– Он что, выпил? Хюмейра с трудом сглотнула: – Ему было не по себе. – Понятно. – Налан поджала губы. – И что же он пил? – Твою… водку, – ответила Зейнаб-122. – Что?! Вы с ума сошли, что ли? Даже я с ней очень осторожна. Кто теперь будет с ним возиться? – Я, – отозвался Саботаж. – Я сам справлюсь! Налан снова схватила лопату: – Только держите его подальше от меня. Я не шучу! – Иди сюда, ко мне, – позвала Хюмейра, ласково притягивая к себе Саботажа. Саботаж вздохнул устало и раздраженно. И снова его охватило до боли знакомое чувство, что его не понимают самые близкие люди. Он не особенно ценил слова, ожидая, что близкие смогут понять и его молчание. Когда ему приходилось говорить открыто, он часто делал намеки, когда требовалось признаться в чувствах, он маскировал их еще сильнее. Вероятно, все боятся смерти, но гораздо больше это делают те, кто всю жизнь притворялся и исполнял какой-то долг, кто всецело подчинялся нуждам и требованиям других людей. Теперь, достигнув возраста смерти отца, оставившего его маму одну-одинешеньку в провинциальном Ване со сплетнями соседей, Саботаж имел полное право задуматься о том, что́ останется после него, когда он тоже уйдет. – Разве больше никто не видит меня на луне? – спросил Саботаж, раскачиваясь на пятках и колеблясь всем телом, словно рябь на воде. – Тсс, дорогой мой! – попыталась унять его Хюмейра. – Видели или нет? – Да-да, – ответила Зейнаб-122. – Видели. – А сейчас там ничего нет, – продолжал Саботаж; теперь его глаза смотрели вниз, а на лице отражалось отчаяние. – Раз – и нет. Именно это происходит, когда ты умираешь? – Ты здесь, с нами. Хюмейра открыла термос и предложила ему кофе. Саботаж несколько раз глотнул, но не успокоился. – Я говорил неправду, когда сказал, что это место меня не пугает. У меня от него мурашки по спине. – И у меня, – тихо ответила Хюмейра. – Я храбрилась, когда мы только выезжали, но сейчас это прошло. Думаю, меня еще долго будут мучить кошмары. Им было стыдно оттого, что никто не помогает Налан, но все четверо беспомощно стояли бок о бок и наблюдали, как комок за комком в сторону летит почва и как нарушаются те мало-мальские порядок и покой, что были здесь до них. И вот могила раскопана. Саботаж и его подруги сбились в кучку у земляного холмика, они боялись заглянуть внутрь, в черную яму. Все еще боялись. Налан, тяжело дыша, выбралась из углубления, которое раскопала, она была вся испачкана землей. Налан вытерла пот со лба, не подозревая, что размазывает по лицу грязь. – Спасибо за помощь, гады ленивые! – сказала она. Никто не ответил. Они боялись говорить. Согласиться на безумный план и запрыгнуть в грузовик – настоящее приключение, да и для Лейлы хорошо. Но теперь всех их внезапно сковал первобытный страх, данные ранее клятвы имели мало веса посреди ночи и в присутствии трупа. – Вперед. Давайте вынем ее оттуда. – Налан направила свет фонаря в могилу. Он выхватил несколько древесных корней, извивавшихся, словно змеи. На дне могилы виднелся саван, усеянный комками земли. – Как так – почему без гроба? – спросила Джамиля, когда осмелилась сделать шаг вперед и посмотреть вниз. – Гроб – это христианское, – покачала головой Зейнаб-122. – Мусульмане хоронят своих мертвых в простом саване. И ничего больше. В смерти все равны. А как народ поступает у тебя на родине? – Я никогда раньше не видела покойника, – призналась Джамиля запинающимся голосом. – Только маму. Она была христианкой, но перешла в ислам, когда вышла замуж… хотя… о ее похоронах много спорили. Папа хотел, чтобы хоронили по исламскому обычаю, а тетя – по христианскому. Они поссорились. Отвратительная история. Зейнаб-122 кивнула, и печаль окутала ее, словно плащ. Для нее религия всегда была источником надежды, стойкости и любви. Неким лифтом, поднимавшим ее из темного подвала на свет духовности. Ей было больно от мысли, что этот же лифт способен, напротив, опустить других людей на самый низ. Учения, которые согревали ей сердце и сближали с человечеством, вне зависимости от убеждений, цвета кожи или национальности, можно интерпретировать так, что они послужат разобщению, смятению и раздору между людьми, посеют семена враждебности и приведут к кровопролитию. Если в