38. Любовь живет сегодня Он любит меня в настоящем моменте. Хоп — и прошел момент. А теперь любит или нет? А теперь? А теперь? Хоть ложись и помирай, хоть сиди с ноутбуком сутки напролет — не пишется. Двух слов не связать: беру — и рассыпается, надеваю — и трещит по шву, встаю на лед — и не двинуться с места. Кто окно открыл? Слово мое сдуло со стола, оно взлетело, ударилось, за собой на улицу в форточку выволакивает занавеску, по пути опрокинуло с подоконника горшок с землей — мне не пишется, люди. Давно. Срок шесть недель, может быть; сверху месяц. А как думаете, я живу? Как теперь мне вообще жить, когда носи, молчи, никому не говори — как о беременности до четвертого месяца. А вдруг не выносишь, не доносишь, не вынесешь своей нерассказанной жизни, и тогда зачем жила ее, если не родится из этого ни человек, ни книга, ни хоть какая-нибудь правда. В ноябре влюбилась. Чтобы встретиться, нужны двое, и мы встретились. Слишком красивый человек, возраст — 812 лет, знает ответы на все вопросы, кроме одного. Он (человек) хранится в космосе и оттуда смотрит через зрачок, и туда водит по одному (по одной) — показать. Красивый человек красиво живет в красивом доме в самом центре самого красивого города, носит одежду двух цветов, пахнет хлопком или как будто всё хорошо: как и другим животным, ему тоже дана защита — вот, например, такой безопасный запах. Красивый человек любит меня в настоящем моменте (хоп — и прошел момент, а теперь любит или нет, а теперь, а теперь, театр это или нет, настоящий он или нет, был он или нет, а сейчас, а сейчас, хоп — и уже прошло, новое, снова новое, а теперь заново — и вот сейчас). Ну как, как я расскажу это? Слово скребется, потом отскакивает со стола, прыгает, будто упругое, я ловлю и поймала — стало песком, рассыпается в руках. Очнулась — одна ночью на улице, смотрю в свои пустые ладони, мокрые — ведь дождь, и вдруг заметила: слышу каждый звук: кроссовки по асфальту, мотор, шину, листьев шорох, сигнал заднего хода, как кто-то говорит в телефон по-немецки, как выдыхает — сначала звук, а потом пар, это осень в Берлине, и как во вьетнамском кафе над дверью от ветра звякает (не звенит) колокольчик, шипит и тащится велосипедная шина по размокшим листьям, я слышу еще громче всего, как бьется мое сердце, а это значит — оно есть. Говорит, если 23 года жили хорошо, а на 24-й — нет, то те 23 — всё, по нулям, ничего не значат, не имеют больше ни смысла, ни силы — не любит воспоминания, но делает и потом хранит фотокарточки, видео, аудио. Не считает ценным прошедшее, но записывает его, фиксирует — ищет, собирает будто доказательства существования хоть чего-нибудь: может быть, себя. Я с ним спорю, утверждаю и клянусь: ты есть, мы существуем — особенно я это знаю, когда рождаются дети и умирают взрослые. И когда умирают дети — тут договорились. Плотной, густой, осязаемой, вязкой становится действительность. Вот люди стоят, и ветер приподнимает синхронно им полы пальто, вот медленно падает лист, вот спотыкаешься о камень и знаешь сразу, хотя верить не хочешь, что всё это происходит на самом деле. Красивый человек — как обезумевший бездомный, не знающий, кто он, где его дом, что он умеет, не ведающий, кто его любил, знающий только это: голод, радость, страх, страсть, злость {красоту, звук, любовь}. Как я это напишу? Он смотрит, будто у него, а не у Кати Щегловой уснул на дне зрачка лесной олень. Он говорит, будто всё хорошо. И то, и другое — дождь. Он — выставка о звуке без звука. Бабочка в ладонях будто, будто ресницы в ключицу, будто во всё небо над лесом сверкнуло — и пошел. И сверкнуло, и пошел, и бабочка бьется. В ноябре два дня была счастлива. Двадцать два заламывала руки — брала и выкручивала. Здорово растянула: пальцы, скилы, ощущения, время. Лежала в воде — ложилась в воду (Вова говорит, как в утробе матери). В ноябре, как и в каждом месяце, приходили чужие и свои — и хотели встречи. Я пробовала — не могу никого пустить через глаза, ни в кого сама не проникаю. — Ты думаешь, что предашь меня? Как я ему объясню? Всем отказывала — переносила, извинялась; всем, кроме того одного. К нему и улетела — в Стамбул. Было страшно потому, что мы (хоп, и готово новое «мы») из одного города, и это как будто бы вдруг внезапно дом обрести — как я это опишу, когда мне