Глава I. НА ЗАПАДНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ Прошло уже немало времени с рассвета, и я успел проехать не одну милю. Солнечные лучи безжалостно жгли меня и моего гнедого мустанга, удваивая усталость. Пора было подумать об отдыхе. Передо мной тянулась волнистая бескрайняя прерия. Я не видел человеческого лица с тех пор, как пять дней тому назад сиу-оглала рассеяли наш небольшой отряд, и уже начинал тосковать по разумным существам: мне хотелось убедиться, что при столь долгом вынужденном молчании я не разучился говорить. Расседлав и стреножив мустанга, я пустил его пастись в лощину, а сам поднялся на вершину холма, чтобы осмотреться. Оттуда, как на ладони, были видны все окрестности, и я мог не опасаться, что кто-нибудь подкрадется ко мне незамеченным и застигнет меня врасплох. А повод для таких опасений был, и весьма веский. Наш отряд, насчитывавший двенадцать человек, Двинулся в путь с берегов реки Плат, чтобы спуститься по восточным отрогам Скалистых гор и перебраться в Техас. В то же время племена индейцев сиу вступили на тропу войны и покинули свои стойбища, чтобы отомстить за смерть своих сотоварищей, погибших в стычке с нами. Мы знали о нависшей над нами угрозе и принимали все мыслимые меры предосторожности, и все же встречи с одним из отрядов воинственных краснокожих избежать не удалось: нас окружили, половину перебили, а остальные, сумев прорвать кольцо, бежали в разные стороны. Положение наше сложилось — хуже некуда, дай Бог ноги унести. Но заметать следы было некогда: наверняка индейцы шли за нами по пятам, и смотреть приходилось в оба. Согласитесь: лечь вечером спать, чтобы утром проснуться в Стране Вечной Охоты без скальпа — перспектива не самая приятная. Итак, я улегся на вершине холма, достал из сумки кусок вяленого бизоньего мяса, натер его за неимением соли, порохом и принялся жевать, надеясь с помощью зубов превратить его в подобие пищи, которую можно было бы без риска для здоровья отправить в желудок. Утолив голод, я вытащил из кармана сигару собственного изготовления, закурил ее и принялся от скуки пускать дым кольцами и завитками, испытывая при этом такое наслаждение, словно я плантатор из Виргинии и курю листья лучшего в мире табака, сорванные в перчатках и скрученные нежными пальчиками девушек. Я отдыхал, наслаждаясь покоем и ароматным дымом, когда на горизонте показалась точка, двигавшаяся в моем направлении. Я сразу же скатился вниз, чтобы меня не заметили, а сам продолжил наблюдение за всадником. Его лошадь двигалась так медленно, что ему потребовалось полчаса, чтобы преодолеть милю. Он сидел в седле по-индейски, то есть чуть ли не на шее животного, но, судя по одежде, это был белый. К моей досаде, я заметил также, что за ним следуют четверо краснокожих. Достав подзорную трубу, я приник к окуляру и разглядел сиу-огалала, покрытых татуировкой, беспощадных и мстительных, по-видимому, из того отряда, который гнался за мной по пятам. Белый путешественник, сам того, возможно, не желая, привел ко мне моих врагов. Тем временем путник приблизился ко мне настолько, что я уже мог разглядеть его. Это был худой, невысокий человек в шляпе, от которой осталась одна тулья. В прерии подобный головной убор ни у кого не вызывает удивления, но шляпа без полей подчеркивала в его внешности существенный и странный даже для Дикого Запада недостаток: у приближавшегося ко мне путника не было ушей, а ужасные шрамы на их месте свидетельствовали о том, что человека лишили их насильственно. На его плечах висела длинная попона, укрывавшая все тело, так что снизу выглядывали только длинные худые ноги в столь необычной обуви, что в Европе ее вид привел бы в изумление любого сапожника. Такую обувь носят аргентинские гаучо, и, чтобы смастерить ее, с