— Ты хорошо выглядишь, — сказал он. — А я думал, что ты в постели. Тут скорее отель, чем санаторий. — Все это входит в курс лечения. Прикладная психология. Два слова здесь, в горах, табу — болезнь и смерть. Одно из них слишком старомодное, другое — слишком само собой разумеющееся. Клерфэ рассмеялся. — Совсем как у нас. Правда? — Да, похоже на то, как было у нас внизу. — Хольман отвернулся от машины. — Входи, Клерфэ! Хочешь выпить? — А что здесь есть? — Официально — только соки и минеральная вода. Неофициально, — Хольман похлопал по боковому карману, — плоские бутылки с джином и коньяком, которые легко спрятать; благодаря им апельсиновый сок больше радует душу. Откуда ты? — Из Монте-Карло. Хольман остановился. — Там были гонки? — Ты что, не читаешь спортивной хроники? Хольман отвел глаза. — Вначале читал. А в последние месяцы бросил. Идиотизм, правда? — Нет, — ответил Клерфэ. — Правильно! Будешь читать, когда снова начнешь ездить. — Кто ездил с тобой в Монте-Карло? — Торриани. — Торриани? Ты с ним теперь постоянно ездишь? — Нет, — сказал Клерфэ, — я езжу то с одним, то с другим. Жду тебя. Он говорил неправду. Вот уже полгода, как он ездил с Торриани; но поскольку Хольман не читал больше спортивной хроники, ему можно было спокойно солгать. — Мы все ждем тебя, — добавил он. — В самом деле? Вы меня еще не забыли? — Не будь дураком. Хольман сиял. — Как было в Монте-Карло? — Никак. Поршни заклинило. Я выбыл. — С «Джузеппе»? — Нет, с его младшим братом. — «Джузеппе» тебе отомстил. Хольман засмеялся; лучшим лекарством для него было сообщение о том, что Клерфэ не победил с его преемником. Он хотел продолжать расспросы — в один миг к нему вернулась прежняя восторженность, — но Клерфэ поднял руку. — У вас тут два табу, прибавим к ним еще одно — гонки: не будем говорить о них. — Но… Клерфэ! Это совершенно невозможно. Почему? — Я устал. Я приехал сюда отдохнуть и хоть несколько дней не слышать об этом безобразии, будь оно проклято! Не хочу ничего слышать о сверхбыстроходных машинах, на которых людей заставляют мчаться с бешеной скоростью. Хольман внимательно посмотрел на него. — Что-нибудь случилось? — Нет, просто я суеверен. Мой контракт истекает и еще не возобновлен. Вот и все. — Клерфэ, — сказал Хольман спокойно, — кто разбился? — Сильва. — Умер? — Еще нет. Если ему повезет, отделается ампутацией ноги. Но та, сумасшедшая, которая с ним повсюду разъезжала, самозванная баронесса, отказывается видеть его. Сидит в казино и ревет. Ей не нужен калека… А теперь пошли, и дай мне джину. Они сели за столик у окна. Отпив немного апельсинового соку, Клерфэ под столом долил в свой стакан джину. — Как на школьной экскурсии. Последний раз я делал это тогда. Пятьсот лет назад. Хольман забрал у него плоскую бутылку. — Гостям дают спиртное. Но так проще. Клерфэ огляделся. — Здесь все больные? — Нет. Есть и гости. — Те, что с бледными лицами, — это больные? — Нет, это здоровые. Они такие бледные потому, что только сейчас поднялись в горы. Сколько ты сможешь у нас пробыть? — Два-три дня. Где тут можно остановиться? — В «Палас-отеле». Там хороший бар. * * * Клерфэ увидел в окно санки и лошадей, которые испугались машины. Они подъехали к входу. Овчарка, лежавшая в холле, бросилась через открытую дверь к мужчине в меховой шапке и прыгнула ему на грудь. — Кто это? — спросил Клерфэ. — Женщина? — Нет, мужчина. — Русский. Борис Волков. — Советский? — Нет, белоэмигрант. В. виде исключения, этот не бедный и не из бывших великих князей. Его отец своевременно, до того как его расстреляли, открыл текущий счет в Лондоне; мать явилась сюда с горстью изумрудов, каждый величиной с вишневую косточку, она их не то проглотила, не то зашила в корсет. В то время еще носили корсеты. Клерфэ улыбнулся. — Откуда ты это знаешь? — Здесь быстро узнаешь все друг о друге, стоит только побыть подольше, — ответил Хольман с легкой горечью. — Через две недели, когда кончится спортивный сезон, мы опять до конца года окажемся всего-навсего в маленькой деревушке. Несколько человек невысокого роста, одетые в черное, прошли почти вплотную к Клерфэ и Хольману. Протискиваясь к своему столику, они оживленно разговаривали по-испански. — Для маленькой деревушки вы тут слишком интернациональны, — заметил Клерфэ. — Это правда. Смерть все еще не стала шовинисткой. — В этом я не так уж уверен. Клерфэ смотрел, как женщина выходила из санок. Потом взглянул на Хольмана. — Что с тобой? — спросил он. — Мировая скорбь? Хольман покачал головой.