Он отодвинул кожу с живота и показал мне на комок темно-бордовой, почти черной плоти, сморщенный, покрытый каким-то буграми и наростами. – Это его печень, Бликс, и она-то его и убила. Будь он поумнее, пил бы поменьше, может, и сейчас был бы жив. К сожалению, такого рода испорченные алкоголем органы прячутся в организмах чересчур многих наших земляков и тянут их к могиле, как магнит. Пусть это будет для вас уроком умеренности. Наверное, нетрудно было прочитать отразившийся на моем лице ужас, потому что взгляд профессора наполнился состраданием. Он достал из кармана жилета вышитый кошелек и начал задумчиво выкладывать на стол монеты, одну за другой. Потом нахмурился и высыпал все содержимое. – Возьмите это, Бликс. И следите за собой, чтобы доставить мне радость увидеть вас опять в моем анатомическом театре следующей весной. Я онемел. На столе лежало двадцать риксдалеров! Целое состояние! Эта сумма превосходила самые нелепые мои ожидания. Я собрал монеты и, кланяясь, рассовал их по карманам. При этом чуть не корчился от стыда за свой поступок – как можно быть таким мерзавцем и обокрасть этого самаритянина! Вот так я отплатил за его невероятную доброту… На глаза мои навернулись слезы, но и взгляд профессора тоже увлажнился. Я молча поцеловал протянутую мне руку. Я уже был в дверях, когда услышал его надтреснутый от волнения голос: – Последний вопрос, Юхан Кристофер. Сколько вам лет? – Зимой будет семнадцать, если Бог того пожелает. Мой голос тоже выдавал нешуточное волнение. 4 Дорогая сестричка, не знаю, как и описать тебе наступившие замечательные времена, изобильные и счастливые! Я распрощался с моими ночевками под липами в Ладугордсландете и между могильников на погосте Св. Катарины и снял комнатку в квартале Помона на Стадсхольмене, в самом центре города. И подумай: на это ушла только малая часть полученного от Хагстрёма щедрого дара. Вид из моего мансардного окна – дух захватывает! Затейливые, с множеством мансард крыши сияют, как начищенное золото, насколько хватает глаз. И в этом сказочном городе у меня собственное жилье, и какое! В переулках уже темно, а у меня все еще светит солнце. По ночам мне подмигивают уличные фонари, а когда смотрю на небо, звезды кажутся намного ближе, чем в роще или на погосте. И Сильвану нашлось место – на полу и у голландской печи (у меня даже печка есть, но летом она не нужна). Мы за бутылкой рейнского обсудили, как нам лучше распорядиться свалившимся богатством, пока я не начал штудии в Серафене. Перебивали друг друга, хохотали и хлопали друг друга по спине. Подумать только: мои двадцать риксдалеров и еще четыре, которые Рикарду удалось выманить у Клеменса Монтеля! Решение нашлось довольно быстро. Конечно, надолго этих денег не хватит. Каждый из нас должен найти способ увеличить капитал. – Чтобы заработать побольше, надо создать впечатление, что мы не те, кто мы есть, а те, за кого себя выдаем. Повторяю в десятый раз: дети богатых, но скупых родителей, готовящиеся получить серьезное наследство. Дать нам взаймы – разумное вложение в будущее. С этими словами Сильван взял меня под руку, и мы пошли в лавку портного в Феркенском переулке. Несколько риксдалеров взяли с собой, а остальное предусмотрительно спрятали в мой матрас. Приказчик посмотрел на нас презрительно, но, когда мы потрясли перед его носом кошельком, залебезил и забегал. Мы долго рылись в шкафах и сундуках, спорили о покрое и даже поругивали качество тканей, но при этом понимали, что цена должна быть разумной, и присматривались главным образом к подержанному гардеробу. Примерять все эти роскошные камзолы и жилеты – я даже не нахожу слов, какое это удовольствие. Мы изображали недовольство или одобрение, обменивались замечаниями вроде бы по-французски. – Маньифик, мусьё фон Бликс! – Не скажите, ваше благородие граф аф Сильван! В конце концов выбрали жилеты с красным и пурпурным шитьем, камзолы с золотой вышивкой на манжетах, новые рубахи и короткие брюки мягкой кожи, шелковые чулки и кожаные туфли с серебряными пряжками. Сильван приискал парик из