лошадиной ноги снимают кожу чулком, а потом в этот чулок засовывается человеческая нога. Свежая, еще теплая кожа обтягивает ее, высыхает, стягивается, дубеет и, плотно схватив плюсну и лодыжку, превращается в великолепный сапог, единственным недостатком которого является полное отсутствие подметки, что, в конечном счете, не так уж и страшно — подошва человека, достаточно загрубевшая, вполне может ее заменить. У седла незнакомца болталось нечто, отдаленно напоминающее ружье, хотя издали я принял этот предмет за палку, подобранную в лесу. Лошадь путника выглядела не менее нелепо, чем сам хозяин. У нее были длинные, как у верблюда, ноги, невероятных размеров ослиная голова, а уши, словно слишком большие и тяжелые для нее, висели, как у собаки ньюфаундлендской породы. Несуразное животное шло с низко опущенной головой, будто принюхиваясь к земле. У любого человека, мало знакомого с нравами Дикого Запада, внешний вид всадника вызвал бы снисходительную усмешку, однако мне он показался, несмотря на всю его странность, одним из тех вестменов, о чьих достоинствах можно судить только после того, как с ним сойдешься поближе. По-видимому, он не догадывался, что за ним по пятам следуют четверо самых жестоких врагов, так как спокойно и безмятежно ехал своей дорогой и ни разу не оглянулся. Когда нас разделяло не более сотни шагов, он наконец-то обратил внимание на мои следы. Трудно Даже сказать, кто первым заметил их — может быть, всадник, а может быть, и его лошадь. Но я собственными глазами видел, как лошадь остановилась, опустила голову еще ниже, к самой земле, и стала коситься на отпечатки копыт моего мустанга. При этом она быстро двигала ушами, да так, что создавалось впечатление, будто какая-то невидимая сила пытается вырвать ей уши с корнем. Незнакомец решил было спешиться и осмотреть мои следы повнимательнее — затея в его положении совершенно ненужная и опасная, — и поэтому я крикнул: — Не теряйте зря времени, сэр! Спускайтесь с холма! Я тотчас же встал в полный рост, чтобы он мог меня увидеть и не принял за грабителя. Его кобыла подняла голову и навострила уши, словно пытаясь поймать ими звук моего голоса, и взмахнула в знак одобрения жалким обрубком хвоста. — Так уж и быть! — ответил мне всадник. — Но в следующий раз, когда вам захочется поорать, делайте это потише — на этом Богом забытом лугу могут быть чужие уши, которым не обязательно все слышать. Пойдем, Тони! Лошадь подчинилась, привела в движение свои длинные ноги и вскоре уже была рядом с моим мустангом. Видимо, он пришелся ей не по вкусу, потому что, посмотрев на него свысока, она с пренебрежением повернулась к нему той частью тела, которую мореходы именуют кормой. Старая кобыла явно принадлежала к нередкой в прерии породе верховых животных, которая живет исключительно для своего хозяина и ко всем остальным относится с недоверием и подозрительностью. — Позвольте мне самому решать, как громко я могу говорить, — ответил я. — Откуда вы путь держите и куда направляетесь? — Вам-то что за дело? — Откуда вам знать, до чего мне есть дело, а до чего нет? Мы не успели обменяться и дюжиной слов, а я уже вижу, что вы вежливости не обучены. Должен вам заметить, я привык к тому, что на мои вопросы отвечают. — Вы сразу показались мне достопочтенным джентльменом, — насмешливо отозвался незнакомец, поглядывая на меня с высоты своей клячи, — поэтому я готов немедленно дать вам требуемое объяснение. И он показал рукой сначала назад, а затем вперед. — Я прибыл оттуда, а еду туда. Этот человек нравился мне все больше. Видимо, он принимал меня за сбившегося с дороги случайного искателя приключений, эдакую залетную птицу, решившуюся на свой страх и риск пересечь прерию в одиночку. Надо сказать, у него были на то основания, так как настоящий