Осташа застонал сквозь стиснутые зубы, по-волчьи запрокинув лицо к небу. Душа его вытянулась и истончилась, будто сверху сквозь горло кто-то высасывал ее из Осташиной груди. Петрунька затрепыхался, но Осташа только крепко прижал его к себе. — П-прости… — прошептал Петрунька. Левой рукой притиснув парнишку к груди, Осташа схватил себя за лицо и стал мять скулы, нос, лоб, точно вминал в себя эту страшную мысль: ему не пройти Разбойник отуром. Ему никогда не доказать батину правду. Все зря. Колыван победит. — Ладно, ладно… — обморочно забормотал Осташа и для себя, и для мальчонки. — Ладно… — Он подхватил Петруньку другой рукой и стал качать, как младенца. — А тебя-то кто так уделал? Воры?.. — Н-не было воров… Их ба-батька придумал… С-сам он всех н-н-нас бил… У-узнал, что ты-ты Н-неждан-нку… с-с-с… с-сп-п… В скит ее отп-правил… До-до П-прошки… — Что ж она там — повесилась? — У-убеж-жала… — Куда? — Н-не знаю… Я с-сам из до-дома убеж-жал… К те-теб-бе… — Ну что мне делать с батькой твоим? — с мукой спросил Осташа у Петруньки. — Что мне делать с тобой? Что с бурлаками делать, с собою?.. — П-прости… — Заладил: «прости», «прости»!.. — сорвав сердце, крикнул Осташа и напролом сквозь ельник пошагал обратно к костру. Его молча ждали. Он сел на прежнее место и снова пристроил Петруньку на колени, чтобы мальчонка отогревался от огня. — Что скажешь? — наконец спросил Корнила Нелюбин. — Ничего, — буркнул Осташа. — На одной барке идем… Где ты — там и мы. Осташа упрямо смотрел на угли. — Мы еще посмотрим, чья возьмет! — вдруг заорал он и поднял на народ бешеные глаза. — Я тоже сплавщик! Тоже не из шишки выковырян! Боится кто — не держу! Оказывается, все бурлаки сидели вокруг костра, как на ночных пересудах. И вот один не торопясь встал, встал второй, третий, пятый… Они разошлись по полянке и скоро небольшой толпой вернулись обратно, уже плотно одетые в зипуны и перепоясанные. — Бог в помощь мимо смерти пробежать, братцы, — печально сказал кто-то из них. — А мы со сплава уходим. Они поклонились, опасаясь посмотреть на Осташу, развернулись и пошли прочь. Хруст их шагов затих в лесу на склоне. — Давай уж, сплавщик, расскажи нам: кто, что, как и почему, — раздумчиво произнес в тишине Корнила. — Нечего мне рассказывать, — сквозь зубы ответил Осташа. — Тебе бурлаки нужны или один пойдешь? — прорычал Платоха. Корнила, осаживая подгубщика, положил ладонь ему на плечо. — Один! — крикнул Осташа. — Ты скажи, — спокойно, без нажима, продолжил Корнила, — Поздей — он Колывана засланец был? — Его, — кивнул Осташа. — А Федьку за тебя убили? — За меня. — И тоже Колыван стрелял? — У него есть кому стрельнуть. Никешка смотрел на Осташу, открыв рот. Видно, в его простом уме такое и уложиться не могло. — А басня, что батька твой цареву казну украл и барку убил, — колывановская? — А еще-то чья? — Осташа впервые глянул Корниле в лицо. Но Корнила не пытал Осташу — размышлял сам с собою, смотрел в землю, чертил прутиком в пепле костра. — Расскажи начистоту, — попросил Корнила. — Открой душу народу… Тебе же нужен народ, верно? Кто же с тобой пойдет вслепую, ежели у тебя за спиной такая тайна? Уважь… Осташа обвел всех глазами. Вот так взять — и рассказать все с самого начала? Со всеми хитростями, со всем стыдом, со всем бесполезным смыслом?.. Нет. Это и невозможно, не по силам. По силам только сказку рассказать, чтобы в нее поверили. А совесть — это когда правда твоя и сказка твоя об одном и том же. Да и не поверят в правду. После правды надо делать поневоле, а поневоле не всякий пожелает. Зато после сказки — сделают то же самое, но своей охотой. — По мамкам соскучились? — спросил Осташа у всех. — Давно сказок не слушали? Ну ладно. Моя байка не длинная… После капитана Берга уже привычно было из своей истории складывать другую: похожую, но не ту, что была. — Поздей уже нашептал вам, что батя мой пугачевскую казну закопал, да? Это правда. Белобородовская казна в Старой Утке сплавщикам досталась, а от них случаем — бате. Батя ее и зарыл. Где зарыл — никому не сказал, даже мне. Казну эту только настоящий царь должен взять. А чтобы он нашел