конского волоса, куда лучше, чем его красное посмешище, а я предпочел завязать шелковым бантом свои собственные светлые волосы, разве что тщательно расчесал их роговым гребнем. Остановились перед зеркалом и не поверили своим глазам! Сильван еще поторговался с приказчиком, после чего мы выложили на прилавок деньги и вышли. Прощайте, грязные куртки и ночевки под звездами! Мы даже не стали возобновлять знакомство с нашими прежними собутыльниками, пьяницами и плебеями, пусть и богатыми, но простолюдинами, блюющими на соседей по столу, заражающими друг друга французской болезнью через общих женщин, чуть что – лезущими в драку. Нет, мы ходили в первостатейный ресторан у Биржи, на балы во дворце. И знаешь, что странно, сестричка? Люди готовы помогать тем, кто ни в какой помощи не нуждается, и обходят за версту тех, кому она и в самом деле нужна. Мы быстро и натурально перешли на «ты» с сыновьями и братьями принцев, старейшинами знаменитых цехов. Главное – всегда быть любезным, веселым, остроумным и уметь вовремя ввернуть уместную шутку. Помнишь ли ты, сестричка, я рассказывал тебе о бале, куда я попал в первый раз? Как мы с радостью подставляли рты под струи вина, которое лили на нас господа с галереи? Теперь уже мы сами стояли на галерее и вместе с новыми друзьями ужасались отсутствию морали у этих несчастных там, внизу, на каменном полу. Подумать только: они позволяют себя унижать только ради удовольствия задарма напиться пьяным! Мы с Рикардом заключили соглашение: никогда не платить в трактирах за еду и вино. Ни единого рундстюкке. Мы просто-напросто присоединялись к тем, кто приглашал. Так пролетели летние ночи, и только когда мы стали признанными членами общества, желанными гостями любого праздника, когда наше отсутствие не проходило незамеченным, – только тогда мы стали брать деньги в долг. Охотно подписывали долговые письма – тем самым пером и на том самом столе, на котором я пишу тебе сейчас. И удивительно – ни один из наших вновь обретенных друзей не выказывал ни малейшего сомнения! Для них деньги не имели никакой цены, и мне даже иной раз казалось, что чем больше мы брали взаймы, тем выше они ценили наше общество. По вечерам мы вываливали содержимое кошельков на матрас и с удивлением замечали, что наши двадцать четыре риксдалера превратились в тридцать, потом в сорок, потом удвоились. Мы исправно записывали наши долги, и часть дневной добычи шла на уплату долгов предыдущим кредиторам. Доверие к нам, как ни странно, росло с каждой неделей, и, если кто-то сомневался, достаточно было махнуть кому-то рукой за поручительством. – Дорогой Кристофер Бликс, мой любимый брат и неоценимый компаньон, – торжественно сказал Рикард Сильван, когда мы вернулись с прогулки по залитой солнцем Корабельной набережной. – Скажи мне, друг мой, слышал ли ты когда-нибудь о ломбере? – Как не слышать, слышал, – отвечал я. – Карточная игра, да? Вроде фараона? – И да, и нет. Фараон – игра, где победителя выбирает случай. В ломбере решает искусство. Госпожа Фортуна молчит и с завистью смотрит на победителей. – Когда ты успел увлечься азартными играми? Я лежал на матрасе и наслаждался теплом, как дворовый кот. Нынче многие господа одержимы ломбером, рассказал Сильван. Каждый вечер крупные суммы перекочевывают из одного кармана в другой. В салоны, где проходит игра, полиция даже не подумает сунуться. Я тут же сказал, что у меня нет никакого желания рисковать нашими деньгами, поскольку опасность проигрыша намного превышает шансы на выигрыш. – Не торопись, Кристофер, ты не дал мне договорить. Есть разные виды ломбера. Я встретил Блока в Лугордене – ты помнишь его, я вас познакомил на той неделе в опере? Или не помнишь? Неважно… Он рассказал про званые вечера, которые дает его друг, Карстен Викаре. Карстен приглашает заезжих купцов. У него три главных условия: гость должен быть богат, доверчив и испытывать слабость к спиртуозам. За столом играют пять человек, четверо из них в сговоре между собой и называют пятого «кроликом». Подразумевается, конечно, что сами они – охотничьи псы. Договариваются без слов, в ход идут условные жесты и знаки. Заговорщики делят выигрыш поровну, за исключением хозяина: тот получает двойную долю. – И дальше? – Кристофер, слушай внимательно: одно место за столиком освободилось, и Карстен предложил его мне. Риска почти нет: он заверил меня, что, хоть я и новичок, моего понимания игры вполне достаточно. Если «кролик» достаточно жирный, у нас есть шанс удвоить состояние за одну ночь. Двести риксдалеров! У меня в животе будто шмели завозились. Я вскочил так быстро, что даже закружилась голова. Достал бутылку вина, два бокала, налил их до краев, и мы чокнулись со звоном. – За Сильвана и Бликса! – воскликнул я. – Молодых и красивых, а в скором времени и богатых Сильвана и Бликса. – За Бликса, Сильвана и за две сотни риксдалеров! – засмеялся Рикард. – А то и побольше. В тот же вечер мы купили колоду карт и разыгрывали партию за партией, время от времени заглядывая в листок с правилами, полученный Рикардом от Карла Густава Блока. Мы не отходили от стола, пока не настала пора вечернего променада. Игра не показалась мне чересчур уж трудной. Каждому сдают по восемь карт, и начинается торговля: кто из игроков рассчитывает взять на этой сдаче наибольшее количество взяток. Тот, кто выиграл торговлю, назначает козыря. – Как и в жизни, – философически заключил Рикард и опустошил свой бокал. 5 Вечером в четверг мы привели себя в порядок. Попудрили волосы, повязали новые галстуки. Почистили камзолы, особенно воротники и лацканы: не дай бог волосок прилип или чешуйка перхоти. Критически осмотрели друг друга и достали из матраса все наше состояние. Игроки должны были собраться в семь часов, в заказанной Карстеном Вика-ре задней комнате ресторана «Терра Нова» в Вилочном переулке. Когда-то этот кабачок был открыт для всех желающих, а теперь – только для моряков и постоянных гостей. Без четверти семь мы вышли в переулок. День выдался очень жаркий, над мостовой дрожало призрачное марево. Мы то и дело оглядывались – не давало покоя содержимое кошеля Сильвана. А вдруг из-за угла выскочит разбойник, и мы лишимся всего нашего капитала? А ему наверняка хватит на всю жизнь. У разбойников жизнь недолгая. Но страхи оказались напрасными. Блок представил нас Карстену и не удержался – заговорщически подмигнул в сторону «кролика» – средних лет немца в дорогом камзоле и со свисающей из жилетного кармана толстой золотой цепью. Всем предложили вина, а потом беспрерывно кланяющаяся служанка пригласила пройти в заднюю комнату. Не успел я переступить порог, в мою грудь уперлась рука Карла Густава Блока. Он покачал головой: – Попрошу вас… Только игроки. Можем спугнуть дичь: вдруг он подумает, что кто-то из-за спины заглядывает в его карты. Я переглянулся с Рикардом, он уже занял указанное ему место за ломберным столиком. – Все хорошо, Кристофер. Подожди меня в кабачке «Заползай!», как закончим – сразу приду. Что мне оставалось делать? Я пожелал господам хорошей игры и повернулся на каблуках. В трактире «Заползай!» напротив банка веселье было в самом разгаре. Толстый дядька с малиновым носом водил красным смычком по струнам видавшей виды виолончели, а ему вторил лысый напарник на деревянной флейте. Должен признаться: ансамбль превосходный. Я присел за столик и понял, что вовсе не тоскую в одиночестве. Музыка – вот что мне было нужно. Подошел к трактирщику, дал ему двенадцать шиллингов и попросил служанку наполнять кувшин данцигером, как только она приметит, что пиво кончается. Мною завладело странное настроение. Обычно, когда я выпью, радость переполняет меня до краев, голова кружится, словно в бесконечном вальсе. Но не в этот раз. В этот раз было по-иному. Наверное, все из-за той изуродованной болезнью печени в животе покойника, которую показал мне профессор Хагстрём. Я стал внимательно приглядываться к моим собутыльником, к женщинам и мужчинам. Похотливый ненатуральный смех, желтые зубы, серые рыхлые лица. В зеркале на стене я увидел и собственное отражение. Нет, я еще молод, белая кожа, тонкие, красивые пальцы. Я