Первые признаки беспокойства промелькнули в лице Мунтадира. – Я отправил ее в Та-Нтри, когда мой брат поднял мятеж. Манижа улыбнулась: – Странно. А ее служанки говорят, что она сбежала с какой-то гезирской воительницей, когда началась осада. – Они лгут. – Или они, или ты, – пожала она плечами. – Все еще хочешь смотреть на расцвет анархии в Дэвабаде, когда твоя сестра где-то здесь, совсем одна и такая беззащитная? Ты ведь знаешь, что случается с женщинами в городах, охваченных насилием? – Она повернулась к Даре и обратилась к нему впервые с тех пор, как они вошли в камеру: – Может, ты ему расскажешь, Афшин? Что бывает с молодыми девушками из семей, наживших такое количество врагов? Дара забыл, как дышать. – Что? – прошептал он. – Что случилось с твоей сестрой? – не отступала Манижа, словно не замечая болезненного выражения, исказившего его черты. – Что случилось с Тамимой, когда она оказалась в том же положении, что и Зейнаб? Дара покачнулся на ногах. Тамима. Светлая, невинная улыбка его сестры, и ее чудовищная участь. – Ты… ты знаешь, что случилось, – пробормотал он. Не может быть, чтобы Манижа требовала от него произнести это вслух, рассказать о том, как жестоко истязали его младшую сестру. – А эмир знает? – Да. – Голос Дары звучал безумно. Он не мог поверить, что Манижа действительно так поступает, грубо используя самую большую трагедию в его жизни как импульс, чтобы заставить Кахтани говорить. Но Мунтадир все знал – он не преминул напомнить Даре о смерти Тамимы той ночью на корабле. Манижа продолжала напирать: – А если бы ты мог повернуть время вспять, разве бы ты не пошел на все, чтобы спасти ее? Даже на сделку с врагом? Терпение Дары неожиданно лопнуло. – Я бы лично сложил всех членов Совета Нахид к ногам Зейди аль-Кахтани, если бы это означало спасение Тамимы. Это Маниже явно не понравилось, и в темных глазах вспыхнуло прежде незнакомое ему выражение. – Ясно, – сказала она ледяным тоном. Она наградила Дару долгим взглядом и снова повернулась к Мунтадиру: – Ты еще не передумал, эмир? Ты готов рискнуть своей сестрой, зная, что с ней может случиться то же, что и с сестрой Афшина? – Не случится, – отрезал Мунтадир. Уловка даже не сработала. – Зейнаб не окружена врагами, и мои подданные никогда не причинят ей вреда. – Они могут изменить свое мнение, если я предложу ее вес в золоте тому, кто принесет мне ее голову. – Бесстрастный голос Манижи не дрогнул, вынося эту страшную угрозу, и Дара прикрыл глаза, желая оказаться подальше отсюда. – Но если ты не готов обсуждать безопасность своей сестры, почему бы нам не начать с кого-нибудь другого? – Если ты думаешь, что я расскажу тебе о Нари… – Не Нари. Джамшид э-Прамух. Дара навострил уши. Лицо эмира ничего не выражало, гнев сменился маской равнодушия. – Никогда о таком не слышал. Манижа улыбнулась и снова перевела взгляд на Дару: – Афшин, твой колчан под рукой? Он едва мог смотреть на нее, не говоря уже о том, чтобы отвечать, поэтому он просто молча поднял руку. В то же мгновение в его ладони закружился огненный вихрь, превратившись в колчан с охапкой сверкающих серебряных стрел. – Превосходно. – Манижа выудила из колчана одну стрелу. – Получится двенадцать, верно? – спросила она Мунтадира. – Если я всажу в тебя две за каждую, что пронзила Джамшида, когда он спасал тебе жизнь? Мунтадир взглянул на нее, и его голос снова окрасился высокомерием: – Сама возьмешься за лук? Потому что у твоего Афшина довольно непокорный вид. – Лук мне не понадобится, – сказала Манижа и воткнула стрелу в бедро Мунтадира. Дара мигом позабыл о своих обидах. – Бану Нахида! Не обращая на него внимания, она провернула стрелу, и Мунтадир взвыл от боли. – Ну, теперь вспомнил, эмир? – повысила она голос, перекрикивая его вопли. Мунтадир тяжело дышал. – Сумасшедшая, садистка… Постой! – вскрикнул он, когда