ее, батя пустил гулять загадку про четырех братьев Гусевых, которые на клад положены. На самом деле Гусевых он не убивал. Живы они были почти все, а последний из них — Чупря — и сейчас Колывану служит. Это он Федьку застрелил. Бурлаки слушали внимательно, даже бабы, стоящие поодаль и одинаково прикрывшие рты ладонями. Осташа привстал, чтобы перевернуть Петруньку к огню другим боком, и увидел, что мальчишка спит. — А батя мой на Чусовой лучшим сплавщиком был. Он ни под кого не нагибался, сам ходил. А под Кононом Шелегиным лучшим был Колыван Бугрин. При Кононе и Гусевы от властей прятались. Видно, Колыван-то от Гусевых и догадался, где казна схоронена. Разгадал, значит, батину загадку. И батя мой стал ему мешать: что же за тайна, коли на двоих поделена? А батя хотел сплавщицкий подвиг совершить: пройти Разбойник отуром. Такой путь найти, чтобы любой этим путем мог Разбойник обогнуть, даже когда погибель вроде бы и неминуча… Колыван на то и рассчитал. Батину барку поддырявил, и батя убился об Разбойника, утонул. А Колыван всем сказал, будто батя мой нарочно барку убил, чтобы убежать и казну унести. Чтоб никто ни его, ни казну на Чусовой больше не искал. Нельзя, мол, Разбойника отуром пройти, и если уж Переход пошел, значит, хотел барку убить и золото забрать. И теперь казна только Колывану бы и досталась. Он и без того уже на Чусовой себя царем возомнил. Конон помер, а Калистрата Крицына, наследыша его, позавчера застрелили. Думаю, что это по Колыванову наущенью Чупря Гусев и застрелил. — Калистрата убили?.. — загомонили бурлаки. — Ну и дела!.. — Один я остался Колывану поперек горла, — продолжил Осташа. — Потому что мне обиден поклеп на батю. Потому что с того поклепа меня к сплаву не допускали. И нынче я хочу Разбойник отуром пройти. Пройду — и всем станет ясно, что возможно такое. А значит, честен был Переход. Значит, сгубил его Колыван, который больше всех про черный умысел кричал. И не посмеет Колыван казну выкопать, и не возьмет верх на сплаве, как Конон брал. Понятно теперь, что за ярость у Колывана? — Да уж понятно, — вразнобой закивали бурлаки в раздумье. — Не одолеть тебе, парень, — с сожалением сказал Платоха. — Сильный ты сплавщик, слов нету… Но Колывана не переломишь. — Переломлю, — упрямо ответил Осташа. Платоха подумал и повторил: — Не переломишь. Осташа отвернулся. Глупо за последнее слово перепираться. — А мальчонка Колыванов тут при чем? — напомнил Корнила. — Осташка с ним прошлое лето подружился, — влез Никешка, покосившись на Осташу: верно ли говорит? — Колыван за то бил Петруньку смертным боем… Вся деревня видела. — И что же теперь? — спросил Платоха о самом главном. Осташа передернул плечами: — А теперь Колыван на якоре будет поджидать меня перед Разбойником, чтобы баркой мою барку толкнуть и убить об скалу. Ни с Поздеем, ни с Чупрей у него не вышло меня убить. Ему только так и остается. — А ты?.. Осташа усмехнулся, не поднимая взгляда. — Может, пересидеть здесь денек? — робко предложил кто-то из бурлаков. — Или два… Не будет же караванный столько ждать… Осташа покачал головой. — Я сплавщик, — сказал он. — Я с Колываном буду мериться. Я не спрячусь. — Он все одно пойдет, — сдвинув бороду на сторону, раздумчиво согласился Корнила. Теперь он не сводил глаз с Осташи. Бурлаки помолчали, потом начали переговариваться. Осташа ждал, баюкая Петруньку. — Отойдем, братцы, — вставая, распорядился Платоха. — Давай не при человеке… Бурлаки гурьбой отошли за елки. У костра остались только Осташа с мальчонкой, Никешка, Корнила да еще пара мужиков. — Уйдет от тебя народ, — негромко сказал Осташе Корнила. — Не ту сказку ты рассказал… Осташа не ответил. Бурлаки возвращались россыпью и поодиночке. Кто-то что-то негромко и горячо втолковывал товарищу, взяв того за локоть, кто-то угрюмо помалкивал. Кто-то сразу вывернул к костру и присел на бревнышко. Кто-то заполз в свой шалаш, кто-то полез на барку — в мурью, где хранились пожитки. Платоха остановился перед Осташей, постоял, странно кривя рожу и шевеля усами. — Уходим мы, сплавщик, — сказал он. — Свой живот дороже. Тебе это уже говорили.