вестмен не придает совершенно никакого значения своей внешности, скорее даже нарочито пренебрегает чистой и опрятной одеждой, выставляя напоказ свои засаленные лохмотья, которые заменяют ему визитную карточку. Внешний вид тех, кто долгие годы живет на Диком Западе, никак не согласуется с приличиями, принятыми в обществе, а любого пристойно одетого человека вестмен принимает за щеголя и гринхорна, от которого следует ожидать подвоха. Я же совсем недавно приобрел в форте Рондэйл трапперскую обновку, а на оружии, от которого так часто зависела моя жизнь, не было ни единого пятнышка ржавчины. Именно эти два обстоятельства и ввели в заблуждение незнакомца, человека явно бывалого. Поэтому я не стал принимать близко к сердцу его невежливый ответ, показал, подражая ему, рукой вперед и невозмутимо произнес: — Постарайтесь доехать «туда», желаю удачи! Но у вас появились попутчики, а вы их, кажется, и не заметили: за вами следуют четверо краснокожих! Незнакомец изумленно уставился на меня. В его глазах зажглось веселье. — Я не заметил четверых краснокожих?! Придет же такое в голову! К вашему сведению, эти джентльмены следуют за мной с раннего утра и горят желанием познакомиться со мной поближе, но по принятым у них правилам хорошего тона лучшее время для знакомства — ночь. Поэтому мне совершенно незачем оглядываться, я знаю, что они хотят дождаться темноты, чтобы напасть на меня. Но я опережу их и сам нанесу им визит вежливости. Только вот ведь незадача — раньше прерия была ровная, как блюдце, а здесь я вижу холмы… Значит, пора поговорить с ними. Подождите меня здесь минут десять, и вы увидите, как это делается. Боюсь, правда, что вы дадите стрекача от одного запаха краснокожих, такие люди, как вы, на дух их не переносят. Вперед, Тони! Не удостаивая меня больше своим вниманием, он исчез вместе со своей клячей среди зеленых холмов. Я знал, что он собирается предпринять, так как и сам бы действовал подобным же образом, пытаясь зайти индейцам в тыл, пока они не разгадали хитрость. Между тем краснокожие приблизились. До сих пор им не о чем было беспокоиться: они не спускали с вестмена глаз и были уверены, что тот достаточно далеко. Однако вскоре они должны были наткнуться на мой след и насторожиться. На всякий случай я проверил оружие и взвел курок. В том месте, где след незнакомца пересекался с моим, индейцы внезапно остановились и сгрудились вокруг своего предводителя. Я поднял было штуцер, но пустить его в дело мне не пришлось: из-за холма раздался выстрел, второй, и двое краснокожих замертво свалились с лошадей. — И-хи-хии! — пронесся над холмами победный индейский клич. Однако на этот раз кричал не индеец, а маленький охотник, пустивший лошадь вскачь — он делал вид, что собирается броситься после первых двух выстрелов наутек. Кляча его преобразилась. Она мчалась, вымахивая длинными ногами так, что из-под копыт летели комья земли, и прядала ушами; каждая жилка на ее теле напряглась, как струна, готовая лопнуть в любую минуту. Всадник и лошадь стали одним существом, вестмен даже бросил поводья, заряжая на скаку ружье. Он действовал ловко, уверенно и бесстрашно, тем самым подтверждая, что ему не впервой выходить победителем из схватки с самым жестоким и беспощадным врагом. Вслед ему прогремели два выстрела, но пули просвистели мимо. Раздосадованные неудачей, индейцы бешено взревели, выхватили томагавки и бросились в погоню. Вестмен мчался без оглядки, но вдруг, не прибегая к поводьям, словно чудом развернул лошадь, и она встала как вкопанная — так же неподвижно, как стоят козлы для пилки дров. Снова прозвучали два выстрела, и оба индейца рухнули на землю. Моя помощь маленькому охотнику не потребовалась, и я со штуцером в руках пошел к нему навстречу. Он же спрыгнул с лошади у