Так-то лучше. Далее, где они оказались? Последнее, что помнил Али, – он в разрушенной мечети на берегу Нила и ему кажется, что он вот-вот умрет. Теперь же они находились в какой-то кладовке, где царил жуткий беспорядок, и полки были забиты сломанными корзинами и сушеными травами. Должно быть, Нари привела нас сюда. Он снова взглянул на бану Нахиду, все еще крепко спавшую на выцветшей подушке. Она сменила королевские одежды на поношенное черное платье, которое было ей велико на несколько размеров, а шарф, повязанный на волосах, почти не удерживал локоны, черным ореолом рассыпанные вокруг ее головы. Лучи пыльного света прочертили полоски на ее теле, высвечивая изгиб бедра и нежную кожу на внутренней стороне запястья. Его сердце забилось чаще, и Али был достаточно честен с собой, чтобы признать, что не одно только горе поднималось в его душе. Умная, упрямая Нари каким-то чудом не дала ему умереть и вместе с ним добралась от реки… туда, где они сейчас находились. В очередной раз она спасла ему жизнь, записав на его счет еще один должок, о котором, он знал, Нари никогда не забудет. Сейчас она выглядела особенно красивой: сон придавал ее чертам умиротворенное выражение, которого Али прежде не замечал за ней. Вспомнились слова Мунтадира, сказанные тогда, на арене. Отец сделает тебя эмиром, он даст тебе Нари. Все то, чего ты притворяешься, что не хочешь. Можно сказать, теперь Али получил это. И стоило оно ему лишь всего остального, что он когда-либо любил. Али покачнулся. Не надо. Не сейчас. Дыши глубже. Один раз он уже сумел собрать себя по частям. Но прежде чем опустить взгляд, он заметил кое-что еще. Кожу Нари покрывали царапины. Ничего серьезного, лишь небольшие порезы, вполне ожидаемые после того, как они очутились в реке и потом пробирались сквозь подлесок. Вот только у Нари не должно оставаться царапин. Они должны были исцелиться. Печать Сулеймана. Наша магия. Снова нахлынули воспоминания, и Али машинально потянулся к своей груди. Жгучая, колющая боль, которая подкосила его, когда они едва прибыли в Египет, ушла. Теперь Али не чувствовал… ничего. Не может быть. Он попытался сосредоточиться, закрывая глаза и мысленно нащупывая в себе что-то новое. Но если и существовала какая-то ниточка, за которую он должен был потянуть, чтобы снять печать Сулеймана, то он не чувствовал в себе этой силы. Он щелкнул пальцами, надеясь вызвать пламя. Простейшее заклинание из известных Али, привычное ему с самого детства. Ничего. Али похолодел. – Гори, – прошептал он по-гезирийски, снова щелкнув пальцами. – Гори, – повторил он по-нтарански, а затем и на джиннском, поднимая другую руку. Не срабатывало. Не виделось ни малейшего намека на жар, ни даже слабой струйки дыма. Мой зульфикар, мое оружие. Али обвел комнату шальным взглядом и увидел эфес своего меча, высовывавшийся из вороха грязной одежды. Он вскочил на ноги, на непослушных ногах пересек комнату и потянулся к зульфикару, как к давнему другу после долгой разлуки. Его пальцы сомкнулись на рукоятке, и он отчаянно ждал, чтобы пламя вырвалось из меча, на овладение которым он положил всю свою жизнь, – меча, так неразрывно связанного с самим его существом. Оружие в его руке оставалось холодным, медная поверхность в слабом свете казалась тусклой. Пропала не только магия Нари. Но и магия Али. Не может быть. Али сам видел, как его отец продолжал колдовать даже тогда, когда с помощью печати лишал магии всех вокруг. В этом и заключалась часть силы кольца, делающей его обладателя самым могущественным джинном в комнате. Его охватила паника. Всегда ли это сопровождало получение печати или они сделали что-то не так? Существует ли какое-то заклинание, ритуал, что-нибудь, что полагалось сделать Али? Мунтадир знал бы ответ. Мунтадир знал бы, что делать с печатью, если бы не погиб по твоей милости от этого самого клинка. Раздвоенный меч выпал из его рук обратно на кучу тряпья. Али отступил назад, зацепившись о свое