– Именно это я сделал, Жан Мишель. – Винге протер платком глаза и на секунду приложил его к губам. – И у меня не было никаких причин предполагать, что мой план не удастся. – Только вы не учли, что живые люди – не костяшки на счетах. И не цифры в журнале счетовода. – Повторяю – у меня не было причин предполагать, что я ошибся в расчетах, Жан Мишель, – повторил Винге. – Но! Мой кашель заглушал их любовные стоны, и, если бы я мог удержаться и не входить в спальню, все шло бы именно так, как я планировал. Но одно дело – рассчитывать и планировать, и совсем другое – увидеть собственными глазами. В тот же вечер я покинул дом и переехал к Роселиусу. – А ребенок? Кто отец ребенка? Вы или капрал? – Не знаю, – коротко ответил Винге и замолчал. За окном трактира в снежном дыму мелькали тени прохожих с расставленными для равновесия руками. Служанка небрежно кинула в печь полено, и на пол посыпался дождь искр. Кардель кинулся к печи, и они вместе со служанкой начали затаптывать огонь. – Какого черта, девчонка! Надо осторожнее. Одной искры достаточно, а ты чуть пожар не устроила. Доски на полу сухие, вспыхнут, как трут. Винге не шевельнулся. Кардель глянул на него с беспокойством. – И тащи выпивку! – крикнул он служанке, вернувшись к столу. – Здесь не только пол сухой. Глотки тоже пересохли. Прошло несколько часов, а они все продолжали пить. Гости приходили и уходили в облаках морозного пара. Согревались водкой, спорили и смеялись с обычным воодушевлением добравшихся до тепла замерзших людей. В соседней комнате играли в карты. Деньги меняли обладателей, ликующие восклицания чередовались с проклятиями и стонами отчаяния. Винге наливал стакан за стаканом. Трактирщик Улуф Мюра, старик с коричневой морщинистой физиономией, словно передразнивающей свилеватый дуб потолочных балок, уже поглядывал в их сторону, но помалкивал – время выпроваживать гостей еще не пришло. – А теперь… те… теперь что будет, Жан Мишель? Язык у Винге заплетался, а Карделю померещилось, что вызвавшие его беспокойство доски пола качаются, как корабельная палуба. Он на всякий случай глянул на стену – решил убедиться, что там обычные окна, а не пушечные бойницы, и что за этими окнами не серые волны Свенсксунда, а завьюженный стокгольмский переулок. – Что дальше? Мы пьем напиток смерти бледной… и возвращаемся к тому, с чего начали. Не умнее, чем были, зато пьянее. Мюра! Два шнапса, пока ты нас еще не выставил. Он поднял принесенный стаканчик и покрутил перед носом. – Остается выпить за то, что мы ходим кругами, – сказал Винге. – Выпьем, Сесил Винге. Если вспомнить, что мои затеи обычно приносили кое-какие результаты, можно было ожидать большего от встречи с этим сучонком… Что с вами, Сесил? Подавились? Вы так побледнели… с вами все в порядке? Сесил пустым взглядом уставился в одному ему известную точку в пространстве, неопределенно помахивая рукой со стаканом. – Погодите… погодите. Кардель попытался понять, куда он смотрит, но так и не понял. Через пару секунд Винге словно очнулся, черные зрачки его остановились на Карделе, и он произнес только одно слово: – Сучонок. – Что? – Кардель напрягся. – Сучонок! Я знаю, кем был Карл Юхан. Пошли со мной. 6 На улице уже бушевала настоящая пурга. Яростные порывы ветра, заблудившегося в переулках и искавшего выход, то и дело меняя направление, сбивали с ног. Под наметенным снегом прятались предательские ледяные нашлепки. Хотя колючий снег немилосердно царапал лица, холода они не чувствовали – то ли от выпитого, то ли от возбуждения. Темнота адская: фонарщики поленились зажечь фонари. Не без основания посчитали, что в такую погоду городская стража и носа на улицу не высунет, не будет их проверять. Кардель поднял воротник куртки, чтобы за него не забивался снег. Он шел сзади, стараясь не потерять из виду еле заметный силуэт Винге; впрочем, видеть было не обязательно, можно было идти вслед за натужным, лающим кашлем. Надо бы попросить друга идти помедленнее, но он