– Так что про эту невесту? – напомнила Зейнаб-122. – Ее шлейф был длиной двести пятьдесят футов, так ты сказала? Пустяки, хабиби. Я ведь говорю тебе: пусть принцессой ты не станешь, но если то, что я видела в твоей чашке, правда, платье твое будет еще красивее. Зейнаб-122, прорицательница, оптимистка, верующая, для нее слово «вера» было синонимом слова «любовь», а потому Бог мог быть для нее только Возлюбленным. Зейнаб-122, одна из пяти. История Зейнаб Зейнаб родилась в тысяче километров от Стамбула, в глухой горной деревушке на севере Ливана. Несколько поколений живших там суннитских семей постоянно роднились друг с другом, и карликовость была так привычна в этой деревне, что даже частенько привлекала любопытных посетителей из внешнего мира – журналистов, ученых и прочих. Братья и сестры Зейнаб были среднего роста, когда приходило время, они один за другим женились и выходили замуж. Из всех детей в ее семье лишь она унаследовала заболевание родителей – оба они были низкорослы. Жизнь Зейнаб переменилась, когда в дверь постучал фотограф из Стамбула и попросил позволения сделать ее портрет. Этот молодой человек путешествовал по региону, документируя неизвестную жизнь на Ближнем Востоке. Он отчаянно искал кого-то вроде нее. – Ничто не сравнится с женщиной-карликом, – робко улыбнувшись, сообщил он. – Арабская женщина-карлик – двойная загадка для жителей Запада. И я хочу, чтобы выставка проехала по всей Европе. Зейнаб и не ждала, что ее отец согласится на это, однако он дал добро – при условии, что их фамилия и место жительства останутся неизвестными. День за днем она позировала фотографу. Он оказался талантливым художником, хотя знатоком человеческой души уж точно не был. Молодой человек не замечал, как на щеках его модели вспыхивал румянец, когда он входил в помещение. Отсняв более ста кадров, он с большим удовлетворением уехал, пообещав, что лицо Зейнаб станет центром его выставки. В том же году Зейнаб, чье здоровье все ухудшалось, вместе со старшей сестрой отправилась в Бейрут и некоторое время прожила в столице. Именно там, в сени горы Саннин, между бесконечными визитами в больницу, опытный предсказатель, проникнувшись симпатией к девушке, научил ее древнему искусству тассеографии – гаданию, основанному на чтении по оставшимся на дне чаинкам, винному и кофейному осадку. Зейнаб впервые в жизни ощутила, что ее необычная конституция способна сослужить ей хорошую службу. Похоже, людям было особенно интересно, когда будущее им предсказывала женщина-карлик, словно благодаря небольшому росту она каким-то особым образом была связана со сверхъестественным. На улице ее могли поддразнивать или жалеть, а вот в уединении собственного кабинета она была уважаема. И это ей нравилось. Она оттачивала свое искусство. Благодаря своему призванию Зейнаб могла зарабатывать деньги. Немного, однако и это давало ей надежду. Правда, надежда – опасный реагент, способный спровоцировать цепную реакцию в человеческой душе. Устав от навязчивых взглядов и не имея надежды ни выйти замуж, ни найти работу, Зейнаб давным-давно считала свое тело проклятием. Как только ей удалось скопить достаточно денег, она позволила себе помечтать о том, как можно было бы все это бросить. Она поедет туда, где можно создать себя заново. Разве сказки, которые ей рассказывали с раннего детства, не несли в себе одну и ту же мораль? Ты способен перейти пустыню, взобраться на гору, переплыть океан и победить великана, если у тебя в запасе есть хоть крупица надежды. Герои этих сказок были исключительно мужчинами и вовсе не с нее ростом, но это не имело значения. Они отважились – отважится и она. После возвращения домой Зейнаб несколько недель говорила со своими стареющими родителями в надежде, что убедит их и те позволят ей уехать на поиски собственного пути. Всю жизнь она была послушной дочерью, поэтому уехать за границу или куда бы то ни было без их благословения она не могла. Если бы они запретили, она осталась бы дома. Братья и сестры категорически возражали против идеи Зейнаб, все они считали это чистейшей воды безумием. Однако Зейнаб была непреклонна. Как они могут понять, что чувствует она в глубине души, если Аллах создал их совершенно другими? Откуда им знать, каково быть коротышкой, изо всех сил цепляющейся за край общества? В итоге отец понял дочь лучше всех остальных. – Мы с матерью