Манижа потянулась за новой стрелой. – Боже, зачем тебе вообще понадобился сын Каве? От него тоже будешь угрозами добиваться послушания? Манижа опустила стрелу, и Мунтадир осел на землю. – Я дам Джамшиду то, что ему положено по праву рождения, – сообщила она, глядя на эмира с тем же высокомерием, с каким смотрел на нее он. – Я верну ему статус, которого он заслуживает, чтобы однажды увидеть его на троне его предков. Дара не знал таких слов, какими он мог бы описать выражение, появившееся на лице Мунтадира. Он часто заморгал, открывая и закрывая рот, как рыба. – К-какой статус? – спросил Мунтадир. – Что значит «трон его предков»? – Высунь голову из песка, Кахтани, и постарайся вспомнить, что мир не вращается вокруг твоей семьи. Неужели ты и впрямь считаешь, что я тогда осталась в Зариаспе, рискуя навлечь на себя гнев твоего отца, который умолял меня спасти умирающую королеву, просто чтобы досадить ему? Я не могла вернуться, потому что была беременна и знала, что Гасан уничтожит мой мир, если узнает об этом. Мунтадира забила дрожь. – Это невозможно. У него нет способностей к исцелению. Каве не привез бы его в Дэвабад. И Джамшид… Джамшид бы сказал мне! – Ах, то есть сначала мы не знали его имя, а теперь, оказывается, вы были настолько близки, что он поделился бы с тобой своей самой опасной тайной? – Гнев наконец прорвался сквозь холодный фасад Манижи. – Джамшид понятия не имеет, кто он такой. Мне пришлось заблокировать его дар, лишить наследия, чтобы из него не сделали невольника при лазарете, как из меня в свое время. И рассказываю я это тебе только потому, что ты сейчас ясно дал понять, как много для тебя значит семья… и должен знать, что я пойду буквально на все, чтобы защитить сына. Мучительная гримаса перекосило лицо Мунтадира. – Я не знаю, где Джамшид. Ваджед вывез его из города. Его хотели оставить своего рода заложником… – Заложником? – перебили Манижа. – Ты позволил использовать спасителя твоей жизни в качестве заложника? Дара едва мог смотреть на Мунтадира – чувство глубокой вины, исходившее от эмира, оказалось слишком знакомо. – Да, – прошелестел Мунтадир, и в его хриплом голосе звучало раскаяние. – Я пошел к отцу, но опоздал. Он был уже мертв. – А если бы не яд, лишивший Гасана жизни, что тогда? – подтолкнула Манижа. – На что ты готов был пойти? Мунтадир крепко зажмурился, пытаясь дышать сквозь боль, сжимая обеими руками древко стрелы, все еще торчащее у него из ноги. – Не знаю. Али захватил Цитадель. Я хотел попытаться уговорить отца, настоять на том, чтобы он отпустил Джамшида и Нари… – А если бы он этого не сделал? Его ресницы влажно блеснули. Его слова, когда он снова заговорил, были едва слышны: – Я бы встал на сторону Ализейда. – Я тебе не верю, – заявила Манижа. – Ты, доблестный сын Ам-Гезиры, предал бы родного отца, чтобы спасти жизнь Дэва? Мунтадир открыл налитые кровью глаза. Они были полны боли. – Да. Манижа не сводила с эмира глаз. – Ты его любишь. Джамшида. Дара почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Мунтадир выглядел совершенно разбитым. Его дыхание участилось, плечи затряслись. – Да, – выпалил он снова. Манижа присела на корточки. Дара не смел шелохнуться, потрясенный поворотом в разговоре. Создатель, как Манижа узнала о Мунтадире с Джамшидом? Даже Каве не хотел, чтобы она знала! Она продолжала говорить: – Мы оба знаем, как предан твоему отцу был Ваджед. Говорят, он буквально воспитывал Ализейда как собственного сына. – Она помолчала. – Как по-твоему, что Ваджед и его подданные – славные гезирские воины – сделают с Джамшидом, когда узнают, что их король, их любимый принц и все их сородичи погибли якобы от рук Каве? Несмотря на свое враждебное отношение к Кахтани, Даре было тошно видеть панику, медленно проступающую на лице Мунтадира. Он слишком хорошо понимал, что сейчас чувствует эмир.