и так прилагал все силы, чтобы не отстать; несмотря на кашель, Винге шел очень быстро. Лишь бы не поскользнулся. Мимо прокатилась рывками черная шляпа, сорванная с чьей-то головы. Никто за ней не гнался. Дверь в дом Индебету оказалась закрытой. Кардель начал отчаянно колотить деревянной рукой, и в конце концов появился заспанный дежурный стражник с фонарем. Увидев Винге, он отшатнулся, грязно выругался и тут же, даже не попросив у Создателя прощения за сквернословие, трижды перекрестился. – Не то чтобы я хотел увидеть господина Винге в могиле, но, поскольку вы не привидение… да… тут уж нам придется разбираться с секретарем Блумом. Ветер напирал с такой силой, что закрыть за собой дверь им удалось только объединенными усилиями. Винге достал из кармана перстень и показал на стену, где по-прежнему висел герб Нильса Хенрика Ашана Лильенспарре. – Видите, Жан Мишель? Сучонок! Кардель прищурился – у него двоилось в глазах. Он попытался совместить гравированный камень на перстне с богато украшенным гербом на стене. – И что? Напоминает – да, но ведь не такой же… – Именно! Именно напоминает. Так и должно быть. Если мое предположение верно, Карл Юхан не раз стоял здесь и смотрел на этот герб. Слишком большое сходство! – Винге поднял палец и покачнулся. – И… что я хотел сказать? Забыл. А… вот что: слишком большое сходство с гербом бывшего полицеймейстера Лильенспарре по прозвищу Сучонок. Слишком большое сходство! Оно не может быть случайным. Карл Юхан взял герб Лильенспарре за образец. – И что с того? Подумаешь, секрет… висит на лестничной площадке, смотри кто захочет. – И да, и нет. Прежде чем полицейское управление переехало в дом Индебету, герб тоже висел на лестничной площадке, только не здесь, а в доме на Садовой улице. Его могли видеть не те, кто захочет, как вы изящно выразились, а только те, кто имел туда доступ. Какой-нибудь преступник, которого проводили мимо, вряд ли был склонен рассматривать этот герб и тем более копировать. Карл Юхан не работал в полиции, могу гарантировать. Я знаю в лицо всех нотариусов, всех надзирателей и квартальных. Не могу припомнить никого с роскошной золотистой шевелюрой. И никто не исчезал при загадочных обстоятельствах. Но Лильенспарре имел в своем подчинении еще одну организацию. Организацию информаторов. Шпиков, чьей целью было собирать сведения обо всех, кто намеревался или мог намереваться нанести ущерб королевской власти. – Ну да… очень помогло. Подошел Анкарстрём и выстрелил в упор. Был король – и нет. – Говорят, если человек хочет уйти от судьбы, он выбирает именно тот путь, где она его уже дожидается… мм… я имею в виду, судьба. – Винге с пьяной значительностью поднял вверх палец. – Король Густав не исключение. Как бы то ни было, таких шпиков было много. Их набирали из людей с большими амбициями, но без перспектив сделать карьеру на ином поприще. Отличная возможность для таких, как Карл Юхан. Молодых искателей счастья. Разумеется, приказы им отдавал не сам Лильенспарре, они если и видели его, то издалека… Поэтому этим юношам легко было идеализировать полицеймейстера… А вот те, кто работал непосредственно под его началом… Впрочем, все понятно из прозвища. Сучонок. Сотрудники были далеки от того, чтобы млеть от любви к начальнику. Короче говоря, молодые шпионы чуть не ежедневно прибегали в управление со своими доносами. Штатные полицейские терпеть их не могли, они попросту мешали им работать. Так продолжалось, пока Лильенспарре не отправили в изгнание в Померанию. – Интересно вы рассуждаете, Сесил… Только я по-прежнему не понимаю, как все это может помочь нам узнать настоящее имя Карла Юхана. – Какой сегодня день? Уж если Сесил Винге не помнил, что нынче за день, Карделю и подавно пришлось приложить немало усилий, чтобы сообразить. После того как новость о смерти Винге оказалась фальшивой, дни сменяли друг друга незаметно, прерываясь лишь на короткий сон, никак не зависящий от времени суток. Винге, не дожидаясь