стареем. Последнее время я задаюсь вопросом: что ты будешь делать одна, когда мы уйдем? Разумеется, сестры сумеют позаботиться о тебе. Но я-то знаю о твоей гордыне. Я всегда хотел, чтобы ты вышла замуж за человека твоего роста, но этого не случилось. Зейнаб поцеловала ему руку. Вот бы объяснить отцу, что замужество не ее судьба, что так часто по ночам, положив голову на подушку, она видела ангелов-странников, Дардаила и никогда не могла точно сказать, сон это был или видение; возможно, дом ее совсем не там, где она родилась, а там, где она решит умереть, что с остатками своего здоровья, с годами, которые отпущены ей на земле, она хочет сделать то, что никто из ее родных до этого не делал, и стать одной из странников. Отец глубоко вздохнул и опустил голову, словно слышал все ее доводы. – Если тебе нужно ехать, – сказал он, – езжай, я рухи, душа моя. Найди друзей, хороших друзей. Верных. Никто не сможет выжить один, разве что Всемогущий Бог. И помни: по пустыне жизни лишь дурак путешествует один, умный же – с караваном. Апрель 1964 года. На следующий день после провозглашения новой конституции, в которой Сирия называлась Демократической Социалистической Республикой, Зейнаб прибыла в город Кассаб. При помощи одной армянской семьи она перешла границу Турции. Девушка стремилась в Стамбул, хоть и сама не знала почему, если не считать те давние мгновения, тайные желания. Лицо фотографа до сих пор хранилось у нее в подсознании и пробуждало воспоминания о единственном мужчине, которого она любила. Она пряталась среди картонных коробок в задней части грузовика, и ее терзали страшные мысли. Каждый раз, когда водитель жал на тормоза, Зейнаб опасалась, что произойдет нечто ужасное, однако в этом путешествии на удивление ничего не случилось. Впрочем, найти работу в Стамбуле было непросто. Никто не хотел брать ее. Не зная языка, Зейнаб не могла заниматься предсказаниями. Спустя неделю поисков ее наняла парикмахерская под названием «Сеченые концы». Работа была тяжелой, зарплаты едва хватало, а хозяин оказался недобрым. Зейнаб была не в силах ежедневно и подолгу стоять на ногах, а потому страдала от невыносимой боли в спине, но продолжала работать. Проходили месяцы, а потом и год миновал. Одна постоянная клиентка, плотная дама, которая раз в несколько недель красила волосы в разные светлые оттенки, полюбила Зейнаб. – Почему бы тебе не начать работать у меня? – спросила однажды женщина. – А какое у вас заведение? – поинтересовалась Зейнаб. – Ну, это бордель. И перед тем как ты начнешь возражать или чем-нибудь запустишь мне в голову, позволь разъяснить: у меня приличное место. С именем и легальное. Наша история уходит во времена Османской империи, только никому не рассказывай. Бывает, некоторые не хотят об этом слышать. Так или иначе, если ты перейдешь ко мне, я устрою, чтобы к тебе нормально относились. Ты будешь делать ту же работу, что и здесь, – убираться, варить кофе, мыть чашки… Ничего больше. Но я буду больше платить. Вот так Зейнаб-122, сменившая высокие горы Северного Ливана на низкие холмы Стамбула, вошла в жизнь Текилы Лейлы. Девять минут На девятой минуте воспоминания Лейлы одновременно замедлились и вышли из-под контроля: фрагменты жизни принялись кружиться у нее в голове, словно в экстатическом танце, будто бы рой улетающих пчел. На этот раз она вспомнила Д/Али, и мысли о нем потянули за собой вкус шоколадных конфет с неожиданными начинками: карамель, вишневая паста, пралине на лесном орехе… Июль 1968 года. Стояло долгое знойное лето, солнце пекло асфальт, и воздух казался липким. Ни дуновения ветерка, ни мимолетного ливня, ни единого облачка в небе. Чайки замерли на крышах домов, не отрывая взгляда от горизонта, словно ожидая возвращения призрачных вражеских армад, сороки восседали на магнолиях, оглядывая округу в поисках чего-то блестящего, но в итоге воровали они редко – слишком уж лень было им летать в такую жару. Неделю назад прорвало трубу и грязной водой залило улицы к югу – до самого Топхане, тут и там остались лужи, в которых ребятня пускала бумажные кораблики. Несобранный мусор испускал запах тухлятины. Проститутки жаловались на вонь и мух. Правда, никто не ждал, что жалобы подействуют. Никто не думал, что трубу скоро починят. Придется ждать, как ждали они и многого другого в этой жизни. И все же, к немалому всеобщему удивлению, однажды