– Нет. Брось это. Я пока ни на что не соглашалась, слышишь? – предупредила она, погрозив ему пальцем. – Однажды я уже появилась без приглашения при дворе у джиннов, которые что-то не поделили с моими предками, и это прошло не слишком гладко. Если в Та-Нтри все пойдет не по плану, ноги моей там не будет. Тень того, что раньше могло быть улыбкой, тронула его губы. – Тогда я почту за честь быть тобой покинутым. – Выражение лица Али смягчилось. – Спасибо тебе, Нари. Я не думаю, что смог бы пройти через все это без тебя. – Ты тоже ничего, – проворчала она, сражаясь с эмоциями, гложущими сердце. Теперь Али улыбнулся по-настоящему, впервые за все время с осады города. – И что же мы будем делать дальше, раз уж ты за главную? Нари кивнула на ханджар Мунтадира: – Будем покупать лодку. 11 Дара Дара поморщился, наблюдая, как юноши, выстроившись перед ним в шеренгу, выпускают стрелы в деревья, в траву, в далекий шатер – другими словами, куда угодно, кроме своих мишеней. – Они хоть чуть-чуть… совершенствуются? – спросил он наконец. Ношрад, один из его первых воинов, выглядел мрачно. – Они понемногу учатся стрелять прямо вперед, а не друг в друга. Дара ущипнул себя за бровь: – Ничего не понимаю. Наш народ славится своими лучниками. Приближался Навасатем. Где все дэвы, которые собирались состязаться в стрельбе? – После твоей смерти единственными дэвами, которым позволялось владеть луком, остались вельможи, присягнувшие Кахтани. Каве предупреждал меня, что многие из них были верными спутниками эмира Мунтадира, и посоветовал отсеять их из числа будущих рекрутов, пока обстановка не перестанет быть такой… накаленной. Новость о том, что они не могут получить в свое распоряжение целый отряд опытных лучников, в которых так отчаянно нуждался Дэвабад, из-за их дружбы с Мунтадиром аль-Кахтани, заново наполнила Дару желанием придушить бывшего эмира. Он похрустел суставами, уговаривая себя сохранять спокойствие. – Должно быть больше дэвов, готовых встать на защиту своего города. – Мы уже откомандировали всех, кто имел хоть какой-то боевой опыт. – Ношрад колебался. – Поиск рекрутов не приносит ожидаемых результатов. После исчезновения магии… все ждут следующей катастрофы. Ожидание следующей катастрофы казалось уместным описанием их нынешнего положения. Дара обвел взглядом поле, которое его солдаты превратили в тренировочный полигон. Отгороженные стеной от прочих секторов, дэвы открыли ворота, выходящие с их территории в холмы, леса и на луга, преобладающие в остальной части острова, – возможность, недоступная ни одному другому племени. Большая часть земель здесь принадлежала старейшим семьям дэвов в городе – во всяком случае, до тех пор, пока Манижа не объявила, что все переходит под ее контроль. К Навасатему в городе хорошо запаслись провизией, но из-за огромного числа туристов и того обстоятельства, что ни корабли, ни караваны не заходили в город, еда в скором времени обещала стать проблемой, и поэтому они собирались сделать так, чтобы остатки несобранного урожая оказались в их руках. Технически вопросы провизии Дару не касались – только вопросы безопасности и дела военные. Однако было не так-то просто оставаться в стороне от повседневных проблем управления городом. Прошло уже две недели с тех пор, как они захватили дворец, а Манижа все еще пыталась сколотить вокруг себя правительство, если под правительством понимать дюжину запуганных министров разного уровня опыта, под руководством крайне замотанного и сердитого Каве э-Прамуха. Несмотря на ультиматум Манижи и хаос, который посеял Дара, разнося весть об этом ультиматуме, никто из джиннов не спешил сдаваться. Агниванши прислали осторожно сформулированное письмо, которое можно было истолковать дюжиной разных способов, Тохаристан – куда более грубое послание, в котором предлагали Бичу Кви-Цзы гореть в аду, а Сахрейн – самую настоящую бочку горящего навоза. Аяанле и Гезири молчали, хотя Дара предполагал, что молчание – знак того, что кто-то активно замышляет твое свержение. И он ничего не мог с этим поделать, кроме как обучать новых воинов. – Продолжайте работать, – сказал он Ношраду. – Посмотрим, удастся ли мне найти еще рекрутов. Дара возвращался во дворец по главной улице, морально готовясь к противоречивой реакции, которую теперь вызвало его присутствие. Когда Дара только вернулся в Дэвабад, дэвы относились к нему как к герою: легендарный Дараявахауш э-Афшин вернулся к жизни, чтобы сопровождать еще более удивительную и загадочную бану Нари э-Нахид. Сюжет и впрямь выходил самый что ни на есть захватывающий: однажды, в более безмятежные времена, прогуливаясь с Джамшидом, Дара даже наблюдал его в инсценировке кукольного театра. Он был осведомлен и о другой трактовке, которую привносили в их историю: Нари была прекрасной девушкой, Дара – доблестным