— Не ради наживы, мистер Флэнаган, — сухо поправил его мистер Беркли, — а ради успеха. Более того, странно слышать такие речи из ваших уст, ведь вы тоже плывёте на этом корабле. Мистер Флэнаган покосился на собеседника. Его глаза были налиты кровью и злобно прищурены. Вдруг губы мистера Флэнагана дёрнула какая-то судорожная усмешка, и он громогласно хохотнул: — Именно это мне в вас всегда импонировало: ваши проницательность и прямолинейность! Мистер Беркли не сводил с мистера Флэнагана настороженного острого взгляда. — Благодарю, — коротко ответствовал он. — Конечно, как вы верно заметили, — сказал мистер Флэнаган и откинулся на спинку кресла, — я отправляюсь в Америку, более того — я отправляюсь туда навсегда. Но, мистер Беркли, мой старый добрый приятель, убедительнейше прошу вас принять к сведению, что всё это делается ради престижа и величия нашей с вами Великобритании, да славься его величество! Мистер Беркли поморщился. У него, в отличие от мистера Флэнагана, семейное древо было унизано предками-фабрикантами. — Думаю, мы можем продолжить, — сказал он и взял карты веером. — С вами приятно иметь дело, мистер Флэнаган. К ломберному столу важно подплыл усатый джентльмен с разукрашенной курительной трубкой. Это был полковник Грейси — один из самых колоритных пассажиров первого класса, который в течение всего плавания не сидел спокойно и изучал корабль, набрасывая в блокноте короткие заметки. Полковник склонился над столом и деловито осведомился: — Джентльмены, могу ли я присоединиться? Мистер Беркли, бледный и унылый, как голодная моль, с готовностью бросил карты рубашками вверх и воскликнул: — Конечно, мистер Грейси! Садитесь, садитесь! Всегда рады принять вас в свою компанию! Мистер Флэнаган спохватился и принялся отгонять от себя детей. Джордж уже с любопытством заглядывал в отцовские карты; Шарлотта пыталась сделать то же самое с картами мистера Беркли, которые так и лежали рубашками кверху. Мистер Флэнаган шутливо замахал на детей руками, словно бы те были надоедливыми птицами. — Это уже выходит за рамки допустимого! Шарлотта, Джордж, немедленно прекратите! Мэри поняла, что пробил её час действовать. — Пойдёмте, пойдёмте, — заговорила она, ненавязчиво оттесняя детей от ломберного стола, — как вы видите, ваш отец сейчас занят. Давайте лучше отправимся на променад: кажется, погода улучшается. Мистер Флэнаган энергично закивал. — Да, променад, дети, безусловно, променад! — поддержал он идею Мэри и увесисто постучал по столу кулаком. — Ступайте и наслаждайтесь путешествием! Как я сегодня слышал от капитана Смита, совсем скоро мы бросим якорь в Квинстауне. Мэри удалось развернуть детей к тяжёлым, украшенным орнаментом и лепниной дверям прежде, чем капризной дочери мистера Беркли надоело мучить стюардов. Когда девочка повернулась на звук знакомого голоса, Мэри, Джордж и Шарлотта уже шагали прочь от неё, подхваченные мощным людским потоком. Неярко мерцала люстра — перевёрнутый купол с сердцевидной каплей внизу. Люстра была грандиозных размеров, она висела под потолком в центре зала, словно исполин, взирающий на море подданных. «Слишком много лепнины», — вдруг подумала Мэри. Бесчисленное количество массивных завитушек, огромные ручки дверей, причудливо выделанные канделябры были прекрасны — если бы их было хоть немногим меньше. Они слепили глаз, в особенности когда солнце своенравно било в витражные окна лучами, и казалось тогда, что они с детьми не плывут на корабле, а пробираются по пышному дворцовому коридору. Миссис Флэнаган даже не обратила внимания на Мэри и детей, стремящихся к выходу. Она, раскрасневшаяся от удовольствия, степенно беседовала с той самой полной леди и ещё одной пассажиркой, импозантной женщиной с тяжёлыми веками, которая роняла слова с величественной самоуверенностью. Эта женщина держала себя как королева, привыкшая к вниманию слуг, и, действительно, миссис Флэнаган и кучка леди, сгруппировавшихся неподалёку, не сводили с неё глаз и ловили каждое её слово. — Свобода покроя и индивидуальный подход к особенностям модели — это главное для красоты, — сказала женщина, когда Мэри с детьми проходила мимо, — у меня в голове уже немало идей, и я надеюсь, что в Америке смогу довести свою новую коллекцию