Старушка могла поклясться, что знает, о чем думает Мария. Тонкий, как кружевная салфетка, блин пекся на медленном огне, и на медленном огне пеклось и переворачивалось в душе фрау Клейнерц неистовое желание помочь влюбленным. Ее худосочные ножки твердо стояли на земле, а мысли были здравы и трезвы настолько, насколько могут быть здравыми и трезвыми мысли хорошо пожившей женщины, но хмель от зрелища развернутой перед глазами драмы слегка вскружил ей голову. Она давно примирилась с одиночеством и забыла, когда ее в последний раз посещала обида на обделенную яркими красками жизнь, но тут горячие волны сочувствия и соучастия забурлили в вялой крови с нерастраченной силой. В герре Хаиме и фрейлейн Марии она узрела зеркальное отражение собственных мечтаний. Добрую половину лета старушка была больна их робкой любовью, которая застопорилась вконец из-за непонятных предрассудков девушки. А скоро фрейлейн Мария уедет в Вильно, и молодой человек осиротеет навсегда… Если предназначенная друг другу пара расстанется, это будет в высшей степени несправедливо! Жизненный опыт подсказывал фрау Клейнерц, что Хаим – однолюб. Сможет ли он уговорить священника? Сомнительно… Что понимают священники в любви? Разве им, не слышащим ничего, кроме божьего гласа, дано понять и услышать слабый голос человека, смертельно раненного земной страстью? Боже, боже, почему в мире людей так болезненно, так ненадежно и шатко самое лучшее, что они имеют и чем могут, но не осмеливаются распорядиться?! Хозяйку, как и ее жильца, подстегивал беспощадный бег времени. Она решила, что, в крайнем случае, сама откроет Марии глаза на любовь Хаима, и вот, случай, кажется, наступил. Она соединит две мечущиеся судьбы, и пусть «Счастливый сад» подтвердит свое название! Она все объяснит Марии, а потом покажет ей «Адама и Еву»… Предвкушая, какое магическое действие произведет на девушку это произведение, фрау Клейнерц открыла створки окна шире, чтобы охладиться, и набрала в грудь побольше воздуха. Короткую пламенную молитву унес к небесам предосенний ветер. Фрау Клейнерц воинственно тряхнула перламутровыми букольками и бесстрашно кинулась спасать великое чувство. В отличие от Хаима, напрочь забывшего перед отцом Алексием приготовленную заранее речь, она произнесла свой мысленно отрепетированный монолог со всем артистизмом и пафосом, на какие только была способна. Ожидая увидеть изумление и счастье в прекрасных синих глазах новоявленной Евы, она поведала, что Хаим как раз в этот миг умоляет священника дать благословение на брак с возлюбленной, обожаемой беззаветно и нежно… Тут дверь столовой распахнулась, и вошел сам герой. Едва увидев его, Мария, дрожа от холодной ярости, воскликнула: – Вы опять меня обманули! Как вы посмели просить отца Алексия об этом… о том, чего я не знаю?! Официальным обращением к нему она разом перечеркнула безвозвратные летние дни и надежды хозяйки. – Попробуйте русские блины, герр Хаим, – засуетилась, чуть не плача, страшно виноватая и несчастная фрау Клейнерц. Ни он, ни девушка, к некоторой обиде, не замечали ее, забыли о ней, словно были в столовой одни. А ведь она от всего сердца хотела помочь их неуверенной любви! Видит бог, она желала им только добра… – Я скажу банальные вещи, Мария. Я ваш друг. Но, кроме того, я хочу быть вашим мужем. Я люблю вас, – сказал Хаим. – Ваше признание опоздало. – Попробуйте блины, мы их вместе стряпали, – пискнула, подпрыгивая от горя и ужаса, фрау Клейнерц. – Прощайте. – Девушка прошагала к двери. – Это вы обманули меня! – в отчаянии прокричал он. Она обернулась. – Я?! – Да, вы! Священник сказал, что в Вильно вас ждет жених! – Какой… жених?.. Мария сделала странное движение, будто сломалась, и села на табурет у двери. Фрау Клейнерц застыла на краю мизансцены, успев, впрочем, вовремя прикусить выпавшую вставную челюсть вместе с воплем крайнего изумления. – Ваш, – Хаим тоже сел. – Отец Алексий получил письмо от кого-то из Вильно. Там, как я понял, готовятся к свадьбе… Старушка вытянула черепашью шейку. Фрау Клейнерц не простила бы себе, если б что-то ускользнуло от ее внимания. Мелодрама, в которой она, что бы ни думали эти двое, представляла совсем не массовку, превращалась в трагедию! По раскрасневшимся щекам девушки потекли слезы. Уронив лицо в ладони, она глухо прорыдала: – Я… согласна! – С чем?.. – Стать вашей женой. Фрау Клейнерц клацнула зубами, вправляя челюсть, и горячо возблагодарила Бога: до Его далеких ушей наконец-то дошла ее молитва. Глава 16 Инакие Крепко озадаченный визитом еврейского гостя, отец Алексий крупными шагами мерил просторную террасу. А он-то считал, что хорошо знает Машу! Не говорила она ему ни о каком женихе. Ни о виленском, ни о клайпедском. По правде говоря, священника очень огорчило известие из Вильно. Начальница «Пушкинки» сообщила, что классная дама на все лады расхваливает своего родственника, то ли родного брата, то ли кузена. Директриса писала: «Недавно он, как мне стало известно, развелся с первой супругой». Видно, намеченная по приезде Маши свадьба предрешена, – совсем расстроился отец Алексий. Тон письма был более чем