тел убитых краснокожих и горделиво поглядывал на меня. — Теперь вам понятно, как следует говорить с дикарями? — спросил он. — Спасибо за науку, сэр. Теперь понятно. Моя улыбка показалась ему насмешливой, он окинул меня пристальным взором и с подозрением в голосе спросил: — Не хотите ли вы сказать, что и сами так поступаете? — Нет, что вы. Я поступаю так только на равнине, где негде укрыться, а среди холмов я просто возвращаюсь по собственным следам и жду врага за вершиной. — Смотрите-ка! Откуда вы взялись и кто вы такой? — Я писатель. — Писатель? Что это значит? — Это значит, что я пишу книги. — Пишете книги? — изумленно повторил он, отступая от меня на шаг. На его лице появилось выражение не то подозрительности, не то жалости. — Как у вас со здоровьем, сэр? И он покрутил указательным пальцем у своего виска, жест понятный во всем мире. — Я никогда не жаловался на здоровье, — спокойно ответил я, даже не собираясь обижаться. — Не жаловались? Может быть, лучше все-таки показаться доктору? Мне это непонятно, черт возьми! Я стреляю в бизона, потому что хочу есть. А для чего вы пишете книги? — Чтобы люди их читали. — Сэр, вы можете обижаться на старого бродягу, но вы занимаетесь совершенной глупостью. Это же надо было такое придумать! Писать книги, чтобы другие их читали! Возьмите, к примеру, меня: я охотник, но дичь свою никому не отдаю. Пусть тот, что хочет читать книги, сам их и пишет! Так что же вы делаете здесь? Зачем пожаловали в прерию? Вы что, и здесь собираетесь писать книги? — Сначала я путешествую, встречаюсь с разными людьми, а потом возвращаюсь домой и в книге рассказываю о том, что со мной приключилось, что довелось увидеть, с кем свела меня судьба. Тысячи людей читают мои книги, и им совсем не обязательно отправляться в прерию, чтобы узнать, какова здесь жизнь. — Вы и обо мне напишете? — Ну конечно, — ответил я в надежде, что это расположит вестмена ко мне. Но я просчитался. Незнакомец пристально посмотрел на меня, сжал в руке рукоятку ножа и подошел ко мне вплотную. Он встряхнул меня за плечо и с явной угрозой произнес: — Вон там стоит ваша лошадь, сэр. Сделайте милость, садитесь в седло и немедленно убирайтесь вон, если не хотите, чтобы десять дюймов холодной стали пощекотали вам ребра. Я не желаю видеть вас в прерии, где я хозяин. Я не потерплю присутствия человека, при котором слова сказать нельзя, шагу нельзя ступить, чтобы потом весь мир об этом не узнал. Я не хочу, чтобы вы меня ославили. Прочь! Он был невысок ростом и едва доставал до моего плеча, однако грозил всерьез. Мне хотелось расхохотаться, но я сдерживался, чтобы не распалять его злость еще больше. — Поверьте мне на слово, я напишу о вас только хорошее, — примирительно произнес я. — Мне все равно, хорошее или плохое! Убирайтесь! Будет так, как я сказал! — Тогда я обещаю вам, что не напишу о вас ни слова, — продолжал я свои попытки восстановить мир. — Я вам не верю! Разве можно верить обещаниям выжившего из ума писаки? Убирайтесь отсюда, иначе вам плохо придется! — Что же со мной может случиться? — Сейчас увидите! Со спокойной улыбкой я взглянул в его горящие гневом глаза и решил, что настало время положить конец разыгравшейся комедии. — Показывайте же, не тяните! — вызывающе сказал я, желая проверить, как далеко он готов пойти в своих угрозах. — Смотрите! Как вам нравится это лезвие? — прошипел он, выхватывая нож и поднося его к моей груди. — В нем обещанные десять дюймов! — Прекрасный нож! Сейчас я докажу вам, что сумею оценить его по достоинству! С этими словами я молниеносно перехватил его руку, заломил ее за спину и сжал запястье с такой силой, что он скорчился от боли и выронил оружие. Мгновение спустя обе его руки уже были стянуты ремнем от мешочка с пулями, висевшего у него же на поясе.