не пишется? Слово ворочается, поворачивается то плечом, то спиной, и царапаю его, и тянусь, и жмусь. — Он сильный? — спрашивает. — Сильный, — отвечаю. И позже (перемотаем) добавляю: — Я хочу хорошо попрощаться. Он злится и отвечает: — Я не собираюсь с тобой прощаться. Но это чтобы встретиться, нужны двое. А чтобы прощаться — достаточно одного. Это 24-й год: воспоминания не имеют ни смысла, ни силы. Тогда было важно, а потом наступило новое, и сейчас, и сейчас, и теперь. Тем не менее, видишь, я тоже их записала. Зафиксировала как доказательство того, что ты существуешь. Потому, что я никогда никого не выдумываю, не умею — только пишу, как ты — звук. Бабочку отпускай. 39. А ко мне девушка на свидание прилетела. Очень красивая, с большим ртом, как у Джулии Робертс. Всё бы ничего, но ко мне вообще-то тут месяц уже почти как летает ее мужчина на свидания. Ее бывший мужчина, разумеется, я имею в виду. И никак они у меня в голове не соединяются, а вот я сама соединяюсь в голове с каждым из них по отдельности – легко (удобное место для соединений моя голова). 40. Сначала мне написала она, а потом — её парень Он предлагал работу, она – дружбу, но писали они (и он, и она) не за этим. Я в Стамбуле. Переехала на азиатский берег (Кадыкёй — другой совсем город), в Стамбуле были взрывы. Ко мне впервые за время проекта прилетела на свидание девушка. Ее зовут Юля, она из Казани, и она очень красивая. С Юлей интересно вот что. Сначала мне написала она, а потом ее парень. Он (зануда и сноб) предлагал работу, она (светлая, с огромными глазами и ртом, как у Джулии Робертс) — дружбу, но писали они (ни он, ни она) не за этим. Я общалась с ними как с парой (в своей голове), и только когда он пригласил на свидание (в работе я отказала, разумеется, кого это вообще интересует, какая-то скучная взрослая жизнь), я узнала, что они расстались (большими, важно сказать, друзьями). Он прилетал уже дважды, мы общаемся месяц (пишу об этом, но не публикую пока). Когда я объявила в Фейсбуке, что никогда не была на свидании с девушкой, Юля пригласила меня. Было так волнительно с ней встречаться, но мы прекрасно проводим время, много говорим о важном и смеемся над всякой ерундой, танцуем ночью у окна при включенном свете, бегаем под дождем, едим руками, смотрим, как садится солнце, обнимаемся на корабле. Еще (совпало) прилетел мой близкий друг Глеб. Теперь мы ходим по улице втроем, и он всё нам покупает. С момента начала проекта «147 свиданий» я так редко вижу друзей. Юле в этом смысле повезло вдвойне: она видит не только мягкую и открытую меня (что почти всегда), а меня с человеком, с которым я давно и близко. — Уоу, какое место, смотрите, — Глеб говорит, когда мы по пути на причал под дождем проходим аутентичное кафе: скатерти в орнаментах, сидят за чаем преимущественно мужчины — и ни одного туриста. — Я бы тут чаю выпил. — Так выпей, — говорю я, и мы разворачиваемся. Позже, уже на речном вокзале, трое в пальто, двое в шляпах, я в гангстерской шапке Глеба, с головой белой женщины в руках (всегда вожу ее с собой), вся завернутая в какие-то тряпки, одеяла (похолодало, и мы все одеваемся тут как цыгане). Юля говорит: «Вы такие безумные, свободные, веселые, дикие — я всё время чувствую себя с вами маленькой». Вчера ночью она должна была улететь, но поменяла билет, потому что: — Не хочу улетать. — Так не улетай. P. S. Погода плохая, дожди. 41. Непоследнее свидание Большинство моих первых свиданий стали последними, кроме этих трех. Трижды я думала: а вдруг это «он»? Но повода для этого мне никто не давал. Я сама его брала. Смотрю: повод лежит, дай, думаю, возьму. Это, кстати, ошибка. Людей нужно слушать, они обычно сами всё о себе говорят. Ну вот хоть я, например. Этим летом я пошла на 147 свиданий, чтобы найти «своего человека» и/или ответ на вопрос, возможно ли это вообще в новом, изменившемся мире. В сентябре я стала публиковать истории об этих свиданиях. В Тель-Авиве, Берлине, Стамбуле я встречалась с людьми разных национальностей, убеждений, профессий, роста, темперамента, склада ума: с адвокатом, который предложил мне контракт на рождение ребенка, с темнокожим парнем, с человеком, который никогда не платит за проезд, и с человеком, кому принадлежит квартал, в котором я жила, с геями, с девушкой (сейчас), с людьми сильно старше и младше, своего круга и разных кругов. Трижды я думала: а вдруг это «он»? В таких случаях проект приостанавливался (если вы читаете меня давно, то могли заметить). 