Он беззвучно заплакал. За свою короткую жизнь он уже понял, что, если не хочешь получить еще больше, лучше плакать молча. От слез защипало порез на щеке. – Ёри-я, – строго начала хальмони, но тут мать Джихуна накинулась на нее: – Нет! У меня уже в печенках это сидит. А все из-за него! – Она ткнула пальцем в сторону Джихуна, ревущего над разбитыми тарелками и разбросанной едой. – Если б не он, мне бы не пришлось выходить замуж. И я не застряла бы тут! Не чувствовала бы себя такой жалкой! И с этими словами она убежала, оставив хальмони с Джихуном одних на грязной кухне. Неделю спустя мать познакомилась со своим будущим мужем. От этого воспоминания Джихуну свело челюсть, как будто он съел что-то кислое. Он нечасто вспоминал о той сцене, но никак не мог ее забыть. Джихун много раз задавался вопросом: неужели именно в тот момент он потерял ее? Если бы он не был таким растяпой… Если б он не путался под ногами… Может быть, тогда бы мама не ушла. Юноша выглянул в окно. Улицы становились все шире, а здания – выше. Автобус пересек реку Ханган и ехал навстречу роскоши и богатству Апкучжон-дона[57]. Джихун терпеть не мог этот квартал. Не из-за чистоты и современного вида, не из-за показного хвастовства богатством, про которое даже в других странах пели. Просто потому, что здесь жила она. Она бросила его и уехала сюда. Джихуну понадобилось целых четыре минуты, чтобы собраться с силами и позвонить в дверь квартиры, где жила мать. Глазок камеры повернулся к нему. Парень почувствовал себя взломщиком. Он отвернулся, испугавшись, что ему откажутся даже открывать дверь. – Кто там? – раздался из-за двери бодрый голос. – Доставка, – выдавил парень. Дверь открылась с радостным переливающимся писком. На женщине было ярко-желтое платье. Волосы завязаны в коротенький хвостик, на талии – розовый фартук с кружевом. А на руках – сонный младенец. – Джихун-а?! – удивленно воскликнула женщина. Парень уставился на младенца. Тот уставился в ответ – взгляд любопытный, маленькие кулачки сжимают воротник ее платья. – Доставка, – повторил Джихун и дрожащими от боли руками протянул женщине контейнеры. Она взглянула на две огромные емкости, потом вздохнула и распахнула дверь пошире. – Можешь поставить туда, – указала она на пол вестибюля. – Я пойду уложу Туджуна. Ему пора спать. Не дожидаясь ответа, она скрылась в одной из комнат. Джихун остался стоять снаружи, не решаясь зайти без приглашения. Квартира была вылизана дочиста. Одна гостиная оказалсь больше, чем квартира, в которой жили Джихун с хальмони. На стене портрет: мужчина с квадратной челюстью обнимал маму Джихуна со спины, а та держала на руках малыша Туджуна. Они выглядели счастливыми. Идеальными. Образцовая молодая семья. Джихун не видел ни одной фотографии, где он был бы запечатлен вместе с обоими родителями. Хальмони рассказывала, что мама все выкинула. Женщина вышла из комнаты и махнула рукой на контейнеры. – Что на этот раз? – Кимчхи. – И, заслышав презрение в ее словах, добавил: – Что осталось после ресторана. – Он скорее умрет, чем скажет, что хальмони целый день делала эти заготовки специально для дочери. – Аппа[58] Туджуна не любит острое. Зачем она столько наготовила? Джихун сжал зубы, чтобы случайно не выпалить что-нибудь со зла. – В любом случае я их привез. Не забудь сказать об этом хальмони, если она позвонит. – Как хальмони выпустила тебя из дома в таком виде? На тебе даже куртки нет, а там дождь собирается. Ее слова были пропитаны порицанием, однако парень даже не обратил на него внимания. В голове крутилась одна мысль: она боится, как бы сын не попал под дождь. Значит, она все-таки о нем беспокоится? – Да мне нормально, – прошептал он. Заговори он громче, точно бы сорвался. – Подожди, – женщина заглянула в кладовку и достала оттуда целый пакет одежды, из которого вытянула длинный плащ. – Мы собирались отдать эту одежду на благотворительность, но можешь взять себе. Джихун помрачнел. Это, по-видимому, была одежда того мужика. – Мне твоя благотворительность не нужна. – Не упрямься. Это же брендовая одежда. Джихун уже собирался сказать, куда ей идти со своими брендами, как вдруг дверь в коридор распахнулась и к ним вышла пожилая женщина. На ней был халат в цветочек; волосы