на них не похож, подумал я, но в ту же секунду меня поразила отменно неприятная мысль: да, пока не похож. Пока. Но буду похож. Никакое заклятье не защитит меня от медленного разложения плоти. И нос станет похожим на гроздь красного винограда, и брюхо вырастет, и разрушится печень, как у того бедняги. И тут я дал себе слово: я такого не допущу. Возьму свою половину, сто риксдалеров, и потрачу их с умом. Верну Хагстрёму его двадцать риксдалеров, найму учителя французского языка, прочитаю учебник по хирургии. При экономной жизни на год хватит, и на крышу над головой, и на пропитание. И даже можно будет иной раз угостить моих товарищей, тех, кто вместе со мной будет осваивать неоценимое наследие Линнея, Шелле и ныне живущего великого старика Акреля. Я посвящу мою жизнь истинному врачеванию, буду помогать людям, не делая разницы между богатыми и бедными, я не стану вымогать у больных деньги. Если к нашим берегам вновь придет война, я буду знать, что делать! Мы, я и мои братья по медицинскому искусству, обязательно найдем способ, как предотвратить эпидемии. Никогда больше осиротевшим детишкам не придется копать могилы в мерзлой земле, чтобы похоронить своих родителей. Буду постарше – женюсь, и мы с женой обязательно заведем ребенка. Я буду настоящим отцом, а не пьяным и злобным дебоширом. Никогда не ударю свое дитя. Мои малыши вырастут, ни в чем не нуждаясь. Из задумчивости меня вывела свалившаяся на мой стол женщина – не удержалась в хороводе. Должно быть, я просидел довольно долго, потому что в трактире почти никого не было – все разошлись по домам. Сколько же сейчас времени? Статный господин с орденом в ответ на мой вопрос достал из жилетного кармана часы на цепочке. – Двенадцать, – сказал он заплетающимся языком. – Двенадцать часов ночи, – уточнил орденоносец, будто я мог подумать, что за дверью полдень. Сильван еще не пришел. Наверное, решил, что я давно вернулся и лег спать, подумал я и пошел прямо домой. Но нет, и там его не было. Я распахнул окно и высунулся – в комнате было очень жарко. Над заливом стоял ярко-белый король-месяц в окружении роскошных придворных звезд, а в спокойной воде еле заметно вздрагивало от случайной волны его отражение. Я подвинул матрац поближе к окну и любовался этим зрелищем, пока не заснул, и уже никакие силы в мире не могли бы заставить меня открыть глаза. Проснулся я с пересохшим ртом, весь мокрый, как моряк, потерпевший кораблекрушение, и никак не мог сообразить, который час. Наверняка глубокая ночь, потому что месяц проплыл уже довольно большой кусок своего еженощного маршрута. Прислушался, потрогал пол у камина – Рикарда не было. Поднялся и босиком вышел на лестницу – внизу стояло ведро с водой. Зажег свечу, чтобы не скатиться по ступенькам, и услышал какой-то странный звук. То ли человек, то ли кошка. Держа свечу в руке, спустился по лестнице и на последней ступеньке разглядел силуэт человека. Рикард Сильван стоял у самой двери и рыдал, слезы проделали темные дорожки на его напудренном лице. Красивый камзол в грязи. Я долго не мог вытрясти из него ни слова. Поставил свечу на ступеньку, обнял его и начал укачивать как младенца. И только тогда он выдавил из себя, прерываясь всхлипами: – Это я, Кристофер… Это я был «кроликом». Они надули нас, сестричка. И Карстен Викаре, и Карл Блок, и этот богатый немец из Померании, который оказался никаким не немцем, а таким же шведом из Стокгольма, как Рикард и я. Они нас надули, потому что ничем от нас не отличались. Мы обманывали всех вокруг, а сами оказались доверчивыми идиотами. Думали, мы одни такие умные. А эти картежники были никакие не дети богатых родителей, за которых они себя выдавали. Они были такими же нищими, как и мы. И как плотва для щуки в камышах, мы с нашей сотней риксдалеров и глупой жадностью стали для них легкой добычей. Они раздели Рикарда. Он-то думал, что проигрыш временный, что это тактическая уловка, и все понял, только когда они с издевательским хохотом начали делить его золото. Когда он начал протестовать, его избили и выкинули на мостовую.