отброшенное одеяло, и хрупкая скорлупа самообладания, за которую он старательно держался, треснула. Ты должен был защищать его. Это ты должен был помешать Афшину, ты должен был погибнуть от его руки. Что он за брат, что за мужчина – прятаться в кладовой за полмира от города, где лишили жизни его отца и брата, где убивали его соплеменников и друзей? Где его сестра – сестра – заперта в осаждении и окружена врагами! Нари снова что-то промычала во сне, и Али вздрогнул. Ты подвел ее. Ты их всех подвел. Нари могла бы сейчас быть в Дэвабаде, весь мир и трон могли лежать у ее ног. Нужно выбираться отсюда. Внезапно возникло непреодолимое желание сбежать из этой замкнутой маленькой комнаты. Надышаться свежим воздухом, побыть подальше от Нари и этих страшных, кровавых воспоминаний. Он пересек комнату, потянулся к двери и вывалился за порог. Краем глаза Али успел заметить забитые полки, уловить запах масла сезама… И врезался прямо в низкорослого пожилого мужчину. Старик удивленно ойкнул и подался назад, чуть не опрокинув жестяное блюдо с аккуратными горками порошков. – Простите, – поспешно извинился Али на джиннском, ничего не успев сообразить. – Я не хотел… Боже, да вы же человек. – Ох! – Старик отложил нож, которым нарезал яркие травы с грядки. – Прошу меня извинить… Боюсь, я тебя не вполне понимаю. Но как бы то ни было, ты очнулся. Нари будет так рада! – Его пушистые брови сошлись на переносице. – Все время забываю о твоем существовании. – Он покачал головой, на удивление невозмутимо для такого тревожного заявления. – Как и о приличиях, кстати говоря… Мир твоему дому. Али быстро закрыл дверь, чтобы не будить Нари, и уставился на старика с нескрываемым изумлением. Али не мог объяснить, что так сразу выдавало в нем человека – в конце концов, он встречал немало шафитов с такими же, как у этого старика, круглыми ушами, тусклой кожей землистого цвета и теплыми карими глазами. Но было в нем что-то настолько реальное, настолько осязаемое, настолько основательное… Словно Али очутился во сне или переступил через завесу, которой никогда раньше не замечал. – Я, м-м-м… мир вашему дому, – промямлил он в ответ. Старик говорил по-арабски с еще более сильным египетским акцентом, чем Нари. Взгляд старика забегал по лицу Али. – Чем больше я смотрю на тебя, тем труднее мне тебя видеть. Как странно, – удивился он и нахмурился. – А это что, татуировка у тебя на щеке? Рука Али дернулась вверх, прикрывая метку Сулеймана. Он понятия не имел, как себя вести: несмотря на свой интерес к миру людей, ему никогда не приходило в голову, что однажды он будет говорить с человеком. По всем законам, он вообще не должен был видеть Али. Что, во имя всего святого, случилось с магией? – Родимое пятно, – пискнул Али через силу. – От природы. Я… таким родился. – Чаю не желаешь? Ты, должно быть, голоден. – Он ушел в глубь лавки и сделал Али знак следовать за ним. – Кстати, меня зовут Якуб. Якуб. Он вспомнил рассказы Нари о жизни в мире людей. Значит, они действительно попали в Каир, к старику, который, со слов Нари, был ее единственным другом. Али сглотнул, пытаясь собраться с мыслями. – Вы друг Нари. Аптекарь, у которого она работала. – Он смотрел на невысокого старичка сверху вниз – голова Якуба едва доставала Али до локтя. – Она всегда очень тепло о вас отзывалась. Якуб зарделся. – Она очень добра. – Он прищурился, словно пытаясь удержать Али в поле зрения. – Должно быть, с возрастом у меня помутился рассудок. Не припомню, чтобы она называла твое имя. Али помешкал, разрываясь между вежливостью и осторожностью – в последний раз, когда не-джинн спрашивал его имя, дело кончилось весьма плачевно. – Али, – ответил он просто. – Али? – повторил Якуб. – Значит, мусульманин? Человеческое слово, священное слово, которое в его народе редко произносили вслух, еще больше взволновало Али. – Да, – прохрипел он в ответ. – Из какого королевства? – не отставал Якуб. – Твой арабский… Я никогда не слышал