цвета черного оникса – ну точно крашеные – накручены на бигуди. Заметив Джихуна, она остановилась. – Омма Туджуна, кто это? – спросила она. Омма Туджуна. Парень медленно осмыслил это обращение. Он его, конечно, знал – к мамам его друзей иногда так обращались соседи или учителя, но он никогда не слышал, чтобы его маму называли оммой. А теперь она стала оммой Туджуна. Еще одно доказательство, что она ему больше не мать. – Оммоним[59], – Ёри обернулась к свекрови. – Это курьер, кимчхи принес. Я хотела сегодня ччигэ с кимчхи приготовить. Джихун чуть не рассмеялся: так легко далась ей эта ложь. – У меня от кимчхи ччигэ изжога. – Женщина приложила руку к груди. – А сын мой когда домой вернется? – Скоро уже будет. – Мама Джихуна принялась заламывать руки, кидая беспокойные взгляды то на сына, то на свекровь. Джихуну хотелось смеяться, кричать, бить стены. Так что он решил, что пора идти. Он поклонился: – Спасибо за заказ. – Погодите, молодой человек, – скомандовала хальмони. Эта бабуля явно привыкла к тому, что все ей подчиняются. Джихуна остановило только то, что его учили быть вежливым. – Вот. – И женщина протянула ему две зеленые бумажки. В этот раз смех вырвался наружу, и Джихун сделал вид, что закашлялся. Он поймал униженный взгляд матери. Возможно, именно из-за него парень и взял эти двадцать тысяч вон, после чего склонился в глубоком поклоне. Когда он вышел, дверь с писком закрылась за ним. * * * Джихун сел на автобус в сторону дома и прислонился лбом к холодному стеклу. У него даже кости болели от усталости. Такое ощущение, что в его тело напихали хлипких палок, которые в любой момент грозились сломаться под весом. Вот бы мама рассказала своей новой семье правду. Что Джихун – ее сын, что ей не стыдно об этом заявить. Но не это расстраивало его больше всего. Он никак не мог забыть, как нежно его мама качала на руках ребенка. Каким взглядом она смотрела на него. В ее глазах теплилась материнская любовь, которой Джихун никогда не знал. Чем он был так плох, почему собственная мать не могла полюбить его столь же сильно, как и того младенца? За окном начался дождь, и стекло запотело. Глаза Джихуна тоже застила дымка – от слез. Он быстро их сморгнул, не желая проливать и слезинки из-за этой женщины. Как только Джихун сошел с автобуса, он мигом промок до нитки. Одежда липла к коже, по голым рукам бежали мурашки. В голове промелькнула мимолетная мысль о мешке с кучей курток, но Джихун ее тут же отбросил. Он лучше умрет от холода, чем наденет обноски того мужика. Домой Джихуну пока не хотелось, и он сел на скамейку на автобусной остановке. Достав телефон, он написал коротенькое сообщение Чханвану. Джихуну сейчас бы не помешал поход в компьютерный клуб. Он долго смотрел на пустой экран в ожидании ответного сообщения, но наконец сдался, зашел в адресную книгу и позвонил Сомин. Та взяла трубку только минуту спустя. – Алло? – Сомин пыталась перекричать толпу на заднем фоне. – Сомин-а, – хрипло начал Джихун. – Я тебя почти не слышу! Говори громче. – Ты где? – Я тебя не слышу! Мы с мамой на рынке Кванчжан[60]. По-моему, она собралась съесть весь кимбап[61] и сундэ[62] в Сеуле. – Сомин-а! – раздался из трубки отдаленный голос. – Еще чего брать будем? – Слушай, я пойду, а то еще чуть-чуть, и маму придется катить домой! Пиши, если вдруг что, – попрощалась Сомин и отключилась. Парень опустил трубку и судорожно вздохнул. Не стоило звонить Сомин. Голос ее матери так и сочился смехом, и пусть Сомин и притворялась, будто ей это все надоело, она была рада возможности провести время с матерью. Им было весело вместе. Незачем огорчать Сомин чужими проблемами. Телефон завибрировал, и на экране засветился запоздалый ответ Чханвана: Отец увидел мои оценки. Я наказан.:-) Джихун знал, что это плохо, но все равно завидовал Чханвану. У того хотя бы был отец, который мог его наказать. Все пройдет, напомнил парень себе. Эта тяжесть в груди – она скоро пройдет. Поняв, что больше нет сил сидеть на одном месте, Джихун вышел из-под козырька остановки. Он шел по извивающимся улочкам, украшенным желтыми лежачими полицейскими. Дорогу от леса отгораживала каменная стена, однако ветки упорно стремились пробраться наружу сквозь трещины.