до ума. — Леди Гордон, — не вытерпела носатая дама справа, — но когда же нам ожидать эту новую коллекцию? Леди Гордон загадочно улыбнулась. — Вероятно, — неторопливо промолвила леди, — это случится в сентябре. Но я не могу обещать. Этих туманных слов собравшимся хватило, чтобы прийти в восторг, некоторые даже захлопали в ладоши. На точёном бледном лице миссис Флэнаган сохранилась прежняя любезная маска, но румянец, выступивший у неё на щеках, стал ярким, почти болезненным. Она наклонилась к леди Гордон ближе, бессознательно упираясь в подлокотники, и сказала: — Это приятные известия. Я давно слежу за вашим гением. — Гений — это трудолюбие, — с ложной скромностью сказала леди Гордон и сразу добавила: — И немалая порция удачи и настойчивости. — Вы очень настойчивы, леди, — польстила ей миссис Флэнаган. Мэри вела детей к выходу из салона. Любезно улыбающийся стюард распахнул перед ними тяжёлые двери, и все трое выбрались к пролёту роскошной парадной лестницы. От затейливой лепнины и бесконечных витражей у Мэри заслезились и зачесались глаза. Она ненадолго остановилась и провела платком по лицу: хотя салон хорошо вентилировался, ей отчего-то было душно. — О, — сказала Шарлотта, глядя в высокое окно, — кажется, там пролетела птица. Джордж подошёл к сестре и взглянул туда, куда она указывала. У далёкой черты, соединяющей небо и море, толпились сияющей белой грядой лёгкие облака. — Было бы очень увлекательно, если бы мы попали в бурю, — высказался Джордж и отстранился от окна. — Я был бы героем и спасал бы всех вас. — Не думаю, что буря — это то, о чём следует мечтать, мистер Джордж, — остановила его Мэри, — существует множество способов стать героем, не подвергая опасности ничьи жизни. — Что же это за способы, мисс Джеймс? — с усмешкой поинтересовался Джордж, подбоченившись. Мэри пожала плечами. — Герои спасают людей в мирное время, например, таковы врачи, — сказала она, — или же героями можно назвать тех, кто совершает удивительные открытия, развивая науку, ведя всех нас к лучшему светлому будущему. В глазах Джорджа отразилось искреннее презрение, он сложил руки на груди и фыркнул. — Те занятия, которые вы перечисляете, мисс Джеймс, не подобают джентльмену, к сожалению. — Значит, — сказала Мэри, — героем может быть не только джентльмен. Джордж раздражённо стал отряхиваться, как будто на него вдруг уселось противнейшее насекомое. — Это немыслимо, — сказал он, — у каждого есть своё место в мире, и стать героем может лишь тот, кто обладает благородством. А благородны только джентльмены и леди. — Вы путаете разные виды благородства, — заметила Мэри. Отойдя от салона, они спокойным шагом направились к крытому променаду. Это был длинный широкий коридор, тянущийся вдоль борта и застеклённый, чтобы гуляющих не мучили ветер и холод. Когда Мэри и дети спустились к променаду, по нему неспешно расхаживал только один человек. Приблизившись, Мэри сразу поняла, кто это — её давний знакомый, представившийся главным конструктором «Титаника», Томас Эндрюс. И Мэри бросило в жар, стоило ей понять, что именно Эндрюс держит в руках с беспечным изяществом — её аккуратно сложенную шаль. — Разве у благородства бывают виды, мисс Джеймс? — вдруг поинтересовался Джордж. Если ему что-либо не терпелось узнать, он, как и его отец, мог быть чрезмерно, до неприличия, навязчив. Мэри судорожно вздохнула. — Д-да, — запнувшись, промолвила она, — это так. Благородство бывает внешнее — это ваши титулы, ваши знаки отличия, — но это всё лишь слова и знаки, которыми одаривают судьба и удача. Внутреннее благородство, мистер Джордж, — нечто истинное, что не измеряется в фунтах, что не передаётся по наследству, что невозможно поставить над внутренним благородством человека, повесив на одного и на другого ордена разных ступеней. И если внешнее благородство может быть недоступным человеку, спасающему жизни, сражающемуся с мраком и страхами нашей невежественной жизни без жалости к себе, то благородство внутреннее никто не в силах отнять у него, даже смерть. Внутреннее благородство живёт в уважении и любви к нам тех людей, которым мы в своё время оказали помощь. Внутреннее благородство не умирает вместе с человеком, оно живёт, пока жив хотя бы один из тех, кто помнит его