Само по себе это было неплохо, но больших успехов пока что не отмечалось. Прежде чем переделывать системы, от которых зависела сама жизнь экипажа, нужно было четко представить себе, чем именно занимаешься. Пока что работа находилась в исследовательской стадии, и стадия эта должна была продлиться еще не один год. В работе же покуда участвовали лишь отдельные специалисты, и только в будущем могло потребоваться больше рабочих рук. А вот проект Нильссона развивался превосходно. Собственно говоря, работа его бригады приближалась к концу. Она, пожалуй, могла бы быть завершена уже сейчас, если бы астрономы не придумывали непрерывно что-то новенькое. Но основные труды остались позади: грузовую палубу расчистили, вторая палуба преобразилась в электронную обсерваторию с точнейшим оборудованием. Эксперты получили возможность погрузиться в увлекательнейшие исследования глубин Вселенной. Но у большинства членов экипажа работы не было. Оставалось только терпеть и ждать. Экипаж вставал на дыбы при малейшем кризисе. Всякая вспышка надежды становилась тише предыдущей, а тоска – все глубже и чернее с каждым днем. Казалось бы, разрешение рожать детей должно было всколыхнуть экипаж. И действительно, две женщины живо откликнулись на разрешение, и через несколько месяцев истекал срок действия противозачаточной инъекции. Остальных эта перспектива вроде бы тоже не оставила безучастными, и все-таки… Корабль тряхнуло. Реймонт покачнулся и чуть было не упал. Раздался глухой, низкий звон, но вскоре утих. Возобновился свободный полет. «Леонора Кристин» рассталась с очередной галактикой. Подобные перепады с каждым днем становились все чаще. Неужели никогда не удастся найти подходящего места для остановки? Быть может, стоит начать тормозить хотя бы для разнообразия? Не могли ли Нильссон, Чидамбаран и Фоксе-Джемисон просчитаться? Может быть, они сами начали понимать это? Может быть, в последние недели именно поэтому они и торчат часы напролет в обсерватории, и выглядят так обеспокоенно, и отводят глаза, когда являются на общие трапезы? Но уж у Линдгрен-то наверняка есть какие-то сведения от Нильссона… Реймонт проплыл над лестничным пролетом к палубе команды. Заглянув ненадолго к себе в каюту, он отыскал нужную дверь и позвонил. Не дождавшись ответа, он попробовал толкнуть дверь – заперто. Зато оказалась незапертой вторая дверь, на половину Джейн Седлер. Реймонт вошел в каюту через эту дверь, но обнаружил, что ширма, делящая каюту пополам, опущена. Реймонт, не раздумывая, поднял ширму… Иоганн Фрайвальд парил в воздухе на тоненьком тросике, скрючившись, словно зародыш во чреве матери. Казалось, он спит, но глаза его были открыты. Реймонт ухватился за скобу, поймал взгляд Фрайвальда и небрежно проговорил: – А я думал, где это тебя носит? Носа не показываешь столько времени. Потом прослышал, что тебе нездоровится. Могу чем-нибудь помочь? Фрайвальд буркнул что-то нечленораздельное. – А вот ты мне нужен до зарезу, – продолжал Реймонт как ни в чем не бывало. – Ты мой главный помощник, правая рука, мозговой центр. Я уже за голову хватаюсь, ничего без тебя не успеваю. Не время тебе прохлаждаться. Я не могу тобой пожертвовать. – Мной надо пожертвовать, – замогильным голосом проговорил Фрайвальд. – То есть? Что случилось? – Не могу больше. Вот и все. Не могу. – А что такое? – удивленно спросил Реймонт. – Никакой такой тяжкой физической работы у нас сейчас не наблюдается. Да и ты не тряпка. С невесомостью у тебя сроду проблем не бывало. Ты дитя машинного века, мужчина, твердо стоящий на ногах. Не то что эти сопляки, которым няньки нужны с сосочками и колыбельными песенками. Их, видите ли, тонкие души не в силах перенести такого долгого путешествия… Или ты тоже в их компанию записался, а? – язвительно поинтересовался