувернантка довольно сварливым тоном ее поторапливает. Теперь он окончательно убежден: выбор верен. Могла бы быть сестрой. Он, то приближаясь, то останавливаясь, проводил их до подъезда. Достал нож, отрезал ветку и притворился, что выстругивает свистульку. Не прошло и четверти часа, как услышал странные звуки: карабкаются все выше и выше, а потом той же дорогой вниз. Любопытство пересилило: заглянул в окно. Девушка, слегка раскрасневшись, сидит за чембало. Гувернантка читает книгу, а учитель музыки, совсем молодой человек, нашел подходящее место, чтобы заглядывать ученице за декольте, хотя старается серьезностью физиономии доказать, что предмет его интереса — исключительно правильная постановка пальцев. Дождался конца урока и проводил, прячась, до угла дома. Не сразу, но догадался: ее семья занимает все четыре этажа. Он очень осторожен, но быстро сообразил: они его попросту не замечают. Их миры не пересекаются, он один из привычных городских призраков, которых со временем перестаешь замечать. Прошло совсем немного времени, и он уже знает их привычки и расположение дома наизусть. Спальни в верхнем этаже, в нижнем — кухня, буфет и гостиная. Девушка почти никогда не бывает одна, всегда с гувернанткой. Элиас часами наблюдает, в каком порядке гасят свет в комнатах по вечерам, прослеживает маршрут трепещущих язычков свечей, провожающих обитателей в их спальни. Скоро он уже выяснил, где она спит. Черт знает, что эта чистая публика делает с таким количеством комнат, но раз у нее отдельная спальня, значит, и гардероб где-то поблизости. По вторникам уроки музыки, по четвергам ходит к учителю танцев. Но это днем, а днем страшно. К тому же родители. Лучше выбрать один из выходных, когда она уезжает с родителями на бал, а в доме только гувернантка. По вечерам он слоняется неподалеку, обдумывает план, и решимость растет с каждым днем. День летнего солнцестояния давно прошел, после заката уже по-настоящему темно. Если окно освещено изнутри, оно становится почти слепым: невозможно разглядеть, что за ним делается. Мальчик специально проверял: подходил к окнам кабака, стучал и корчил рожи подошедшему на стук хозяину. Никто его не заметил. Ни разу — пожимают плечами и возвращаются за прилавок. Когда гувернантка остается одна, Элиас чуть не прижимается к окну, аж стекло запотевает. Видит, как она тайком достает сладости из буфета, как гримасничает перед хозяйкиным трюмо. Потом усаживается в шезлонг, запускает руку под юбку и, прикусив губу, издает странные стоны. Мальчик уже знает весь гардероб девушки. Ему хотелось бы что-то вроде того, что надевает в особых случаях Клара: легкое, воздушное, с нарочито небрежно завязанным поясом, из ткани такой тонкой, что повторяет все изгибы тела. Вызывающее, соблазнительное и в то же время пристойное. Лучше всего голубое. То, в котором он увидел ее в первый раз. 8 Другого пути нет. Дом напротив пониже, с его крыши легко перелезть на соседнюю, а оттуда дотянуться до окна. Легко… может, и не так легко, но, если повезет, вполне возможно. На его счастье, это один из тех переулков, которые остались со времен беспорядочной застройки города, когда никто не заботился, может проехать карета или нет. У таких переулков даже названия нет, называть их переулками и даже проулками — недопустимая лесть. Узкие, в полтора локтя, проходы, неба не видно. Он выжидает. На всякий случай вымазал лицо сажей. Даже если его увидят на крыше, не обратят внимания — мало ли что. Подмастерье трубочиста. Там ему и место. Вот гувернантка завершила обычную процедуру, загадочно улыбнулась и налила себе полстакана перегонного. Выпила, опять улыбнулась и тут же зевнула. Очень хорошо. Спать будет крепче. Мальчик взбежал по лестнице и через люк выбрался на крышу. Этого он не ожидал: черепица такая старая, что при малейшем неверном движении может сломаться, и тогда осколки посыплются в переулок, как град. Глянул вниз — затошнило. Мало того: словно разбило параличом. Некоторое время