ответа, спросил задремавшего стражника. – Суббота, – неохотно ответил тот. – Суббота, седьмое число. – А сколько сейчас времени? – К полуночи. Нормальные люди десятый сон видят. – Мы не можем терять ни минуты, Жан Мишель. Норлин дает прощальный ужин в Бирже перед отъездом в Вестерботтен. Мне надо обменяться с ним парой слов, пока он не растворился в северных туманах. До Большой площади не больше трех минут. В метельной круговерти тень шпиля церкви выглядела, как вонзенный в черное небо меч. Винге выдохнул с облегчением: окна Биржи ярко освещены, значит, пир еще не закончился. В зале длинные столы сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для танцев. Топот такой, что даже хрустальные люстры под полотком покачиваются в ритме танца. Гостей никак не меньше двух сотен, среди них много знакомых Карделю лиц. Пляшет даже сам губернатор Стокгольма Модé. Физиономия красная, как только что сваренный рак, воротничок расстегнут. Знакомые начальники из магистрата с бокалами шампанского в руках. Седерельм облегчается у стены и хохочет, глядя на потолок, – Кардель проследил за его взглядом, но так и не понял, что рассмешило коммерческого советника. – Норлин популярен, как я погляжу. Хороший парень, должно быть. – За то и увольняют, – кивнул Винге. – Вы его видите, Жан Мишель? Кардель присмотрелся к шевелящейся толпе: – Вон он. У почетного стола. Я с ним в жизни не встречался, но судя по всему – он. Они протолкнулись в угол зала. Норлин, заметив Винге, вздрогнул и ущипнул себя за красный как свекла нос. Взлохмаченный парик сполз на лоб. – Мне говорили, ты умер, Сесил. Мы что, так шумим, что мертвецы встают из могил? – Скорее всего, ты меня видишь, потому что и сам умер, Юхан Густаф. Перебрал вина и объелся засахаренным миндалем. Я пришел показать тебе дорогу к Стиксу и передать в объятия Харону. Из рук в руки, позволь выразиться. Норлин остолбенел. Краска отхлынула от лица. Он стоял с бокалом в руке, не зная, что ответить, пока на него не наткнулась сильно подвыпившая дама с моделью фрегата в парике. – Черт тебя побери, Сесил Винге. Призрак Индебету, да еще пьяный в доску! – расхохотался бывший полицеймейстер. – Никогда за тобой такого не водилось. И никогда не слышал, как ты ерничаешь. Но, если хочешь и впрямь выглядеть призраком, перестань икать… Норлин развел руками, и улыбка сошла с его лица: – Итак, моя полицеймейстерская сага окончена. Если в Вестерботтене будет слишком холодно, буду согреваться мыслью, что наконец-то мне не надо копаться в дерьме стокгольмских интриг. – А когда Ульхольм приступает к работе? – Не знаю. – По лицу Норлина пробежала тень. – Через неделю или около того. Мне очень жаль, Сесил, что я не смог выиграть для тебя побольше времени. – Я и так у тебя в долгу, Юхан Густаф. Мало того, собираюсь этот долг увеличить. Помнишь, я был у тебя по поводу утопленника в Фатбурене? Твой стол был завален нераспечатанными доносами от работающих на Лильенспарре шпиков. Ты сказал, что доносы продолжают поступать со всей страны, хотя сам Лильенспарре уже год как в ссылке в Померании. Скажи мне, они целы, эти письма? Ты не приказал их выкинуть? – Эту работу я с немалым удовольствием поручил Исаку Блуму. – Тогда слушай внимательно. У меня есть серьезные основания полагать, что разгадка преступления, которое Жан Мишель и я пытаемся раскрыть еще с осени, кроется в этих доносах. Если ты позволишь, я бы хотел заняться этими письмами уже сегодня. Прямо сейчас. – Такая мелочь… жаль, я так мало могу для тебя сделать. Но хоть так… Само собой, Сесил. Возьми с собой Блума, он уже достаточно выпил сегодня, пора остановиться. – Норлин внимательно посмотрел на Карделя. – Только проследите, чтобы он не упал. На днях он свалился с лестницы и изрядно подпортил физиономию. Они двинулись к дверям, но Норлин взял Винге за рукав и задержал. – И вот еще что… попроси Блума открыть мой кабинет. В верхнем ящике стола – твое жалованье. А я-то уже собирался послать его вдове…