Реймонт. Фрайвальд перевернулся в воздухе. На щеках его проглядывала темная щетина. – Да, я мужчина, это ты верно подметил, – буркнул он. – Не робот. А потому мне свойственно думать время от времени. – Друг мой, а как бы, интересно, мы выжили, если бы каждый из нас не думал каждую минуту, а? – Я не про ваши треклятые замеры, вычисления, доводки курса, реконструкцию оборудования говорю! Все это только ради того, чтобы не угас инстинкт самосохранения. Знаешь, рак из кастрюли с кипятком лезет с такой же страстью. Что мы на самом деле делаем, вот в чем вопрос! Что все это означает? – Et tu, Brute[32], – пробормотал Реймонт разочарованно. Фрайвальд развернулся и посмотрел на констебля в упор. – Ты, конечно, у нас непробиваемый… А знаешь, какой сейчас год? – Нет. И ты не знаешь. Никто не знает точно. Это бессмысленно – пытаться определить, какой сейчас год в Солнечной системе. – Не надо! Знаю я все отлично! Мы пролетели примерно пятьдесят миллионов световых лет. Преодолели жуткое расстояние. Если бы мы сейчас, в это самое мгновение, взяли и оказались в Солнечной системе, мы бы там ни черта не увидели! Наше Солнце сдохло давным-давно. Распухло, вспыхнуло и подпалило Землю, и сгорело, как свечка на ветру. Сначала в красного карлика превратилось, потом стало похоже на выцветший кусочек янтаря, а потом рассыпалось, как пепел. Значит, в нашей Галактике не осталось ничего, кроме умирающих красных карликов. И Млечного Пути нет. Все, что мы знали, все, что нас взрастило, – все погибло. Человечества больше не существует. – Ну, не скажи. – Значит, оно стало таким, каким мы его себе и представить не в силах. Мы призраки, – продолжал Фрайвальд. Губы его дрожали. – Мы, как маньяки, мчимся вперед, вперед… Корабль снова тряхнуло. – Вот. Слышал? – прошептал Фрайвальд, и глаза его налились кровью. – Еще одна галактика. Еще сто тысяч световых лет. А для нас – доля секунды. – Не совсем так, – возразил Реймонт. – Не такое уж у нас низкое тау. Мы только четверть спирали одолели. – И сколько миров погубили? Цифры я знаю, не думай. Да, мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия… Пожалуй, мы можем Солнце проткнуть насквозь и даже не заметить. – Пожалуй. – Еще один штришок к нашему портрету. Мы же стали угрозой для… для… – Не думай так, – оборвал его Реймонт. – Потому что это неправда. Мы сталкиваемся только с газом и пылью, больше ни с чем. И галактик мы пересекаем не так уж много. Они лежат довольно близко одна к другой, благодаря своим размерам. Внутри скопления расстояние между его членами составляет что-то около десяти диаметров средней галактики, а то и того меньше. Отдельные звезды внутри галактики… но это уже другой разговор. Их диаметр – микроскопическая часть светового года. В области ядра, в самых плотных зонах… все равно расстояние между двумя звездами это почти то же самое, что расстояние между двумя людьми, находящимися на разных концах континента; Большого континента. Размером с Евразию. Фрайвальд отвел глаза. – Нет больше никакой Евразии, – пробормотал он. – Ничего нет. – Есть мы, – откликнулся Реймонт. – Мы живы, мы существуем, у нас есть надежда. Чего же тебе еще? Какой-нибудь грандиозной философской цели? Забудь о ней. Это роскошь. Грандиозную цель за нас сочинят наши потомки, когда будут придумывать героическую эпопею наших подвигов. А у нас есть пот, кровь и слезы! – воскликнул Реймонт и горько усмехнулся. – То есть абсолютно прозаические выделения организма. Но что в этом ужасного? Твоя беда в том, что ты возвел сочетание акрофобии, сенсорной депривации и нервного перенапряжения в ранг метафизического кризиса. Что до меня, то я вовсе не презираю наш рачий инстинкт выжить, вылезти из кастрюли с кипятком. Я рад, что он у нас сохранился. Фрайвальд молча парил в