прохладный: «Возможно, он действительно неплохой человек, но я полагаю, что достойный мужчина не оставил бы двоих детей…» Неужели скромная, застенчивая девушка, полюбив несвободного мужчину, посодействовала его уходу из семьи? Маша, которая все свободное время возилась с приютскими малышами… Добрая Машенька способна поступить так жестоко?! Отец Алексий готов был повторить вслед за сегодняшним гостем: «Это неправда. Я не верю». И – сомневался. Верь не верь, но директор гимназии, сдержанно осуждая в каждой строке, тем не менее, подтвердила: «Ждем»… Сомнения в добропорядочности воспитанницы усугубило в священнике заявление еврея. Лицо у парня было открытое, искреннее, отец Алексий подумал: не лжет. Говорил по-русски почти чисто, только чуть-чуть останавливался перед каждой фразой, наверное, подбирая слова. Поспешил попросить руки девушки. «Мы любим… Я люблю…» Встретились, должно быть, недавно, и что – обуяла Машу столь скоропостижная любовь? К чужому человеку, веры чужой, из гонимого всеми, всем чуждого народа?.. Священник сошел с террасы, сел на верхнюю ступень крыльца. Вслушался в стрекот последних кузнечиков в траве. В голове зрели, раздувались темным подозрением зимние мысли. Маша бросила вызов обществу, вырастившим ее людям… То, что она стала по-другому одеваться, сразу бросилось в глаза отцу Алексию. При этом он не мог не отметить, что новое платье очень идет к ее стройной фигурке. За каких-то три месяца она необычайно изменилась внешне, а уж внутренне… Насторожило его нынешнее поведение воспитанницы: чего-то недоговаривала, явно избегала, не радовалась ему – такого никогда не случалось прежде. Не сказавшись, ушла куда-то… А самое главное – об исповеди не заикнулась, не причастилась! Причастников сегодня и вообще-то было немного. Не все знают о приезде батюшки. Ну, до конца недели он успеет отправить богослужения, обласкать молитвами маленький приход… Отец Алексий оглянулся на скрип калитки, уверенный, что явилась Маша, в душе вспыхнуло: не виновата! Поговорят сейчас, и все странное объяснится. Но на дорожке стоял Хаим Готлиб, – так он, кажется, назвал себя? – Простите, это опять я… – Вижу, – раздраженно усмехнулся священник. – Вы что-то забыли? – Нет… То есть да. Но не забыл, а… Вы сказали: «…правду выяснить у нее самой». Я выяснил. Сильное волнение молодого человека выдавали зардевшиеся скулы и охрипший голос. Волосы вздыбленные, ермолка вот-вот упадет, в лице, несмотря на словесную сумятицу и смущение, отчаянная решимость. Сам, как струна, и глядит прямо, в глазах нет лукавства, присущего его фарисейскому племени… Парень с характером. Такого удальца, если утвердился в чем-то, ни повернуть, ни согнуть. Отец Алексий невольно отметил: Хаим Готлиб ему нравится. – Так что же вы выяснили? – Что у Марии нет жениха в Вильно. – Молодой человек прокашлялся и, предваряя вопрос священника, продолжил: – Она придет позже и сама все вам расскажет. …Хаим тщетно уговаривал Марию идти вместе. Девушка стыдилась заплаканного лица, стыдилась после всего случившегося появляться на глаза отцу Алексию, и тут помогла фрау Клейнерц. Умиротворенная и счастливая своим посредничеством, старушка повела девушку к себе, утешать. – Мария согласилась. – На что? – Выйти за меня замуж. «Ладная получится пара», – вопреки малоприятным обстоятельствам, мелькнула у священника беглая мысль. Он и раньше понимал, что из Маши монахини не получится, и опасался, как бы трясина общественных условностей и заблуждений не засосала ее. Но такого, с чем привелось столкнуться, помыслить не мог. Тем не менее не мог и не признать: они, эти двое, похожи. Словно предназначены друг другу, несмотря ни на что. Они сами – другие. Странные, нездешние. Инакие… И, пожалуй, лучшее, что можно сделать, – не мешать им. Вздохнув, отец Алексий хлопнул по крыльцу ладонью: – Ну что ж, садитесь, и потолкуем. Хаим поправил сползшую ермолку, расслабленно сел рядом, чувствуя, что конфликт исчерпан. – Вы уверены в вашем решении, господин Готлиб? – Абсолютно. – Владыка не даст добро на ваше венчание в церкви. Скорее всего, и синагога откажется. – Мы зарегистрируемся в муниципалитете. В нашем крае, как вам, должно быть, известно, действует закон о гражданском бракосочетании. – Значит, невенчанный брак… Вы уведомили об этом своих родных? – Нет, – запнулся Хаим, – они живут в Каунасе. Я рассчитываю на поддержку отца. – Когда собираетесь подавать на оглашение? – Его не будет. Ни мне, ни Марии оглашение не нужно. Нас поженят без помолвки и положенного срока. Я договорюсь… «Подкупит регистратора», – догадался отец Алексий и с неудовольствием подумал, что опять ошибся в оценке: есть-таки в парне иудейская хитринка… Но промолчал. Хаим вкратце поведал о планах на будущее, где и кем работает. Тут священник смекнул: по-соседски познакомились. И снова ошибся. – С Марией мы встретились у кинотеатра… Размягченный неожиданно вспыхнувшей искрой дружеского расположения, Хаим сам не заметил, как выложил собеседнику почти все события лета. Полагая, что священник не разбирается в суетном мире кино, упомянул даже об ее сходстве с голливудской звездой.