Они подошли к Исаку Райнхольду Блуму, увлеченному беседой с двумя щедро напудренными дамами. Увидев Карделя, он чуть не выронил бокал, и Карделю пришлось схватить его за ворот, чтобы помешать залезть под стол. – Только не бей меня! Карделю пришлось удерживать Блума в вертикальном положении, поскольку у того подгибались ноги. Винге дружески положил руку на плечо секретаря и заставил его выпить вина. С каждым глотком к Блуму возвращалась уверенность в себе. В гардеробе Блуму вручили его потертое пальто, и все трое вышли на улицу. На крыльце стояли гости, достаточно разгоряченные выпитым вином и танцами, чтобы не замечать все усиливавшуюся вьюгу. Снег летел почти параллельно земле и так густо, что колодец с его насосами в центре площади был почти неразличим. Красивая женщина с оголенными плечами под смех и аплодисменты пыталась поймать языком снежинки. Один из ее поклонников сделал шаг назад и наткнулся на Винге. Они узнали друг друга почти одновременно. – Йиллис Тоссе. Я не видел тебя после университета. И не слышал. Имя впервые прочитал на твоем письме Норлину. Сказал бы, что это даже не письмо. Донос. Ты называешь меня якобинцем. Тоссе был изрядно пьян, но язык еще не заплетался. – Сесил Винге! Значит, не слышал обо мне… С удовольствием бы и о тебе не слышал, но твое имя гремит на весь Стокгольм. Он сделал искусственную паузу и криво ухмыльнулся: – Но, похоже, скоро твоей популярности придет конец. – А как дела у мадам Сакс? – спросил Винге, не обращая внимания на откровенную грубость. Тоссе развел руками: – О, после твоих подвигов ей предстоит много поработать, чтобы восстановить утраченное доверие. Дом Кейсера сейчас пустует… но у нашего маленького кружка хватит денег, чтобы найти другое местечко. Так что ты не мучься угрызениями совести, что лишил кого-то заслуженного удовольствия. – Какого удовольствия? – сухо произнес Винге. – Смотреть, как негодяи издеваются над беззащитным человеческим существом? Или ты сам из таких? Тоссе пододвинулся поближе, положил руку на плечо и тихо и доверительно произнес: – Сесил, я знаю, тебе не так много осталось жить на этой земле. Никому не пожелаю такой кончины – в койке, загаженной кровавой харкотиной. Но поверь, это счастливый исход по сравнению с тем, что тебя ждет, если будешь продолжать бодаться с эвменидами. И главное, без всякой пользы. В мире есть законы, изменить которые не в силах никто. Один из них – право сильного, что бы твой любимый Руссо не мямлил по этому поводу. Винге брезгливо стряхнул руку с плеча. – Если бы Ройтерхольм не разделался с Норлином, ваши дни были бы сочтены. Тоссе запрокинул голову и громко захохотал: – Ройтерхольм? О Сесил, я вспомнил! Я вспомнил, каким ты был в университете! Нелепая смесь потрясающей проницательности и не менее потрясающей, попросту идиотской наивности. Он одним глотком осушил бокал, небрежно бросил его на заснеженный булыжник и вернулся к своей компании. Сгибаясь под ударами ветра со снегом, они пробежали сотню метров до дома Индебету. Сторожа на месте не было, должно быть, заснул. Блум пошарил в кармане и вытащил связку ключей. Винге закашлялся. – Исак, – спросил он, кое-как подавив приступ, – ты работаешь в управлении с какого года? Восемьдесят седьмого? Восемьдесят восьмого? – С восемьдесят шестого. – Блум с трудом открыл тяжелую дверь. Они потоптались на лестничной площадке, отряхивая снег. Кардель приложил руку к стене – не теплее, чем снаружи. Блум небрежно махнул рукой – следуйте за мной – и повел их по коридорам. Винге шел в двух локтях позади, сложив руки за спиной. – Ты несколько лет работал бок о бок с Лильенспарре. Что ты знаешь о его шпиках? Информаторах, которыми он наводнил страну? – Король Густав с годами становился все подозрительнее, и не без оснований – врагов у него становилось больше и больше. Лучше всего он чувствовал себя в Хаге, в своем выдуманном мире с сосновыми рощами и скалистыми берегами, вдали от дворцовых интриг. Давал своим владениям итальянские имена… скажем, Porto Tranquillito35 и тому подобное. Дворяне, едва заслышав про его причуды, крестились и плевали через плечо, его собственные пажи шепотом рассказывали душераздирающие истории… Один из этих пажей, кстати, с королем и покончил. Лильенспарре возглавлял полицейское управление с семьдесят шестого года, тогда шел всего-то четвертый год правления Густава, и король со временем все больше нуждался в его услугах. Он вменил Лильенспарре в обязанность создать сеть шпионов. Они должны были подслушивать разговоры в трактирах и кофейнях и докладывать полицеймейстеру. В последние годы, конечно, король косился на Францию. Боялся, что зараза революции перекинется и на наше королевство. Петушки Лильенспарре кукарекали круглые сутки. Искали предателей и бунтовщиков. Винге понимающе кивнул. – Я помню, – сказал он. – Лильенспарре ушел в отставку в прошлом году… в декабре, как раз год назад, а его информаторы продолжали посылать свои доклады. Откуда им было знать, что шефа отправили в ссылку в Померанию. Мы ищем нераспечатанные письма, пришедшие весной и летом. Блум показал в конец коридора: – Все, что лежало