достоинство и самоотверженность. Внешнее же стирается из памяти, когда из жизни стирается его обладатель. Титул и богатство передаются по наследству, валюта обесценивается, мода меняется, и тот, кого сто лет назад назвали бы денди и джентльменом, сегодня уже кажется странным. Что уж говорить о тех, кто жил за двести, за триста лет до нас, мистер Джордж! Всё, что подчиняется диктату внешнего, умирает и меняется порой прежде, чем умираем мы сами. Джордж замедлил шаг. Через пару секунд он и вовсе остановился. Хмурое небо, висевшее над морем, вдруг выпустило нитку шафранных солнечных лучей. Джордж очертил кончиком ботинка светлый круг. — То, о чём вы говорите, мисс Джеймс, — сказал он, — называется памятью. — Возможно, — кивнула Мэри, — но память бывает и дурной, и доброй. И лишь от самого человека зависит, какой эта память будет. Разве не считаете вы, мистер Джордж, что именно благородство помогает запечатлеть ваш образ со всем возможным уважением и хранить его, даже если вас уже рядом нет? Джордж повесил голову и закусил губу. — Я не знаю, — сказал он, — я не люблю разбираться в таких вещах. Моя дорога прямая и ясная. Что вы ни говорили бы, мисс Джеймс, а я считаю себя джентльменом и не буду считать им своего дворецкого даже через двадцать и через сорок лет. — Мир изменчив, мистер Джордж, — только и сказала Мэри. — Мир изменчив. И сейчас вы говорили о внешнем. Я же говорила о внутреннем благородстве. — Внутреннее, — Джордж резко взмахнул рукой, — должно прилагаться к внешнему, иначе как можно считать себя джентльменом! А вот простолюдину нужно постараться, чтобы доказать, что он чего-то стоит… Мэри улыбнулась и отвела взгляд. Щёки Джорджа покрылись лихорадочным румянцем, его глаза безумно блестели, и говорил он бессвязно, спотыкаясь и теряя связи между словами. — Возможно, мистер Джордж, в ваших словах и есть частица истины, — сказала она, — но я не могу сказать, что я полностью с вами согласна. Джордж не стал спорить — это было для него удивительно. Он заложил руки за спину, наклонился вперёд и стремительно двинулся к концу променада. Шарлотта изумлённо посмотрела ему вслед. Хотя она часто затевала дома шуточные дискуссии и с радостью в них побеждала (поскольку все были научены мистером Флэнаганом поддаваться ей), пока Мэри и Джордж говорили, она не вставила ни словечка. Шарлотта взволнованно показала брату в спину: — Куда это он, Мэри? — Он скоро вернётся, — безмятежно ответила Мэри. Поскольку Джордж был точнейшей копией мистера Флэнагана, стоило ожидать, что, едва его гнев утихнет, он придёт обратно и будет вести себя так, словно ничего особенного не произошло. Шарлотта вздохнула и посетовала совсем взрослым тоном: — Ах, вот всегда с ними так, с этими обидчивыми мальчиками! И она немедленно помчалась догонять Джорджа, звонко постукивая толстыми каблучками по доскам. Мэри же собралась с силами, глубоко вдохнула, выдохнула, постаралась обуздать бешеный стук сердца и неторопливо, как будто бы прогуливаясь, отправилась навстречу мистеру Эндрюсу. Шарлотта пробежала мимо него, не поздоровавшись; вероятно, это несколько огорчило конструктора: он явно ждал от Шарлотты хотя бы словечка и поник, когда она даже не посмотрела в его сторону. — Добрый день, мистер Эндрюс, — поздоровалась Мэри. Пока у неё хватало сил и самообладания, она предпочитала наступать и задавать все необходимые вопросы самостоятельно. Но сердце у неё билось так отчаянно и так жалко, что ей было понятно: дольше минуты-двух она не выдержит. — Добрый день, мисс Джеймс, — приветливо улыбнулся ей конструктор, — как прошёл ваш день? — Как обычно, я ни на что не жалуюсь, — ответила Мэри, — а как же ваш день, мистер Эндрюс? Я не ожидала встретить вас… здесь. — По правде говоря, — живо отозвался тот, — я не намеревался совершать долгие прогулки сегодня. В мои планы входило побеседовать с капитаном и заглянуть на нижние палубы, меня интересует состояние нескольких котельных… но прежде, чем заняться этим, я хотел бы вернуть вам одну вещь, которая, кажется, важна для вас, — и он протянул Мэри её аккуратно сложенную шаль. Мэри с трудом сглотнула. В горле у неё как будто застряла огромная пробка. «Неужели он отказался? Но почему? Ведь это… это же его собственные вещи?»