Потому я, сделав крайне озабоченное лицо, попытался вклиниться между двумя пробирающимися вдоль частокола мужиками. Пройду сколько получится и спрыгну, где потише. А там посмотрим. Может, калиточку какую найду и смоюсь. В конце концов, старик именно этого и хотел – избавиться от меня. Так зачем человеку глаза мозолить? – Витюша, подожди, – ушатом ледяной воды окатило меня со спины. – Куда ты, голубь, собрался? Заметил, сморчок... Пришлось разворачиваться, чудом не свалив спешащего за мной мужика. Натянул бодрую улыбку. – Не скалься, – бросил Петрович, с отвращением посматривая на моё перемазанное подсохшей кровью лицо. – Собрался куда, спрашиваю? Люди на ступеньках остановились, охрана напряглась, ожидая команды. Все смотрели на меня. – Да никуда особо... – выдал я первое, что пришло в голову. Фоменко понимающе ухмыльнулся. – Здесь «никуда» тоже вполне приличное. Тут стой. Мне так спокойнее. И ружьишко отдай. Не бойся, не обидят. Ответить не успел. Сильные, цепкие руки одного из охранников буквально вырвали у меня двустволку. – Не обижайся, Витюша, – продолжил старик. – В деле я тебя не видел, мало ли, дурость какую сотворишь. Разбирайся потом... А чтобы не чувствовал себя лишним – песни пой, хе-хе... патриотичные. Вдохновляй народ на ратный подвиг. Кто бы знал, как мне хотелось плюнуть ему в лицо... Гнида! Гнида! Гнида!!! Не сдержавшись, со всей мочи ударил кулаком в плохо очищенное бревно частокола, выпуская ярость. Не помогло. Только костяшки о кору ободрал. Облизал выступившую кровь, зажмурился, сделав несколько глубоких, успокаивающих вдохов. – Может его связать? От греха... – с сомнением предложил отобравший у меня ружьё охранник. – Бешенный он какой-то... – Едут! – крикнул кто-то и Фоменко разом про меня позабыл, переключив внимание на грузовики. Не получив ответа, мужик зло зыркнул в мою сторону, ругнулся в нос и тоже стал смотреть за ограду. Выглянул и я, мстительно прикидывая, как с наибольшим вредом для здоровья сбросить вниз этого инициативного умника, когда буду возвращать оружие. ЗИЛы пришли в движение. Первый медленно, валко, по очереди въезжая колёсами в знакомый кювет, съехал с дороги вправо, протиснулся в прогалину между деревьев у обочины и осторожно, чуть подпрыгивая на кочках, принялся огибать посёлок по дуге. Из второго вылезли люди. Человек десять – двенадцать, сходу не разобрать. Большая часть рассыпалась цепью перед машиной по укромным местам, обустраивая позиции. И только двое остались на виду. Они суетились у кузова, выволакивая что-то неудобное, продолговатое, тёмное. Закончив свою возню, один из них хлопнул ладонью по кабине и грузовик задним ходом скрылся за пригорком. – Что там? – требовательно заорал Петрович, не отрывая взгляда. – Не пойму! – ответили ему. – собирают что-то... Ух ё... миномёт! Не знаю, кому как – а мне жутко захотелось в кустики, по большому. Сжав зубы, еле справился с этим, почти непреодолимым, желанием. Всё одно не отпустят, а позориться не хочу. И похоже, не я один такой. Мужики на помосте запереглядывались, занервничали, зашмыгали носами. Кое у кого задрожали руки. И ничего в этом постыдного я не увидел. Они – люди, обычные люди. С мирными профессиями, с поллитровкой по пятницам после работы, со своими слабостями и болячками, а не профессиональные «псы войны». К тому же за спиной у них – семьи. А это самый страшный поводок – и не бросишь, и не убежишь, и страшно за них больше чем за себя. Понимаю... Первый ЗИЛок, пока мы все соображали, что к чему, успел закончить свой путь, остановившись на довольно значительном расстоянии от фортика. Из него тоже посыпались люди, копируя предшественников в своих действиях. Я его почти не видел, ориентируясь лишь по выкрикам наблюдателя. – Стали... Рассыпались... И у них тоже миномёт! Мозг лихорадочно заработал, переваривая увиденное. Если от посёлка провести воображаемые прямые к машинам, то получится угол в девяносто градусов (погрешность небольшая). Значит, мёртвая зона, учитывая некоторую округлость формы частокола, может быть только сзади, градусов на сорок левее оси. На машине не прорвёшься – сразу увидят, а одиночка попробовать может, на собственный страх и риск. Там как раз неподалёку сад начинается... туда и убегу. Стрелки далеко, не достанут... Только момент улучшу, махну через заграждение и... идите вы все по известному адресу! А потом к Зюзе. От мыслей про непоседливую, ушастую даму на душе потеплело. Захотелось её обнять, потрепать по гладкой, чёрной холке, ощутить прикосновение холодного, влажного носа к своей щеке. Так и будет, но потом. «Потерпи, моя хорошая, – словно она могла меня услышать, про себя обратился я к разумной. – Я скоро». Вспомнилась и Рося, следом независимая, себе на уме, Мурка, а потом, сам собой, напомнил о себе мудрый Бублик. В спину толкнуло, в ухе раздалось: – Только дёрнись – прибью. Медленно, стараясь не делать резких движений, обернулся. Охранник. Тот самый, ретивый... Стоял почти вплотную и глаза у него... нехорошие такие, многообещающие... Чего