на столе Норлина, я взял в охапку и отнес в чулан. Несколько раз ходил. Там полно всяких бумаг. Вроде бы они никому и не нужны, а выкинуть – рука не поднимается. Бумаги Норлина сложили в то бюро в углу. Да-да, в это самое, вот-вот развалится. Ему, наверное, лет сто, оно дышало на ладан еще до того, как мы переехали в Индебету. Все, что осталось от бумаг Лильенспарре, собрано в нем. Позвольте, я вам посвечу. Он поднял фонарь повыше. Не чулан, конечно, но очень небольшое помещение, к тому же очень пыльное, заваленное бумагами, папками, книгами и журналами. Кардель открыл бюро, и оттуда обрушились на пол вороха бумаг – дверца была единственным препятствием, удерживающим их в неволе. – О дьявол… Смети все со стола, Блум, а я соберу этот мусор. – Кардель повернулся к Винге. – С чего начнем? Винге медленно обошел вокруг кучи бумаг и наугад поднял несколько нераспечатанных писем. – Сортируем по отправителям и по времени. Помните, Жан Мишель, на погосте при церкви Марии мы пытались определить время заживления ран? Этому и надо следовать. Как вы думаете, когда первая из конечностей была отделена от туловища? – Думаю, где-то в июле, но это всего лишь догадка. – Тогда мы с полным правом можем предположить, что доносы от Карла Юхана перестали поступать в июле. Или в конце июня. Если письма от какого-то из информаторов продолжали приходить и в августе, и в сентябре, можем смело отложить их в сторону. Интерес представляет переписка, внезапно оборвавшаяся в июне или июле. Час или больше они молча перебирали сотни, если не тысячи писем, раскладывали их в стопки – это напоминало нелепую карточную игру. То, что не представляло интереса, отправляли назад, причем Кардель каждую исчезающую в бездонном чреве комода пачку сопровождал замысловатым ругательством. Постепенно на столе осталось лишь несколько пачек. Если Карделю и удавалось скрыть нетерпение, то с огромным трудом. – И что теперь? – спросил он. – А теперь мы откроем эти письма и проверим, может ли их содержание дать нам дополнительные сведения. Что да, то да – читатель из Карделя скверный. Он быстро устал от бесконечных рядов, испещренных малопонятными почерками. К тому же содержание писем казалось совершенно бессмысленным. – О боже… Если бы занудство почиталось за достоинство, эти господа могли бы с честью нести флаг королевства. А вот… вообще не по-шведски. – Позвольте взглянуть… – Винге взял у него письмо. – Чушь какая-то… Бред. Ни слова не понять. – И не поймете, Жан Мишель. – Винге сосредоточенно наморщил лоб. – Но я не думаю, что это бред. Письмо написано шифром. Шифр – это система тайнописи, где одна буква заменяет другую. – И что значит для нас? – Для нас это значит, что мы не можем его прочитать. Надо знать шифр. А кто отправитель? – Подпись по-шведски: Даниель Девалль. – Когда письма отправлены? Кардель еще раз просмотрел пачку. – Первое – больше года назад, последнее датировано июнем. Винге потер виски. – Когда-то я изучал метод разгадки шифров, но последний стакан в «Золотом солнышке», похоже, отодвинул это искусство на самые задворки памяти… Он начал ходить вперед-назад в тесном пространстве, по-прежнему потирая виски и что-то беззвучно бормоча. Потом внезапно остановился, подошел к столу, посмотрел на письмо – и рассмеялся. Тихо и весело. – Жан Мишель, покорнейше прошу меня простить. Мы создали себе ненужные трудности. Но и вы в свою очередь должны попросить прощения… зачем вы дали мне так напиться? Он протянул Карделю письмо. Кардель присмотрелся и увидел по обе стороны открытого конверта остатки восковой печати, которую он только что сломал, открывая письмо. Крошечный герб, застывший в воске, точно соответствовал рисунку на перстне Карла Юхана. Кардель онемел. – Настоящее имя Карла Юхана – Даниель Девалль? – шепотом спросил он. – Вне всяких сомнений. – Здесь же есть и адрес, откуда письмо отправлено? – Не только на этом письме. На всех. Место называется Фогельсонг. Знакомо? – В жизни не слыхал. – Как и я. Может, у Исака Блума есть, что сказать. Блум, сидя на стуле, положил руки на секретер, устроил на них голову и замер. Можно было бы предположить, что он поражен неожиданно свалившимся на него горем, если бы не храп. Разбудить удалось не сразу – Карделю пришлось чувствительно ткнуть Блума деревянным кулаком в ребро. – Ну что, нашли что-нибудь? – спросил Блум заплетающимся языком. – Возможно, возможно… А не знает ли Исак Блум, который знает все, и даже то, чего нет… не знает ли, часом, Исак Блум место под названием Фогельсонг? Блум поморгал. – Фогельсонг… поместье. Наследственное поместье, довольно близко от королевского поместья в Весбю. Рядом с Салой. Принадлежит семье Балк, графского достоинства. Очень простой герб, как у всех древних родов: черный щит, разделенный наискось белой полосой. Но, насколько мне известно, от рода мало что осталось. Густав Адольф Балк несколько десятков лет назад заседал в Государственном совете. У него были дети, сын, кажется… он вроде бы уехал жить за границу. Знатный был род, и большой, и богатый… Но, как говорится, над временем никто не властен, даже короли. Больше ничего не знаю.