один прекрасный день Бог призовет ее и разрешит побыть немного в Его присутствии, она непременно задаст Ему один простой вопрос: «Почему Ты так часто позволяешь людям не понимать Себя, мой прекрасный милосердный Бог?» Ее взгляд медленно скользнул вниз. Зрелище заставило ее резко прекратить размышления. – На саване Лейлы должны быть деревянные доски, – сказала она. – Почему ее тело не защищено? – Полагаю, могильщикам было безразлично. – Налан отряхнула ладони и обратилась к Зейнаб-122: – Ладно, прыгай вниз! – Что? Я? – Мне нужно быть здесь, чтобы тянуть веревку. Кому-то нужно спрыгнуть туда. Ты ниже всех. – Вот именно. Мне туда нельзя. Если я прыгну, то оттуда уже не выберусь. Налан обдумала это. Потом посмотрела на Хюмейру – слишком полная, на Саботажа – слишком пьян, и наконец на Джамилю – слишком слабенькая. – Ладно, полезу сама, – вздохнула она. – Думаю, я уже привыкла. Отложив лопату, Налан слегка приблизилась и заглянула в могилу. В груди поднялась волна печали. Там лежала ее лучшая подруга, та, с кем она провела больше двух десятков лет своей жизни – хорошие времена, плохие времена и самые ужасные. – Ладно, мы поступим так, – объявила Налан. – Я сползу вниз, вы бросите мне веревку, и я обвяжу ею Лейлу. На счет «три» вы поднимете ее, хорошо? – Поняли, – прохрипела Хюмейра. – А как мы будем тянуть? Дайте поглядеть, – проговорил Саботаж и, прежде чем его успели остановить, подобрался к могиле. Под действием забойной водки его обычно бледная кожа раскраснелась до оттенка, напоминавшего доску мясника. Он обильно потел, несмотря на то что уже снял куртку. Саботаж вытянул шею, прищурившись, посмотрел в могилу. И побледнел. Несколько минут назад он видел свое лицо на луне. Это его потрясло. А теперь он увидел призрачный отпечаток собственного лица внизу, на саване. Это намеки Смерти. Возможно, его друзья не понимают, но он знал: ангел Азраэль говорил ему, что он следующий. У него закружилась голова. Его начало подташнивать, и он, почти ничего не соображая, качнулся вперед и потерял равновесие. Ноги у него подогнулись, заскользили, и Саботаж рухнул прямо в могилу. Это случилось так быстро, что другие не успели среагировать, кроме Джамили; у нее вырвался крик. – Ты только посмотри на себя! – Широко расставив ноги и уперев руки в боки, Налан изучала положение, в которое попал Саботаж. – Как можно быть таким беспечным? – О господи, ты в порядке? – Хюмейра осторожно заглянула внутрь могилы. Саботаж стоял в яме без движения – и только подбородок у него подрагивал. – Ты там жив? – спросила Налан. Снова обретя дар речи, Саботаж начал запинаться: – Мне кажется… думаю… я в могиле. – Да, я вижу, – отозвалась Налан. – Не паникуй, дорогой мой, – сказала Зейнаб-122. – Подумай об этом иначе. Ты лицом к лицу со своими страхами, а это хорошо. – Вытащите меня. Пожалуйста! – Саботажу было не до советов. Осторожно, чтобы не наступить на саван, он метнулся в сторону, но тут же рванулся назад, опасаясь неких невидимых существ во мраке могилы. – Ну же, Налан, помоги ему! – попросила Хюмейра. Налан выразительно пожала плечами: – С чего бы это? Возможно, ему стоит остаться внизу и запомнить этот урок. – Что она сказала? – В горле у Саботажа булькало так, словно там действительно что-то застряло. – Она тебя дразнит, – вмешалась Джамиля. – Мы тебя спасем. – Правда, не волнуйся, – подхватила Зейнаб-122. – Я научу тебя молитве, которая помогает… Дыхание Саботажа участилось. На фоне темных стенок могилы его лицо приобрело какой-то призрачный оттенок. Он положил руку на сердце. – Ах, боже мой! – воскликнула Хюмейра. – Мне кажется, у него сердечный приступ, как у его отца! Давайте что-нибудь делать, быстро! – Ладно, хорошо, – вздохнула Налан. Как только она спрыгнула в яму и оказалась возле него, Саботаж тут же обхватил ее руками. Он ни разу в жизни не был так рад ее видеть. – Э-э… ты не мог бы убрать руки? Я не способна сдвинуться с места. Саботаж неохотно ослабил хватку. В жизни его то и дело отчитывали и опускали: дома – сильная и любящая, но строгая мама, в школе – учителя, в армии – начальники, в офисе – почти все. Годы запугивания задавили его душу: там, где должно было расцветать мужество, осталась какая-то каша.