* * * — Сиена, — сказал Торриани. — Надо заправиться и сменить задние колеса. — Скоро? — Через пять минут. Проклятый дождь! Клерфэ усмехнулся. — Он мешает не только нам. Другим тоже. Смотри, чтобы мы не проскочили пункт обслуживания. Домов становилось все больше и больше. Фары вырывали их из темноты, где шумел дождь. Повсюду стояли люди с зонтиками, в непромокаемых плащах. Мелькали белые стены, люди, разлетавшиеся в разные стороны, как брызги, зонтики, качавшиеся взад и вперед, подобно шляпкам грибов во время бури; впереди чью-то машину швыряло из стороны в сторону. — Стоп! — крикнул Торриани. Тормоза тотчас сработали, машину встряхнуло, и она остановилась. — Воды, задние колеса, скорее! — крикнул Клерфэ; мотор уже замолк, но в ушах Клерфэ все еще стоял гул, как в пустых заброшенных залах. Кто-то протянул ему кружку с лимонадом и дал новые очки. — На каком мы месте? — спросил Торриани. — Вы идете прекрасно! На восемнадцатом. — Паршиво, — сказал Клерфэ. — А как другие? — Монти на четвертом, Саккетти на шестом, Фриджерио на седьмом. Конти выбыл. — Кто на первом месте? — Маркетти. Обошел всех на десять минут. За ним Лотти, отстал от него на три минуты. — А мы? — Вы отстали на девятнадцать минут. Не беспокойтесь. Тот, кто приходит в Рим первым, никогда не выигрывает гонки. Это всем известно. Откуда-то вдруг появился тренер. — Да, такова воля божья, — добавил он. — Святая Мадонна, матерь господа нашего! Ты ведь это тоже знаешь! Покарай Маркетти за то, что он первый! Ниспошли ему маленькую дырочку в бензонасосе, больше ничего не надо. И Лотти тоже; быть вторым — почти такой же грех, как быть первым. Святые архангелы, храните… — молил он. — Как вы сюда попали? — спросил его Клерфэ. — Почему вы не в Брешии? — Готово! — крикнул один из механиков. — Давай! — Я лечу… — начал было тренер, но его слова сразу же заглушил рев мотора. Машина ринулась вперед. Люди бросились врассыпную, и шоссе, к которому они были приклеены, вновь пошло разворачивать перед Клерфэ свои бесчисленные петли. «Что сейчас делает Лилиан?» — подумал Клерфэ. Сам не зная почему, он надеялся, что на этом пункте обслуживания его ждет телеграмма. Но телеграммы всегда запаздывают. Может быть, он получит ее при следующей остановке… А потом были только огни, ночь, люди; из-за рева мотора он не слышал их криков, и они походили на тени, мелькающие на экране немого кино. Но вот все исчезло, кроме шоссе, которое, словно змея, ползло по земле, и таинственного зверя, ревущего под капотом машины. Разговор дали очень быстро. А Лилиан ждала его только через несколько часов, хотя бы потому, что знала порядки на французских телефонных узлах; кроме того, ей казалось, что санаторий страшно далеко, чуть ли не на другой планете. — Санаторий «Монтана» слушает… Лилиан не могла понять, знаком ли ей этот голос. Возможно, что к телефону по-прежнему подходила фрейлейн Хегер. — Будьте добры, господина Хольмана, — сказала Лилиан, почувствовав, как у нее вдруг забилось сердце. — Минутку. Лилиан прислушалась к едва различимому гулу проводов. У нее мелькнула мысль, что Хольмана, вероятно, придется искать. Она взглянула на часы: в санатории уже поужинали. «Почему я так взволнована, словно собираюсь оживить мертвого?» — подумала она. — Хольман у телефона. Кто говорит? Лилиан испугалась, так близко прозвучал его голос. — Это Лилиан, — прошептала она. — Кто? — Лилиан Дюнкерк. Хольман помолчал. — Лилиан, — сказал он затем недоверчиво. — Где вы? — В Париже. Ваша телеграмма пришла ко мне. Телеграмму переслали из отеля Клерфэ, и я по ошибке распечатала ее. — Вы не в Брешии? — Нет, — сказала она, почувствовав легкую боль. — Я не в Брешии. — Клерфэ не захотел? — Да, не захотел. Клерфэ, конечно, взял бы ее с собой, если бы она стала настаивать, но она не настаивала, и он удовольствовался ее обещанием побольше спать, отдыхать и не думать о гонках. — Я сижу у приемника! — сказал Хольман. — Вы, конечно, тоже! — Да, конечно. — Клерфэ идет великолепно. В сущности, гонки еще только начались. Я знаю Клерфэ, он выжидает. Пусть другие гробят свои машины. Раньше полуночи он не начнет нажимать, возможно, даже немного позднее… впрочем, я думаю, что как раз в полночь. Вы ведь знаете, что это гонки только по секундомеру. Никто из гонщиков не видит, за кем он идет, это-то как раз больше всего изматывает; гонщики узнают, на каком они месте, только во время заправки, и часто бывает, что сведения уже устарели. Это бег в неведомое. Вы понимаете меня, Лилиан? — Да, Хольман. Бег в неведомое. Как вы себя чувствуете? — Хорошо. Скорость просто фантастическая. Средняя до сих пор была сто двадцать километров и выше. А ведь большинство мощных машин только еще выходят на прямую. Я говорю о средней скорости, Лилиан, а не о максимальной! — Да, Хольман. Как вы себя чувствуете? — Очень хорошо. Мне стало намного лучше, Лилиан. Какую вы станцию слушаете? Включите Рим. Рим сейчас ближе к трассе, чем Милан. — Я слушаю Рим. Я рада, что вы себя чувствуете лучше. — А что у вас, Лилиан? — Все хорошо. И… — Может, это правильно, что вы не в Брешии, там дождь и сильный ветер, но я бы не выдержал, я бы поехал туда. Как вы живете, Лилиан? Она знала, о чем он спрашивает. — Хорошо, — сказала она. — А как там вообще у вас? — Как обычно. За эти несколько месяцев почти ничего не изменилось. «Неужели прошло только несколько месяцев? — подумала Лилиан. — А ведь мне казалось, что прошли уже годы,. — Как живет… — она помедлила секунду, хотя в глубине души знала, что позвонила только ради этого вопроса. — Как живет Борис? — Кто? — Борис. — Борис Волков? Его почти не видно. Он теперь не приходит в санаторий. Думаю, что у него все в порядке. — Вы все-таки его встречали? — Да, конечно. Правда, это было недели две-три назад. Он гулял со своей овчаркой, вы ее, наверно, помните? Но мы с ним не разговаривали. А как там у вас, внизу? Так, как вы себе представляли? — Примерно так, — сказала Лилиан. — Ведь все зависит от тебя самого, от того, как ты сам ко всему относишься. В горах еще снег?