1. У меня были открытые временные отношения с прекрасным эстонцем в Берлине. Мы жили вместе, вели общий быт, путешествовали, гуляли, смотрели кино, проводили время с его друзьями и семьей. Это красивый мужчина, веселый и легкий, жилистый и быстрый, трудяга и добряк. Я примеряла на себя роль его жены, каждый день. Я соединилась с этой ролью, нашла себя в ней. Он был радостным и благодарным за такие простые, обыкновенные вещи, как приготовленный завтрак (каждое утро) и ужин (каждый вечер), цветы на балконе и в окнах, другая скатерть, другая посуда, интерес к его жизни, внимательность к его настроению, планам, близким. Я повлияла на его дом, ему понравилось это. Я везде была с ним, мы всё делали вместе, никогда не спорили — всегда договаривались. Один нюанс: с самого первого дня он сообщил мне, что не хочет семью (был женат дважды) и вообще не ищет длинных отношений — я подумала и приняла это. Весь этот месяц я знала, чем он кончится. Во мне примирялись две силы: принятия (вообще, месяц — довольно много, чтобы быть с тем, с кем хочется) и сопротивления (может, он просто и сам пока не знает, что хочет семью, надеялась я). Я много думала о том, что он должен был сказать или сделать, чтобы я осталась. Какой я должна быть, чтобы он этого захотел и сделал? Чего ему не хватило, чего не хватило мне? Нам? Времени? Уверенности? Любви? Через месяц после нашего расставания он захотел продолжения. Он попросил меня вернуться — теперь на три месяца. Я поняла, что не готова больше ни «пробовать», ни продлевать себя. Жили бы мы сейчас, если бы я сказала «да»? Можно только предполагать — этого не случилось. Я сказала ему: ты никогда не сможешь забыть меня, Лео. Лео, я знаю, что ты читаешь это сейчас, — прости, что ты никогда не сможешь меня забыть. 2. У меня были свободные отношения с человеком, который еще более открытый, чем я. Будем называть вещи своими именами: я этого не выдержала. Мы не выдержали этого по очереди и вместе. Несмотря на декларацию свободы как главной ценности, ему было сложно (на деле это всегда сложнее) принимать мой поиск и то, как я сейчас живу. Он хотел, но не смог, не решился, не чувствовал себя вправе меня остановить, хотя мог просто попросить. Просить не пришлось, через две попытки видеть других, я остановилась сама. Я остановилась, а он — нет. Он думал, мы сможем держать глубокую близкую связь на расстоянии, соединяясь при этом иногда на разных уровнях с другими людьми («делай что хочешь, только не лги», «делай что хочешь, только не закрывайся, не отсоединяйся»). Это и правда был большой и глубокий обмен, вовлеченность, участие — я очень благодарна за это. Он учил меня жить сейчас. Это щедрый, дающий, внимательный человек, который на меня НЕ претендовал, для которого я могла оставаться, исключительной только если я принимала всех остальных женщин в его жизни. Какое-то время я считала, что я могу (и я могла), но потом по не зависящим от него обстоятельствам, совершенно случайным, я слетела с петель — победило эго. Чего мне не хватило, чтобы сохранить эти отношения и развиваться в них? Терпения. Устойчивости. Любви? Мы очень похожим образом живем, в поиске и соединениях с людьми, в радикальной открытости, доверчивости, в вере в свою правду, но я ищу, чтобы остановиться, а он — нет. Поэтому я остановилась здесь и сейчас, сама, сразу. 3. Третью историю я не могу вам пока рассказать — я в ней. Человек, с которым я сейчас НЕСУЩЕСТВУЮЩИЙГЛАГОЛ, спросил меня вчера, учитывала ли я риск, что после одного из моих свиданий дальше проект может просто не пойти. Я ответила честно: я на это рассчитывала. х х х И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО Многие осуждающие меня думают, что я живу развратно: это не так. Я считаю секс выражением развития отношений между близкими людьми. У меня нет сейчас ни с кем настолько близких отношений — говорю это, хоть это и не ваше дело. Тем, кто спрашивает меня, не стыдно ли мне, я отвечаю: мне не стыдно. Я не делаю того, чего мне пришлось бы стыдиться, и в этом я увереннее и сильнее большинства из вас (извините), задающих эти вопросы. <3