ты ко мне привязался? Что я тебе сделал? Вас сейчас минами утюжить, похоже, начнут вдоль и поперёк, а ты перед боссом красуешься, кретин. Перевёл взгляд на Петровича – не человек, комок оголённых нервов. Замер, смотрит, не отворачиваясь, почти не моргая. Лицо неподвижно, лишь желваки поигрывают. Руки, тело – застыли, будто неживые. Боится старый хрыч, боится. Только не за себя, за людей. Не может быть в перепуганном за свою жизнь человеке столько воли, злости, внутренней силы. Вот интересно, как в одном теле уживаются две противоположности: мразь, каких поискать и откровенный лидер, способный вести народ за собой? Не знаю. Наверное, никогда этого не пойму. Стоящий за спиной снова напомнил о себе, дыша чем-то кислым, едким. – Ты понял?! – Понял... Перевёл взгляд на других защитников фортика. Мужики стояли ровно, угрюмо, зажав в натруженных руках оружие и изредка, мельком, точно стесняясь, посматривали на своего предводителя. Им тоже страшно, но держатся. И в этот момент я их зауважал. Не до преклонения – с этим бы вышел откровенный перебор. Просто, по мужски. Все всё понимают, готовятся внутри себя к неизбежному, втайне веря в чудо. Словно гром среди ясного неба заскрипели ступени лестницы, заставив вздрогнуть. Обернулись как по команде. На помост сторожко, точно боясь поломать прочное дерево, поднимался здоровенный парень лет двадцати семи с ручным пулемётом на плече. Ощутив на себе тревожные взгляды товарищей, он смутился и густым, великаньим басом прогудел, обращаясь к Фоменко: – Петрович! Я это... припоздал чутка. Куда становиться? Старик, чуть улыбнувшись, ласково кивнул здоровиле, указав рукой подле себя. – Пока тут стой, Тёмочка. После посмотрим. Охранник подвинулся, потянув за собой и меня. Пулемётчик, по медвежьи ворочаясь, занял указанное место и, с интересом глянув вдаль, уточнил: – Все или ещё будут? Ответил второй, не занятый моей особой, охранник. – Тут бы с этими разобраться... – Ну, пусть так, – ставя вверенное оружие прикладом на доски, скучно, в нос, пробубнил новый защитник и умолк. – Идёт! – подал голос вперёдсмотрящий. Люди приникли к брёвнам, вглядываясь в утреннее поле. От стоящего напротив грузовика действительно шёл человек с зажатой в левой руке белой тряпкой на палке. В другой руке, чуть перекашивая своим весом фигуру вправо, виднелась непонятная коробка казённо-зелёного цвета. Оружия у парламентёра не было. Не доходя до поселения метров ста, визитёр, остановившись и неуютно поведя плечами, громко, внятно проорал: – Не стреляйте! Сергей Юрьевич вам велел передать! Поговорить хочет! В доказательство мужчина, приподняв, продемонстрировал свою ношу. Радиостанция. Старая, похожая на армейскую, видавшая виды. Фоменко раздумывать не стал. – Неси сюда! – крикнул он в ответ. И своим, не оборачиваясь. – Верёвку принесите. Один из защитников, помоложе, рванул, минуя лестницу одним прыжком, к машинам. Через минуту вернулся с перекинутой через плечо бухтой старого, со следами разнокалиберной краски, альпинистского троса. – Вот, – лихо скинув ношу и непонятно чему улыбаясь, протянул требуемое главному. Старик в ответ только грустно вздохнул. – Сюда давай, – вмешался пулемётчик, забирая бухту. – Я управлюсь. И действительно, звероподобный Тёма умело, сноровисто распутал трос, выбросив свободный конец наружу. Парламентёр стоял уже прямо под частоколом, нервно, нетерпеливо ожидая конца своей миссии. В волнении палку с тряпкой он поднял вверх, словно пытался прикрыться от смотрящих сверху защитников. Наскоро, в три простых узла, привязав корпус рации к свободно болтающейся верёвке, посланец особиста облегчённо выпалил, задрав голову вверх: – Готово! Тяните! – и жалобно. – Андрей Петрович, можно я пойду? Пулемётчик тащил железную коробку быстро, без усилий. Фоменко, не отвечая, смотрел на процесс, сохраняя по-прежнему безэмоциональное, словно посмертная маска, выражение лица. – Ну Андрей Петрович... Ну пожалуйста, – тоном провинившегося школьника канючил, не переставая, мужчина внизу. – Я ведь человек подневольный, а вы же меня знаете... Я водила только... Наконец, вопли перепуганного парламентёра достигли ушей старика и тот бросил отрывистое: – Вали! Против ожидания, услышав заветное разрешение покинуть негостеприимных хозяев фортика, тот не побежал. Сжавшись, словно перед избиением, беспрестанно потея, посланец мелкими, рваными шажками побрёл прочь, каждую секунду ожидая выстрела в спину. Но на него никто уже не смотрел. Артём, перекинув на нашу сторону радиостанцию, передал её в руки охраннику за моей спиной. Странный оказался прибор. Вроде и знакомый – заслуженный советский ветеран размером с небольшой системный блок, и незнакомый одновременно – жёваный, в царапинах, с обычным проводом вместо антенны. Взамен телефонной трубки – перемотанная изолентой продолговатая коробочка с тангентой и микрофоном. Сбоку прикручен самодельный динамик в фанерном корпусе. Не иначе, второпях, на коленке собирали. Фоменко, увидев такую подставу, ощерился, выплюнув: