Оглядев Инид, Марджери испуганно вскрикнула, а та в одно слово простонала: «Ох-нет-нет-нет-нет», оттолкнула Марджери и, пошатываясь, двинулась к раковине. Возможно, на самом деле все было не так уж и страшно, как показалось Марджери, однако сердце у нее тяжко забилось при одном лишь виде крови, испятнавшей отделанную кружевами юбку Инид. Марджери словно стала одновременно и невероятно легкой и невероятно тяжелой, ей не хватало воздуха, и она понимала, что ей абсолютно необходимо немедленно выбраться на палубу и подышать полной грудью. Она, конечно, запросто могла умертвить жука и насадить его на булавку, но вида крови совершенно не выносила. Ее сразу начинало подташнивать. Когда у нее начались месячные, она дико закричала, уверенная, что умирает. Ее спасла Барбара. Барбара и специальную вязаную подкладку ей принесла, и объяснила, что происходит и что нужно делать. Вот и сейчас Марджери до смерти испугалась и вместо того, чтобы спросить у Инид, не поранилась ли она, не нужна ли ей помощь, поспешно напялила платье – как потом выяснилось, наизнанку, – и буквально вылетела из каюты. – Мардж! – крикнула ей вслед Инид, но Марджери уже не смогла бы остановиться. Тяжело протопав по коридору и чуть не растоптав какого-то припозднившегося пассажира, она стала подниматься по трапу на палубу. Ступеньки были узкие, крутые, с обтрепавшимся резиновым покрытием, и Марджери, старательно переставляя ноги, думала только о том, чтобы не упасть; она старалась даже не вспоминать об Инид и ее окровавленном платье. Господи, что там с ней могло случиться на этих танцах? Марджери старалась думать только о приятном – о голубом небе, о цветах. Наконец впереди завиднелся выход на палубу, и она остановилась, ухватившись за поручень. Только тут она заметила, что платье надето наизнанку; это настолько ее напугало, что она в ужасе, не глядя, стала шарить перед собой рукой, пытаясь схватиться за дверную ручку, и, считая, что нашла ее, дернула дверь на себя, тут же потеряла равновесие и кубарем покатилась по лестнице вниз. Падала она долго, больно ударяясь лицом и уже не понимая, где верх, а где низ, не говоря уж о надетом наизнанку платье; потом она еще раз стукнулась головой обо что-то острое, и все недавние события как бы разом отодвинулись от нее и померкли. – С вами все в порядке? – спросил кто-то, хотя было совершенно ясно, что вряд ли такая крупная женщина могла скатиться по лестнице и не получить никаких повреждений. Но ведь все первым делом задают именно такой вопрос. – Да, все хорошо, – ответила Марджери вполне светским тоном, точно диктор BBC. И сделала то, что в данной ситуации было самым лучшим: лишилась чувств. * * * Какое-то время Марджери не понимала толком, ни кто она, ни как она себя чувствует, ни почему там очутилась. Зато она побывала в таких местах, каких никто никогда не видел, и сумела найти, законсервировать и даже наколоть сотни жуков, никем ранее не идентифицированных. Когда же она наконец пришла в себя, то оказалось, что лежит она в чистой постели в каком-то незнакомом и довольно просторном помещении, залитом солнечным светом, и пахнет там не рвотой и не жуткими духами Инид, а такими чудесными, сулящими чистоту вещами, как дезинфицирующая жидкость и ментол. – Вы очень неудачно упали, – услышала она чей-то ласковый голос, и в поле ее зрения появился колпак медсестры, а потом и сама медсестра. – Вы пошевелиться-то можете? У Марджери мелькнула мысль, что она, наверное, снова стала ребенком и живет в домике священника; мама, как всегда, в своей комнате, отец – в кабинете, а братья играют на лужайке в крикет… – Где я? – В лазарете, – ласково улыбнулась медсестра. – И по-прежнему на борту лайнера «Орион». В голове у Марджери что-то стукнуло, и она вспомнила: корабль, Инид Притти, ужасное окровавленное платье, так ее испугавшее. При одном воспоминании об этом она снова почувствовала дурноту и слабость. – Как я сюда попала? – Вас один пассажир нашел. Вы разве не помните? Теперь, когда медсестра это сказала, Марджери действительно кое-что вспомнила, хотя и довольно смутно, словно эти воспоминания принадлежали не ей, а кому-то другому. Она вспомнила, что лежала на полу, что ей хотелось закрыть глаза и остаться там, а потом какой-то мужчина помог ей встать на ноги. Она вспомнила, как пошатнулась, как ей стало стыдно, что она такая беспомощная, как этот мужчина подхватил ее и не дал ей упасть, хотя больше всего ей хотелось снова лечь на пол, заснуть и больше не просыпаться. – Вам еще повезло, – сказала медсестра. – После таких падений можно потом всю жизнь на костылях передвигаться. – Это явно была очередная Поллианна[16] – из числа тех, кто, сломав одну ногу, радуется, что вторая еще действует. – Вы не волнуйтесь, все образуется, – продолжала медсестра сладким, как мороженое, голосом. Она была такая милая, что Марджери с трудом удержалась от вопроса: не хочет ли эта очаровательная женщина совершить небольшую поездку в Новую Каледонию? Но тут она вспомнила, что у нее уже есть ассистентка. Просто эта ассистентка прячется где-то в брюхе корабля, в их крошечной каюте, с головы до ног залитая кровью. И потом, Инид явно имела куда меньше сходства с Поллианной. Скорее уж, она на леди Макбет смахивала. Марджери пошевелила руками и ногами, попыталась подняться, но потерпела неудачу. Медсестра тут же постаралась ее успокоить: – Ну, зачем же так торопиться! В этом нет никакой необходимости. Вы довольно сильно ушиблись, так что некоторое время вам будет больно двигаться, а потом еще и синяки проявятся. Я вам дам с собой йод и бинты. Но когда мы дойдем до Брисбена, встать вам все-таки придется. О вас есть кому позаботиться? Марджери не ответила. * * * В свою каюту она вернулась уже в середине дня. Ее ассистентка лежала на верхней койке, завернувшись в свой розовый пеньюар цвета вареной креветки. Помимо йода и бинтов Марджери выдали еще и трость. Особой необходимости в ней, правда, не было, но она все же давала ощущение большей устойчивости. Больное бедро чудесным образом никаких повреждений не получило, а вот колени были сильно ободраны, да и садиться Марджери было больно. – Инид, вы как там? Но Инид, похоже, спала – во всяком случае, лежала с закрытыми глазами и совершенно неподвижно. Впрочем, было уже понятно, что она жива: на груди у нее стояла пепельница, которая мерно приподнималась и опускалась в такт ее дыханию, точно маленькая лодка. Выстиранное платье висело на спинке стула. Потом Инид осторожно приоткрыла один глаз и спросила: – Что это с вами случилось? – Я упала. – О господи! – вздохнула Инид. И неприязненным тоном сообщила: – Если вам интересно, то у меня вчера, должно быть, выкидыш случился. Так что спасибо, вы «как раз вовремя» смылись! Сделали именно то, что мне было нужно. Марджери показалось, что на голову ей разом посыпалось множество разных тяжелых предметов. Она изо всех сил старалась снова не отключиться, не потерять сознание и вообще остаться в здравом уме. Потом тихо спросила: – Инид, вы что, были беременны? Инид молча кивнула, глядя не на Марджери, а в потолок. – И срок был большой? – Да вам-то какая разница? – Ну, я не знаю, Инид… Я просто не знаю… – Марджери вспомнила вдруг те миниатюрные вещички, которые Инид постоянно вязала, и то, как она порой гладила свой живот с выражением осторожного восторга. Затем она попыталась выудить из своей памяти все, что ей было известно о муже Инид, Персе, но оказалось, что о нем она практически ничего не знает. – Я не была уверена, – сказала наконец Инид. – Я не притворялась, ничего такого. Просто думала, что ребенок родится, наверное, только где-то в мае. – В мае! Почему же вы мне-то ничего не сказали?! – Но ведь тогда вы бы меня на работу точно не взяли. – Конечно, не взяла бы. Экспедиция рассчитана на пять месяцев. Мы, возможно, и домой-то вовремя вернуться не успели бы. И потом, как