он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Пришел в себя и понял: ни в коем случае не смотреть на землю. Только вперед, сосредоточиться на цели. Попытался дотянуться до верхнего наличника — не получается. Не хватает совсем чуть-чуть. Впрочем, он так и предполагал. Способ уже разработан: наклониться, будто падаешь, и в падении ухватиться за наличник. Выглядит надежно, выступает на два-три дюйма, украшен резьбой. Должно быть, не так трудно. Но как решиться? Даже если не шевелиться, и то страшно. Вниз он не смотрит, но знает — бездна. Просчитается, упадет — конец. Вымощенная неровным булыжником мостовая. Разобьется в лепешку. Закрыл глаза, прижался лицом к теплой черепице и выждал, пока ангел смерти не отвернется и не двинется дальше, искать новую жертву. Пора. Он преодолел желание зажмуриться и заставил себя упасть вперед. Даже не заметил, как руки, словно сами собой, вцепились в верхний наличник. Он повис над пропастью. Теперь оттолкнуться, но не сильно, чуть-чуть, тогда ноги сами встанут на железный откос. А-ах… удалось. Надавил локтем — и снова жалящий удар паники: стекло оказалось прочнее, чем он думал. Мало того, чуть не потерял захват. Еще раз, еще. Наконец стекло треснуло — со звоном, который показался ему оглушительным. Теперь самое трудное: надо, удерживаясь одной рукой за наличник, осторожно вынуть осколки и дотянуться до шпингалета. В комнате он без сил опустился на пол и с минуту сидел, зажмурившись и напевая под нос слышанную накануне песенку. Мелодия ему очень понравилась. И слова: Стоял мальчишка у ручья, И думал: там, на дне, Тот мальчик — я или не я В прозрачной глубине?[23] Жизнь научила его: невозможно оторвать чувства от разума. Чувства нашептывают разуму всякие глупости, да и разум то и дело лезет с подсказками — часто дурацкими, но все лечится временем. Завтра будешь умнее. Прислушался к царящей в доме тишине и двинулся к цели. Часы, проведенные в наблюдениях, не прошли даром — ориентировался он на удивление легко. Посчитал двери и сразу открыл правильную. Спальня девушки, тут же дверь в гардероб. Сумерки заметно приглушают цвета, но он сразу нашел то, что искал. Вот оно, заветное голубое платье. Висит на плечиках среди множества других. Осторожно, стараясь особо не касаться грязными пальцами, вынул из гардероба и огляделся. Хорошо бы во что-то завернуть. Открыл наугад ящик комода и удивился — там лежали какие-то тряпки, которых он не только никогда раньше не видел, но даже не подозревал об их существовании. Что это? Может, ее детская одежда? Потом догадался — нижняя юбка, ее надевают под платье. Слабо пахнет лавандой. Элиас прислушался, на всякий случай выглянул в окно и на цыпочках вернулся в спальню. Постель аккуратно застелена, простыня натянута между витыми столбиками балдахина. Потрогал ткань рукой — нежная и мягкая, как утренний бриз. Посомневался и все же решился: когда еще представится такой случай? Осторожно, стараясь, чтобы ничто не скрипнуло, забрался в постель. Перехватило дыхание: настолько ошеломила упругая, шелковистая мягкость — всепрощающее материнское объятие. Вспомнил жесткие деревянные лежанки в детском приюте. Откинул одеяло и зажал рот рукой, чтобы не засмеяться от радостного удивления. Все это из другого мира. Легкие, но теплые прикосновения украшенной мелкими розовыми цветочками ткани ощущается как ласка. Забрался под одеяло, глубоко, со всхлипом вздохнул и чуть не заплакал. Посмотрел на вощеные бумажные звезды, покачивающиеся на свисающих с балдахина нитях, на тряпочную куклу с тщательно заплетенными косичками. Она улыбалась ему искусно вышитой натуральной улыбкой, будто он желанный гость в этой удивительной постели, будто только его и ждали в этом мире заботливой роскоши. Он потянул куклу за руку и приложил золотистую головку к щеке. Его разбудили приближающиеся шаги в коридоре. Элиас выскочил из постели, на онемевших ногах добежал до двери — и успел встретить ее на пороге, зажать рот, не дать крикнуть от удивления и неожиданности.