утром они проснулись от громких звуков: рабочие вскрывали улицу и латали неисправную трубу. Но и это не все. Работяги вставили недостающие камни в мостовую и покрасили ворота у входа на улицу борделей. Теперь ворота стали темно-зелеными, оттенка вчерашней чечевицы, – такой цвет могли выбрать только сотрудники официальных властей, которые очень торопились закончить работы. В итоге проститутки оказались правы в своих подозрениях, что именно официальные власти стояли за всей этой бешеной активностью. Причина ее вскоре стала очевидна: прибывали американцы. Шестой флот направлялся в Стамбул. Авианосец весом 27 тысяч тонн собирался бросить якорь в проливе Босфор и принять участие в операциях НАТО. Эта новость дрожью восторга прокатилась по улице борделей. Вскоре на берег сойдут сотни матросов с хрустящими долларами в карманах, и многим из них после стольких дней вдали от дома, несомненно, понадобится женская ласка. Гадкая Ма была просто счастлива. Она повесила на дверь вывеску «Закрыто» и заставила всех засучить рукава. Лейла и все остальные женщины взяли в руки швабры, веники, тряпки для пыли, губки – любые принадлежности для уборки, которые только можно было обнаружить в доме. Они натирали до блеска дверные ручки, оттирали стены, мели полы, мыли окна и красили дверные рамы в цвет белой яичной скорлупы. Гадкая Ма хотела бы перекрасить весь дом, однако профессиональных маляров нанимать ей было неохота, так что пришлось согласиться на любителей. Тем временем по другим районам города тоже прокатилась суматошная волна. Муниципалитет Стамбула, стремясь представить американцам турецкое гостеприимство, украсил улицы гирляндами цветов. Были развешены тысячи флагов, и теперь они беспорядочно торчали из окон машин, свисали с балконов и оград палисадников. «НАТО – безопасность, НАТО – мир», – гласил транспарант на стене роскошной гостиницы. Когда загорались все огни, которые теперь починили и обновили, свежевымытый асфальт отражал их золотистый свет. В день прибытия Шестого флота прозвучал салют из двадцати орудий. Примерно в то же самое время, чтобы окончательно удостовериться в отсутствии неприятностей, полицейские обыскали городок Стамбульского университета. Им нужно было отловить всех левых студенческих лидеров и посадить их за решетку на время пребывания флота в городе. Вооружившись пистолетами и размахивая палками, они врывались в столовые и студенческие комнаты, стук их сапог был ритмичен, словно трещание цикад. Однако студенты повели себя неожиданно: они стали сопротивляться. В итоге противостояние получилось жестоким и кровавым – тридцать студентов арестовали, пятьдесят избили до полусмерти, а одного убили. Тем вечером Стамбул выглядел маняще-прекрасным, но глубоко взволнованным, словно женщина, нарядившаяся для вечеринки, на которую уже передумала идти. В воздухе повисло все возрастающее напряжение. Многие спали лишь урывками, с волнением ожидая наступления дня и опасаясь худшего. Следующим утром, когда еще роса поблескивала на цветах, которые только-только посадили в честь американских гостей, на улицы вышли тысячи протестующих. Людская волна, поющая революционные гимны, двинулась в сторону площади Таксим. Перед дворцом Долмабахче, домом шести знаменитых османских султанов и их безымянных наложниц, процессия внезапно остановилась. На мгновение воцарилась неловкая тишина – некая пауза, когда вся толпа затаила дыхание, ожидая неизвестно чего. А затем один студенческий лидер, схватив мегафон, проорал во всю глотку по-английски: – Yankee, go home! И вся толпа, словно от разряда молнии, принялась хором скандировать: – Yankee, go home! Yankee, go home! Американские матросы, сошедшие на берег с самого утра, бродили вокруг, собираясь осмотреть старинный город, сделать фотографии и купить сувениры. Поначалу, заслышав эти звуки вдалеке, они не обратили на них особого внимания, но потом завернули за угол и нос к носу столкнулись с разгневанными демонстрантами. Зажатые между этим маршем протеста и водами Босфора, матросы, разумеется, выбрали последние и нырнули прямиком в море. Одни поплыли прочь и потом были спасены рыбаками, а некоторые остались у самого берега – этих вытаскивали прохожие, когда демонстрация уже завершилась. Еще до исхода дня командир Шестого флота решил, что оставаться здесь небезопасно, а потому следует покинуть Стамбул раньше, чем