бы вы стали лазить по горам, будучи беременной? – Ну, теперь-то эта проблема отпала, не так ли? – сказала Инид дрогнувшим голосом. – А кто-нибудь еще об этом знал? – Что, простите? – О ребенке, Инид. Еще кто-нибудь знал, что у вас будет ребенок? – Нет. – Даже ваш муж? Инид застонала, и сперва Марджери показалось, что этот стон вызван раздражением и нетерпением, тем, что она не видит очевидного, которое само на нее смотрит. Но когда Инид к ней повернулась, оказалось, что из глаз у нее ручьем льются слезы. – Я их всех потеряла. Я беременела и каждый раз теряла ребенка. Каждый раз! Хотите знать, сколько раз это было? Один, два, три… – Загибая пальцы, Инид качала собственную руку так, словно это было ее крохотное дитя, и, досчитав до десяти, замолчала. А потом, обливаясь слезами, выкрикнула: – Я просто хочу ребенка! Это единственное, чего я действительно хочу. Ребенка! И я так надеялась, что на этот раз все будет иначе. – Инид, простите меня! Простите! Я ведь ничем вам не помогла! Но я так испугалась… Я очень боюсь… – Марджери даже не сразу сумела выговорить слово «кровь». – Я действительно очень боюсь крови. Инид саркастически хмыкнула – во рту у нее словно что-то взорвалось – и сказала: – Ну, просто класс! Особенно если учесть, что вы женщина. – Да, я понимаю… – И все-таки, Мардж, вы ведь даже не попытались мне помочь. Конечно, я всего лишь ваша ассистентка, но я ведь не ваша горничная, а вы не королева Виктория и даже не какая-нибудь герцогиня. И ваша жалкая одежда ничуть не лучше моей. Марджери совсем повесила голову. Она чувствовала, что ее как бы призывают отдать некую часть себя, но для нее это было слишком – она никогда так много не отдавала другому человеку; она вообще чувствовала себя чрезвычайно неуютно в этой ситуации. И больше всего, если честно, ей сейчас хотелось присесть, вот только единственный стул был занят выстиранным платьем Инид. Вместо этого она затаилась, надеясь, что Инид со временем успокоится и придет в себя. Потом, правда, спросила, не хочет ли Инид чаю. Но Инид ее, похоже, не слышала. Она вслух разговаривала с каким-то заинтересовавшим ее пятном на потолке: – Мне бы следовало догадаться, что я и этого ребенка потеряю. Меня ведь даже ни разу не тошнило. А это плохой знак. Когда тебя тошнит, это означает, что твой ребенок здоров. – И она засмеялась каким-то убийственно горьким смехом. – Ну что ж, видимо, теперь для меня все кончено. И у меня никогда уже детей не будет. * * * На похоронах матери Марджери не плакала. Ей тогда было всего семнадцать. И тетки сказали ей, чтобы она хоть на людях не притворялась, будто ей все равно. Только она не притворялась: она и тайком, наедине с собой, тоже не плакала. Она видела, как гроб опустили в могилу, потом взяла комок земли и, подражая теткам, бросила его вниз, на гроб, но ей это показалось довольно нелепым – все равно что какую-то нору грязью залеплять. В этом не было ни малейшего смысла. Потом до нее донеслось странное сопение, словно душат, схватив за шею, маленького зверька, и она обернулась, с изумлением обнаружив, что эти звуки исходят от Барбары. Барбара не закрывала лицо черной вуалью, как это сделали тетушки Марджери, и всем было видно, какой у нее красный нос, как сильно у нее опухли глаза и лицо – казалось, она с размаху врезалась им в стену. Потом, спустя какое-то время после похорон, Марджери не раз стояла перед зеркалом, кривя рот, как тогда Барбара, и пыталась заплакать, но у нее по-прежнему ничего не получалось. Она понимала, что скучает по матери, что любит ее, но ей казалось, что тоска по матери находится как бы в одном месте, а она, сама Марджери, – в другом, и соединить их никак невозможно. А вот Инид была совершенно не такой. После выкидыша она очень много плакала, плакала громко, не стесняясь своих слез и соплей. И явно не только из-за физической боли. Хотя порой ее так скручивало, что она становилась бледной как смерть и съеживалась в комок. Она говорила Марджери, что просто понять не может, зачем ее тело так с ней поступает, зачем оно снова отняло у нее ту единственную драгоценность, которую она так мечтала сберечь. «Это точно была девочка! – плакала Инид. – Я сердцем чую, что девочка!» А еще Инид говорила, что ей страшно, что ей кажется, будто она как бы исчезает понемногу и скоро совсем исчезнет. Во время беременности она всегда знала, что жива, всегда чувствовала себя живой, но с каждым потерянным ребенком она теряла и какую-то часть себя самой. Марджери всячески старалась ее отвлечь, приносила ей сладости, сэндвичи с яйцом, лак для ногтей. Но это не помогало. Инид по-прежнему валялась на верхней полке, все время плакала, и от нее уже начало как-то нехорошо пахнуть. И она постоянно прижимала к уху свой новый приемник и слушала General Overseas Service[17]. В дверь их каюты то и дело стучались какие-то люди, но Инид никого не желала видеть, даже Тейлора. Марджери все пыталась понять, как у этого крошечного легкомысленного существа помещается внутри такая огромная боль? И ведь Инид не требовала от жизни ничего сверхъестественного. Она просто хотела стать матерью, то есть совершить нечто самое обычное. Когда Марджери сообщили – ей тогда было уже далеко за тридцать, – что у нее никогда не будет детей, она попросту не позволила себе горевать. Ну что ж, решила она, пусть это будет еще одной из тех вещей, которые делают ее не такой, как все. И уход за Инид тоже давался ей отнюдь не просто и естественно – в отличие от Инид, которая с удовольствием взяла бы на себя заботу о любом одиноком или больном человеке, который хоть раз в ее присутствии кашлянул. А вот Марджери в роли сиделки чувствовала себя весьма некомфортно. Ее никто ни разу в жизни не попросил о помощи – как раз наоборот: тетки любую болезнь переносили стоически, словно для них признать свое поражение было отвратительно и вульгарно, – и сейчас она постоянно боялась неправильно понять Инид. Что, кстати, весьма часто и происходило. Когда она предложила Инид подняться на палубу и подышать воздухом, та сказала, что сейчас ей просто невыносимо будет видеть чужих детишек. Но и одна Инид оставаться тоже не хотела. Так что Марджери убрала в шкаф свои платья, закрыла склянки для насекомых крышками, уселась на желтый стул и стала рассказывать Инид обо всем, что приходило ей в голову; но запас возможных тем довольно быстро иссяк, и Марджери принялась за жуков; она подробно рассказала Инид о золотом жуке, а затем показала ей изображения других жуков, имевшиеся у нее в книгах, и пояснила: – Наш золотой жук должен быть величиной примерно с божью коровку, но не такой круглый. И у него наверняка очень длинные усики, потому что он, являясь естественным опылителем, так и живет на белой орхидее. А вот это долгоносик-трубковерт. – Она поднесла книгу к самому носу Инид, чтобы та смогла как следует рассмотреть этого жука. – Видите, он ярко-зеленый, как листва, и весь покрыт тоненькими волосками. А этот блестящий жук называется бронзовка золотистая. Он питается лепестками розы. – Марджери перелистывала страницу за страницей, рассказывая Инид о своих самых любимых жуках и показывая их изображения. – Смотрите, Инид, это жук-носорог. Видите, какой у него длинный рог? Это африканский цветочный жук. Обратите внимание, какая у него интересная окраска – зеленая, красная, да еще и с крупными белыми пятнами. А как вам этот большой черный жук? С оранжевой головой и большими черными жвалами? – Инид подолгу смотрела на каждую страницу и кивала, когда можно было двигаться дальше. Она, правда, так и не сказала, нравятся ли ей жуки, но хотя бы перестала без конца плакать и причитать. – Как это мило, – сказала она однажды тихим голоском. – Что именно? – Все это. То, что вы так подробно рассказываете мне о жуках. Нет, правда, это очень мило с вашей стороны. В общем, следующей выходки Инид Марджери уж никак не ожидала.