Омоновцы с крыльца тоже не ушли, и я направился в соседний подъезд, поднялся на второй этаж и очутился в общем коридоре. Дверь квартиры Алёны стояла распахнутой настежь, рядом скучал милиционер со свисавшим с плеча автоматом. Он как раз закуривал и потому среагировал на моё появление с опозданием. – Куда прёшь? Не наследи! Только тут я заметил кровь на полу и смазанный отпечаток ладони на стене у лестницы, бурые потёки на широких перилах и точёных балясинах деревянного ограждения. – Не наслежу, – ответил я, будто тут и там пол не пестрел отпечатками разных подошв. Перешагнул через самые броские из них, попутно заглянул в квартиру и обнаружил, что за кухонным столом разместился капитан Козлов. Сидел старший оперуполномоченный как-то скособоченно, из-под надетого на голое тело пиджака проглядывали бинты. Лицо выглядело бледным и осунувшимся. – Лучше бы двенадцать огнестрельных ран… – задумчиво пробормотал я, припомнив текст привязавшейся песенки о капитане Каталкине. – Проходи, не пялься! – поторопил меня омоновец. – Вали, давай! Я покачал головой и окликнул Козлова: – Товарищ капитан! Пусть общаться с ним никакого желания не было, но я не собирался уходить, не прояснив судьбу Алёны. Алых брызг на стенах и потёков на полу с избытком хватало и в квартире, а блондинку могли – собирались, значит, и должны были! – ткнуть ножом прямо на пороге, так не её ли это кровь? Козлов кинул на стол пачку сигарет и приказал милиционеру: – Пропусти! – Потом вроде как даже озадаченно протянул: – Гражданин Полоскаев, ну надо же! И кто это тебе так физиономию отрихтовал? Правая половина лица у меня и в самом деле распухла и отекла; наверное, вид был ещё тот. Я ничего не ответил и свернул в комнату, где работала пара экспертов-криминалистов – один снимал отпечатки, другой проводил фотосъёмку паласа, в углу которого темнела лужа только-только начавшей подсыхать крови. Открыв ящик серванта, я отыскал в коробке с лекарствами бумажную ячеистую упаковку анальгина и продемонстрировал её удивлённым сотрудникам милиции или в каком они там ведомстве числились. – Капитану от головы. Но нет, отпаивать опера таблетками я вовсе не собирался и мог предложить тому от головы лишь опасную бритву. Твою ж мать! Да меня просто трясло от желания перехватить оперу горло! Инстинкт самосохранения оказался сильней. Я прошёл на кухню, под озадаченным взглядом Козлова достал из ящика недопитую бутылку, взял рюмку, но сразу вернул её обратно и выставил на стол гранёный стакан. – Да ты тут как дома! – заметил опер. – Дневал и ночевал здесь, поди? – Память хорошая, – ответил я и налил в стакан армянского пятизвёздочного коньяка, немного – всего до середины. Несколькими длинными глотками осушил его, и рот обожгло огнём, перехватило дыхание, ударило в голову. Тут же налил снова, но уже совсем немного – просто запить пару таблеток анальгина. – Меня не угостишь? – спросил Козлов. Я провёл языком по зубам, нашарил свежий скол и спросил: – Что с Алёной? – Жить будет, – успокоил меня опер. Хотя успокоил ли? Слишком уж расплывчато прозвучали слова милиционера. – А конкретней? – потребовал я подробностей. Вместо ответа Козлов указал на забракованную мной рюмку. Я переставил её на стол, но наполнять не стал, предоставив это собеседнику. Налил только себе и уселся на табурет. Меня как-то неожиданно резко перестали держать ноги. Опер взял бутылку и плеснул в рюмку коньяка, потом зажал её в ладонях, будто согревал. Не пил, просто любовался маслянистыми дорожками на прозрачных стенках. – Гражданка Жукова госпитализирована с подозрением на закрытую черепно-мозговую травму, – сообщил Козлов сухим языком официальных протоколов, затем соизволил пояснить: – Думаю, простое сотрясение. Из комнаты вышли эксперты. Тот, у которого с шеи свисал кожаный футляр фотоаппарата, сообщил Козлову: – Мы закончили. – Хорошо, – кивнул опер и предупредил омоновца: – Дверь прикрой и свободен. За мной сейчас заедут, сам запру. Милиционер ушёл, мы остались наедине, и сразу как-то разом усилился запах крови. Насколько успел заметить, кобура на поясе опера была пуста, рука сама собой скользнула в карман, пальцы погладили гладкую рукоять бритвы. Козлов прекратил баюкать в ладонях рюмку и выпил, тогда я спросил: – А как же освидетельствование? – Уже, – коротко выдохнул опер и остро глянул на меня. – Одного понять не могу: если Мальцев о вас с Алёной узнал, почему ты только разбитой мордой отделался? Алёну убивать пришли. Всерьёз. Пальцы судорожно стиснули рукоять бритвы, но разум возобладал над чувствами, я вытащил руку из кармана и налил коньяка, вновь только