планировалось. А тем временем в борделе Гадкая Ма, купившая всем своим девочкам бикини-топы и юбки-хулы и приготовившая вывеску на ломаном английском: «Welcome Jons», прямо-таки пылала от гнева. Она всегда недолюбливала левых, а теперь и вовсе их возненавидела. Кем они себя возомнили, черт возьми, взяли и подрезали ей бизнес! Вся эта покраска, уборка и натирка полов была впустую. По ее мнению, коммунизм сводился именно к этому – к основательной порче результатов честного, тяжелого людского труда! Не для того она упорно вкалывала всю свою жизнь, чтобы горстка тупых радикалов пришла и объявила ей, что теперь она должна делиться своими кровно заработанными с оравой бездельников, бродяг и убогих. Нет уж, спасибо, она этого никогда не сделает. Решив пожертвовать денег любому антикоммунистическому движению в этом городе, пусть даже самому незначительному, Гадкая Ма еле слышно пробормотала какое-то проклятие и сменила вывеску на «Открыто». Когда стало ясно, что американские матросы не появятся, проститутки расслабились. Лейла сидела на кровати в своей комнате, скрестив ноги, положив на них стопку писчей бумаги и постукивая ручкой по щеке. Она надеялась, что ей удастся потратить немного времени на себя. Она написала: Дорогая Налан! Я тут поразмыслила о том, что ты сказала недавно об уме домашних животных. Ты сказала, что мы убиваем их, едим и считаем, что гораздо умнее их, однако никогда не задумываемся о том, что совсем не понимаем их. Ты говорила, что коровы узнаю́т тех людей, которые причинили им вред в прошлом. Овцы тоже узнаю́т нас по лицу. Но я задаюсь вопросом, есть ли для них смысл помнить столько всего, раз они не могут ничего изменить? Ты говорила, что козы отличаются от других животных. Пусть они легко сердятся, зато быстро забывают. Может, мы, люди, точно так же, как овцы и козы, бываем двух типов: те, кто никогда не забывает, и те, кто умеет прощать… Вздрогнув, Лейла потеряла мысль, ее отвлек пронзительный звук, и она замерла. Гадкая Ма кричала на кого-то. И без того взбешенная хозяйка, казалось, кипела от злости. – Чего ты хочешь, сынок? – кричала она. – Просто скажи, что тебя привело сюда! Выйдя из комнаты, Лейла пошла вниз посмотреть, в чем дело. У двери стоял молодой человек. Его лицо раскраснелось, а длинные темные волосы растрепались. Дыхание у него было прерывистое, словно он только что мчался как угорелый. Всего раз взглянув на него, Лейла поняла, что он наверняка один из левых демонстрантов с улицы, вероятно университетский студент. Когда полиция перегородила улицы, арестовывая людей направо и налево, он, наверное, оторвался от процессии и рванул в какой-нибудь переулок, но в итоге оказался у входа на улицу борделей. – Я в последний раз спрашиваю тебя, прекрати испытывать мое терпение. – Гадкая Ма нахмурилась. – Какого черта тебе здесь нужно?! А если тебе ничего не нужно, прекрасно, проваливай! Нельзя же просто стоять здесь как пугало. Говори! Молодой человек осмотрелся. Он крепко обхватил себя руками, словно таким образом пытался успокоиться. Именно этот жест тронул сердце Лейлы. – Милая Ма, думаю, он пришел ко мне, – сказала Лейла, не спускаясь с лестницы. Молодой человек удивленно посмотрел вверх и увидел ее. Нежнейшая улыбка приподняла уголки его рта. В то же время Гадкая Ма сверлила незнакомца взглядом из-под полуопущенных век, ожидая, что он скажет. – Э-э-э… да… верно… На самом деле я пришел поговорить с этой дамой. Спасибо. Гадкая Ма зашлась от смеха: – «На самом деле я пришел поговорить с этой дамой? Спасибо?» Верно, сынок. Ты с какой планеты к нам прибыл? Молодой человек моргнул. Он вдруг смутился, провел ладонью по виску, словно ему нужно было подумать, чтобы дать ответ. Гадкая Ма посерьезнела и перешла на деловой тон: – Так ты хочешь ее или нет? У тебя есть деньги, мой паша? Потому что она дорогая. Одна из лучших. В этот самый момент дверь распахнулась и вошел какой-то клиент. В дневном свете, что попал внутрь с улицы, Лейла какое-то время не могла разглядеть лица юноши, а потом поняла: он кивает и выражение покоя разливается по его встревоженному лицу. Оказавшись наверху, в ее комнате, он с большим интересом огляделся, словно отмечая каждую деталь: трещины в раковине, шкаф, который как следует не закрывался, занавески, изрешеченные дырами от сигарет. В конце концов он оглянулся и увидел, что Лейла медленно раздевается.