подобного акцента. Откуда родом твоя семья? Али растерялся, в поисках ответа пытаясь собрать воедино все, что знал о мире людей, и сопоставить с географией джиннов. – Сабейское царство? – Якуб озадачился еще больше, и Али попробовал по-другому: – Йемен? Так оно называется? – Йемен. – Старик поджал губы. – Йемен и Афганистан, – проворчал он себе под нос. – Ну, конечно, соседи ближе некуда. Но вопросы о семье снова омрачили Али, и отчаяние накатило и расползлось по нему плющом, от которого не было спасения. Он не мог оставаться здесь и поддерживать светскую беседу с этим любопытным стариком. Он боялся оплошать и разрушить легенду, которую уже сочинила Нари. Али глубоко вдохнул, чувствуя, что душная комната начала кружиться. Стены аптеки словно обступили его – слишком близко. Ему был нужен воздух, небо. Остаться наедине с собой. – Это выход на улицу? – спросил он, указывая дрожащим пальцем на дверь в другой части лавки. – Да, но ты несколько дней был прикован к постели. Не думаю, что тебе стоит выходить из дома… Али уже пересек комнату. – Со мной все будет в порядке. – Постой! – одернул Якуб. – Что мне сказать Нари, если она проснется до твоего возвращения? Али помедлил, положив руку на дверь. Как бы ни обстояли дела с печатью Сулеймана и с магией, он не мог не думать о том, что самым милосердным поступком по отношению к Нари с его стороны будет никогда не возвращаться. И если она ему действительно дорога, если он любит ее, в чем обвинял его Мунтадир, Али выйдет за этот порог и позволит Нари вернуться в мир людей, по которому она постоянно тосковала, где ей не нужно трястись над бестолковым принцем, которого ей вечно приходилось спасать. Али распахнул дверь. – Скажите ей, что я сожалею. Всю жизнь Али провел в мечтах о мире людей. Он поглощал описания их памятников и базарных площадей, воображая, как окажется в священном городе Мекке и будет гулять в портах, где стоят большие корабли, бороздящие океаны. Изучать базары, полные новых блюд и изобретений, которые еще не добрались до Дэвабада. А библиотеки… о, библиотеки… Но ни в одной из своих фантазий он не представлял, что чуть не попадет под колеса телеги. Али отскочил от плоскомордого осла с погонщиком, а затем пригнулся, чтобы не задеть его поклажу, громадную охапку сахарного тростника. В результате этого маневра он врезался в женщину в вуали, тащившую корзину ярко-фиолетовых баклажанов. – Извините! – выпалил он, но женщина уже пронеслась мимо, будто Али был путающимся под ногами невидимкой. Мимо прошли двое увлеченных беседой мужчин в церковных одеждах и расступились, обтекая его, точно волной, даже не прервав разговора. А затем Али чуть не сбил с ног человека, удерживающего на голове большую корзину хлеба. Али постарался убраться с дороги, еле волоча ноги. Все казалось слишком ярким, слишком суетным. Повсюду, куда бы ни упал его взгляд, раскинулось небо, яркое и солнечно-голубое, какого он никогда не видел в Дэвабаде. Низкие здания, не более нескольких этажей в высоту, занимали куда большую территорию, чем в его перенаселенном островном городе. За ними виднелись золотистая пустыня и каменистые горы. И хотя Али жаждал открытого неба и свежего воздуха, для него, ошеломленного своим горем, вдруг оказался невыносим оживленный человеческий мир, такой чужой и в то же время знакомый. Тяжелый сухой зной казался печкой по сравнению с туманной прохладой его королевства, насыщенные ароматы жареного мяса и специй витали в воздухе, как и на базарах Дэвабада, но в то же время неуловимо от них отличались. – Аллаху акбар! Аллаху акбар! Али встрепенулся, услышав азан. Даже призыв к молитве звучал странно: ударения человеческой речи падали на другие такты. Он чувствовал себя, словно во сне, словно кошмарные обстоятельства его пробуждения все-таки не были реальностью. Это все реально, все. Твой брат мертв. Твой отец мертв. Твои друзья, твоя семья, твой дом. Ты бросил их, когда они больше всего нуждались в тебе.