себе. – Меня другое интересует. Откуда он вообще о нас узнал, а? Опер скривил губы в презрительной улыбке. – Ну ты на Штирлица никак не тянешь. Сам спалился и девчонку спалил, урод… – Да сейчас! – оскалился я и кинул на стол сложенную надвое фотокарточку, мятую и перепачканную в крови. Козлов разложил снимок, глянул на него и с какой-то даже брезгливостью отодвинул от себя. – Где взял? – спросил он. – Мальцев подарил на долгую память, – хмыкнул я. – А вот он где её взял, ты мне скажи. – Везучий ты, Полоскаев, – покачал головой опер. – Ты ведь на складе был, когда туда шурин Мальцева с братвой заявился, так? Что там у вас произошло? Мне о трёх трупах доложили, это не шутки. Я проигнорировал вопрос и уточнил: – Взяли их? – Рустама Садыкова с тремя пулевыми повезли в реанимацию, должны откачать. Его сообщники обстреляли опергруппу и скрылись до прибытия подкрепления. Так из-за чего у вас там всё началось? Мне бы встать и уйти, но не было сил. Коньяк и пара таблеток анальгина подействовали наилучшим образом и боль стихла, шевелиться не хотелось. Как не хотелось и откровенничать с опером. Глотку ему вскрыть хотелось – это да. Стремясь подавить сие навязчивое желание, я спросил: – Скажи лучше, что произошло здесь. Козлов пристально глянул на меня и косо усмехнулся, налил себе коньяка и выпил на этот раз сразу, без всяких выкрутасов. – Алёна открыла дверь и получила по голове обрезком резинового шланга с прутком арматуры внутри. Наверное, её собирались изнасиловать, прежде чем убить. Я чинил сорванный кран, вмешался… – Опер запнулся и вновь перешёл на суконный язык рапортов: – Когда злоумышленники попытались завладеть табельным оружием, был вынужден открыть огонь на поражение. Один из нападавших умер на месте, второй попытался скрыться с места преступления, спустился на первый этаж, где и скончался от полученных ранений, не совместимых с жизнью. Что касается тебя, то хочешь – верь, не хочешь – не верь, но Мальцеву фотографию передал не я. – Кто тогда? – Да кто угодно! Его не мы разрабатывали, просто доступ к делу из-за взрыва получили! – Опер болезненно поморщился и скособочился ещё больше. – Ты пойми, Полоскаев, мне эти все интриги просто не нужны были. Мог я подставить тебя под удар для пользы дела? Да мог, чего уж душой кривить? Только зачем?! Со вчерашнего дня мы отрабатывали возможную причастность к взрыву Рустама Садыкова. Установили за ним наблюдение, он вывел на Симака. Их машину проследили до склада, там бы и взяли, просто стрельба началась до прибытия группы немедленного реагирования. Я припомнил вой сирен и всё же покачал головой. – Вам Мальцев нужен был, а не его шурин и не Симак! – Да Рустам сдал бы нам Мальцева с потрохами! Начали бы с палёной водки, потом остальное раскрутили. Дело техники! Доводы Козлова звучали вполне разумно, но я упрямо заявил: – Обвинение в убийстве надёжней! – Ты из меня дурака не делай! – выдал Козлов с нескрываемой злостью. – Реши я разыграть фотографию, глаз бы с тебя не спустил! Ещё бы и группу немедленного реагирования наготове держал. Взял бы Мальцева с поличным прямо над твоим телом. Я бы лично взял, никому не доверил! Думаешь, стал бы здесь торчать? Да сейчас, разбежался! На кой чёрт мне под ножи подставляться? Оставил бы тут засаду, повязали бы всех без шума и пыли. К чему мне эта бойня, скажи? Мне задержания нужны! Задержания живых подозреваемых! А теперь точно месяц отписываться придётся, ещё и служебную проверку назначат! На хрена такая головная боль? Опер был кругом прав – у него не имелось никаких причин столь радикальным образом подталкивать Мальцева к моему убийству, но и до конца поверить в искренность собеседника я не мог. Выбросил из головы дурную мысль пустить в ход опасную бритву и только. – Что случилось в цехе? – спросил Козлов, когда я забрал со стола фотографию. – Мне откуда знать? Меня там не было. Не веришь, у Рустама спроси, когда очухается, – пожал я плечами. – Полоскаев! Ты лучше не нарывайся! – прорычал опер, и стало ясно: действительно, не стоит. Очень уж нехорошая хрипотца прорезалась в голосе Козлова, ещё и на столе под рукой кухонный нож будто случайно примостился. А у меня в кармане бритва. И пусть неизвестно, чем всё закончится, но ничем хорошим для меня – совершенно точно. При любом исходе. – Что случилось в цехе? – повторил капитан свой вопрос. – Толя сказал, бандиты вынесли раненого. Это был племянник Симака, так? Вы его захватили, поэтому они и вломились на склад? Я кивнул, но счёл нужным заметить: – Только не «мы его захватили», это твой «афганец» с фоторобота постарался. – А ты где в это время был?