воздухе. Реймонт подобрался к механику и сжал его плечо. – Я понимаю. Тебе трудно. Наш самый страшный враг – отчаяние. Любого из нас время от времени оно укладывает на лопатки. – Только не тебя, – сказал Фрайвальд. – И меня тоже, – признался Реймонт. – Бывает. Но я тут же поднимаюсь на ноги. И ты поднимешься. Как только перестанешь чувствовать собственную бесполезность из-за слабости. Это пройдет. Ничего сверхъестественного – результат временной физической усталости. Между прочим, дружок, Джейн это понимает лучше тебя. Словом, слабость скоро пройдет. А потом еще сам над собой посмеешься. И в постели все пойдет как по маслу. – Ну… – смущенно пробормотал Фрайвальд, слушавший Реймонта напряженно и нервно, но теперь уже успевший успокоиться и немного расслабиться. – Может быть. – Я точно знаю. Не веришь мне – спроси доктора. Если хочешь, я могу попросить его, и он тебе пропишет каких-нибудь таблеток, чтобы ты быстрее пошел на поправку. Я не просто о тебе забочусь, Иоганн. Ты мне нужен. Реймонт почувствовал, как расслабились мышцы плеча Фрайвальда, сжатые его рукой. Он улыбнулся. – Вообще-то, – заговорщицки произнес он, – у меня есть с собой немножко одного замечательного психотропного средства. Потрясающее снадобье. Панацея, можно сказать. – Чего-чего? – удивленно глянул на констебля Фрайвальд. Реймонт подмигнул ему и вытащил из-под куртки пластиковую бутылку с двумя трубочками. – Вот, – довольно сказал он. – Должность дает некоторые привилегии, как-никак. Виски. Отличный сорт, не то что ведьминское зелье, которое пьют скандинавы. Прописываю тебе солидную дозу, да и себе тоже. С удовольствием поболтаю с тобой. Давно мы не толковали по душам, а? Разговор по душам затянулся на час, и Фрайвальд мало-помалу вошел в норму, но тут прозвучал сигнал интеркома, и голос Ингрид Линдгрен проговорил из динамика: – Констебль, вы здесь? – Да, я здесь, – ответил. Реймонт. – Седлер помогла мне вас разыскать, – объяснила первый помощник. – Карл, не могли бы вы подняться на мостик? – Срочно? – поинтересовался Реймонт. – Ну… не то чтобы так уж срочно, пожалуй… Просто результаты последних наблюдений показывают, что… в пространстве происходят дальнейшие эволютивные изменения. Скорее всего, придется переделать график полета. Я подумала, что вы захотите поучаствовать в обсуждении. – Хорошо, – ответил Реймонт. – Сейчас приду. Прости, дружище, – сказал он Фрайвальду, – придется прерваться, а жаль. – Мне тоже, – кивнул Фрайвальд, с тоской поглядел на бутылку и протянул ее Реймонту. – Да нет, не надо, прикончи ее сам, – отказался Реймонт. – Но не в одиночку, конечно. В одиночку пить скучно. Я скажу Джейн. – О господи! – рассмеялся Фрайвальд. – Как ты верен себе! Реймонт встал, вышел, закрыл за собой дверь каюты. В коридоре было пусто. Констебль постоял немного, прикрыв глаза, унял дрожь и отправился на мостик. Навстречу ему по лестнице спускался Норберт Вильямс. – Привет, – поздоровался с Реймонтом химик. – Что-то вы веселенький нынче, – отметил Реймонт. – Это точно, – усмехнулся Вильямс. – Мы тут с Эммой побеседовали… словом, имеется одна идея насчет определения того, есть ли жизнь на той или иной планете. Можно это сделать дистанционно. Понимаете… к примеру, планктон придает поверхности океана определенные терминальные характеристики, и на основе эффекта Допплера можно исследовать частоты теплового излучения, и… – Отлично. Работайте дальше. А если вам еще и других удастся подключить к работе, я буду только рад. – А как же! Конечно, мы думали об этом. – И еще я вас попрошу, профессор. Если где увидите Джейн Седлер, скажите ей, что ее дружок хочет сказать ей что-то срочное. Или передайте через кого-нибудь, ладно? Реймонт помчался вверх по лестнице, а Вильямс понимающе хохотнул, провожая констебля взглядом.