воином, а из Кахтани получились превосходные злодеи. Кланяясь Нари в Великом храме, он слышал вздохи и восхищенные перешептывания, замечал мечтательные взгляды и встречал переполненных эмоциями детей, все норовивших показать ему свои метки Афшина, которые сами рисовали себе на щеках. Больше меток Афшина никто не рисовал. Нет, многие дэвы приветствовали завоевателей слезами благодарности и стекались поглазеть на Манижу во время ее редких публичных выступлений. Но, как и сказал Ношрад, большинство держались настороженно. Покорившиеся, травмированные, запуганные Манижей и Дарой так же, как и в свое время Гасаном. И Дара не мог их винить. Они лишились своей магии, а по их улицам бродили ифриты. Гасан, конечно, был тираном, но Дара понимал, что чудовищный способ убийства Гезири – магия Нахид, которую его народ почитал как священную, была вывернута наизнанку, принося мучительную смерть, – оказался вне их понимания. Дара шел, не поднимая глаз, слушая, как резко смолкают разговоры при его приближении, а за спиной начинается шепот. Женщин и детей на улице почти не было, рынки и кафе опустели, мусор и сорняки начали покрывать мощеные улицы. Путь во дворец тоже дался ему с трудом, потому что лежал через вымершее грязное поле, где прежде находился лагерь погибших Гезири. Он выделялся, как язва, на фоне пышного сада, и ни у кого не хватало духу что-нибудь с этим сделать. Включая Дару. Потому что каждый раз, когда он смотрел на это место, все, что оставалось от его души, кричало ему, что так быть не должно. «Могло быть и хуже», – пытался он убедить себя. Дворец был омыт кровью так же, как и в прошлый раз, когда завоевывали Дэвабад, но тогда убивали его народ. Дэвам, которые испуганно прячутся по домам, еще повезло, что они вообще могут спрятаться. У его семьи такого шанса не было. Но оправдания давались ему все труднее. Дара прошел в огромный тронный зал. Здесь тоже все еще пахло кровью. Тела дюжины Гезири, найденные там, убрали, и Дара сначала приказал очистить комнату слугам, а затем прибег к собственной магии, но едкий аромат никак не уходил. Если бы не это, тронный зал ослеплял бы своим великолепием. Зная, что именно здесь Манижа будет встречать своих подданных, Дара постарался на славу, возвращая ему былую красоту. Щелчком пальцев он убрал следы старения с гигантских колонн, восстановив глянцевый лоск стен из песчаника и яркие краски оригинальных орнаментов дэвов. Толстый зачарованный ковер раскинулся на всю длину зала для аудиенций, сотканный из светящихся нитей в изображениях танцоров, животных и пиров – сюжеты, которые он помнил с юности. Принесли сюда и две большие огненные купели, наполнявшие комнату запахом кедра. И все же даже священным благовониям не удавалось перекрыть стойкий запах крови. Этот зал всегда требовал высокую цену. Дара до сих пор помнил, как он впервые попал сюда. Око Сулеймана, как он был молод. Восемнадцать, девятнадцать лет? Он был еще кадетом, и его забрали прямо из тренировочного зала. Нетерпеливый приказчик, облаченный в цвета королевского двора, подозвал его и сказал, что Дару вызывает Совет Нахид. Вызывает Совет Нахид. Три слова, изменившие всю его жизнь. Сначала Дара решил, что это ошибка. Когда выяснилось, что ошибки нет, он обрадовался и запаниковал разом. Афшинов, не достигших совершеннолетия, не вызывают на ковер к Совету Нахид. Дара знал, что к нему благоволят, он вообще принадлежал к поколению одаренных Афшинов, но в вопросах военной подготовки был на голову выше своих кузенов. Признавая в нем самородка с луком, Дару еще два года назад перевели на индивидуальную программу обучения. Его отец остался недоволен таким решением, хотя и помалкивал. «Зейди аль-Кахтани советуется со своими генералами, а их сыновей отправляет отстраивать разрушенные нами деревни, - вспоминал он, как отец вполголоса жаловался матери, – в то время как мы делаем убийц из воинов, которых должны воспитывать командирами». Явившись во дворец, Дара обнаружил, что его отец, Арташ, уже находился там, коленопреклоненный перед троном шеду, со шлемом в руке. Что-то в его лице показалось Даре неправильным. Все кланялись перед Нахидами, но за старательно безэмоциональным выражением отцовских черт сквозило отчаяние, которого Дара не узнавал. У него самого сердце колотилось так сильно, что отдавалось в ушах, смущая его еще более, потому как он знал, что целители тоже это чувствуют. Слишком перенервничав, Дара простерся ниц, даже не дойдя до трона: сразу упал на колени и прижался лбом к ковру. Напряженную тишину нарушил смешок. – Ближе, юный воин, – подозвал его бага Нахид. – Едва ли мы сможем разговаривать, когда ты так далеко. Потупив взгляд, с пылающим лицом, Дара приблизился и занял подушку рядом с отцом, не понимая, что происходит. Арташ всегда был суровым, но любящим дэвом, и как командир, и как отец. Дара слушался его беспрекословно и всегда брал с него пример, поэтому терялся в догадках, вдруг видя отца согбенным в мрачном молчании. – Оторвись от пола, юноша, дай тебя рассмотреть. Он поднял голову. Трон сверкал на солнце и ослеплял, и Дара моргнул: благословенные Нахиды расплывались перед глазами неясными фигурами в бело-голубых регалиях, с лицами, скрытыми под вуалями. Их было пятеро: один восседал на троне, остальные – на инкрустированных драгоценными камнями креслах. Дара слышал, что Нахиды занимают трон и владеют печатью Сулеймана по очереди. Никто, кроме членов их семьи, не знал, кто из них и когда правит. Он также слышал, что когда-то Совет состоял из тринадцати дэвов, а раньше и того больше. Шептались о разладе среди Нахид: тех, кто мирно не соглашался с их политикой, отправляли в ссылку, а тех, кто критиковал открыто, находили мертвыми. Но все это были слухи, кощунственные сплетни, к которым порядочные дэвы – такие как он – не прислушивались. В голосе Нахида слышалась улыбка. – Красивый юноша, – заметил он. – Ты, верно, очень горд, Арташ, что вырастил такого славного воина, которого превозносят наставники – за мастерство и за его послушание. – В нем вся моя жизнь, – ответил отец дрогнувшим голосом. Обеспокоенный, Дара украдкой взглянул на отца и с удивлением обнаружил, что тот безоружен, а железный нож, который отец носил за поясом, исчез. В жилах зазмеился страх. Как его выдающийся отец оказался в такой ситуации? – Хорошо. – Резкий голос бага Нахида вернул Дару к действительности. – Потому что такой воин нам как раз необходим для одной крайне важной миссии. Она будет нелегкой, но, возможно, самой решающей за очень долгое время. – Он посмотрел на Дару поверх вуали: – Мы верим, что нам нужен ты. Пораженный таким заявлением, Дара чуть не нарушил протокол, разинув рот, чтобы возразить. Тут точно затесалась какая-то ошибка. Он был мастером своего дела, но несовершеннолетним – до его первой четверти века оставалось еще добрых несколько лет. К Афшинам всегда предъявлялись самые высокие требования, особенно когда дело касалось подготовки молодого поколения. Воинов не выпускали на поле боя до достижения совершеннолетия – о том, чтобы возглавить поход, не могло идти и речи. Но он не смел поставить приказ Нахида под сомнение: верный Афшин всегда повиновался, – поэтому Дара ответил единственное, что мог: – Служу Нахидам. Он помнил, как прищурился бага Нахид, а под его вуалью спряталась улыбка. – Видишь, как просто, Арташ? – спросил он, прежде чем снова обратить внимание на Дару. – Так вот, есть один город под названием Кви-Цзы… Дальше – как в тумане. Мрачные предостережения о шафитах, которые обосновались в торговом тохаристанском городе, пороча его. О фанатике Зейди аль-Кахтани, который терпел сокрушительное поражение и в отчаянии замыслил так зверски попрать закон Сулеймана, что это могло спровоцировать новый катаклизм. И ради спасения их народа Зейди нужно было остановить. Приказы. Такие детальные, что Дара, который ни разу не произнес ни слова вне очереди, потрясенно ахнул и перевел взгляд на своего отца, после чего Нахиды стали пугать его рассказами о том, что может случиться, если появится новый Сулейман. Как они все лишатся магии, своего имени, своей семьи, самой своей сущности и будут вынуждены служить людям на протяжении неисчислимых веков; как его мать и младшая сестра могут пострадать в такой катастрофе. И Дара снова ответил единственное, что он мог: – Служу Нахидам. Бага Нахид снова остался доволен. – Тогда возьми шлем своего отца. Он ему не понадобится. У него другая задача. Дара подчинился безропотно. Он еще не оправился от предостережений, приказов и от осознания, что находится в присутствии таких святейших лиц, и потому не понял отчаяние в глазах отца, не разгадал, что его «задача» состояла в том, чтобы отправиться на передовую в качестве пушечного мяса. Но он не мог этого знать, поэтому повиновался. И честно пытался следовать приказу. Он ушел на следующий день и служил Нахидам, цепляясь за их заверения, что шафиты в Кви-Цзы, кричавшие и молившие о пощаде, не были настоящими джиннами: они были захватчиками, бездушными лжецами, замышлявшими уничтожение его народа. Его семьи. По мере того как груда трупов росла, в это становилось легче верить. Это должно было быть правдой. Потому что если это было ложью, то Дара – чудовище и убийца. А Дара не был чудовищем. Чудовищами были ифриты, вероломный Зейди аль-Кахтани, который убил командира своего гарнизона и натравил орды шафитов на мирных дэвов. Дара был хорошим дэвом, хорошим сыном, который обязательно вернется к любящим родителям и будет шутить со своей младшей сестрой, когда они сядут ужинать. Добропорядочный юноша, которым любой мог бы гордиться. Он всего лишь выполнял приказ.