* * * Когда Клерфэ встретился с Лилиан снова, он долго смотрел на нее — так она изменилась. И дело было не только в платьях; он знал много женщин, которые хорошо одевались. Лидия Морелли разбиралась в туалетах не хуже, чем унтер-офицер в строевой службе. Лилиан изменилась сама по себе, она изменилась так, как меняется девушка, с которой ты расстался, когда она была еще неуклюжим, несформировавшимся подростком, и встретился вновь, когда она стала молодой женщиной: эта женщина только что перешагнула через мистическую грань детства и хотя еще сохранила его очарование, но уже приобрела тайную уверенность в своих женских чарах. Клерфэ вдруг перестал понимать, почему он так долго задержался в Риме и почему хотел, чтобы Лидия Морелли приехала с ним. Боясь потерять себя, он преувеличивал все, что делало Лилиан несколько провинциальной; несоответствие между интенсивностью ее чувств и формой их выражения он склонен был воспринять как своего рода истерию, — в действительности все оказалось не так; Лилиан была словно форель, брошенная в слишком тесный для нее аквариум, форель, которая беспрерывно натыкается на стенки и баламутит на дне тину. Теперь форель была не в аквариуме, она попала в свою стихию и уже ни на что не натыкалась; она забавлялась своими быстрыми движениями и любовалась гладкой, сверкавшей всеми цветами радуги чешуей, словно пронизанной маленькими шаровыми молниями. — Дядя Гастон хочет устроить в мою честь небольшой прием, — сказала Лилиан. — Вот как? — Да, он хочет выдать меня замуж. — Все еще? — Больше, чем когда-либо. Он опасается, что не только я, но и он разорится, если я не перестану покупать платья. * * * Они вновь сидели в ресторане «Гран Вефур». Официант опять подал им эклеры с жареным миндалем, которые они, как и в тот раз, запивали молодым монтраше. — Ты что-то стал очень молчалив после Рима, — сказала Лилиан. Клерфэ посмотрел на нее. — Неужели? Лилиан улыбнулась. — Может быть, виновата женщина, которая только что вошла сюда? — Какая женщина? — Хочешь, чтобы я ее тебе показала? Клерфэ не заметил, как вошла Лидия Морелли. Почему ее, черт возьми, принесло именно сюда? Она была с Джонсоном, с одним из воротил авиационной промышленности, крупным богачом; Лидия Морелли поистине не теряла времени зря, ведь он только этим утром сказал, что не сможет встретиться с ней вечером. Клерфэ понял также, почему она пришла именно сюда: несколько лет назад он иногда водил ее в «Гран Вефур». Впредь надо быть осторожнее со своими любимыми ресторанами! — Ты с ней знаком? — Как и со многими другими, не больше и не меньше. Он видел, что Лидия наблюдает за Лилиан, и не сомневался, что она уже успела с точностью до ста франков оценить все, что было надето на Лилиан, узнать, где это куплено и за какую цену. Он был убежден, что она знает, сколько стоят туфли Лилиан, хоть и не может их разглядеть. В этом отношении Лидия была прямо ясновидящей. Конечно, если бы он подумал заранее, этой ситуации можно было бы избежать, но раз уж так получилось, Клерфэ решил ее использовать. Ведь самые простые чувства — это и есть самые сильные чувства. И одно из них — ревность. Лилиан начнет ревновать его — тем лучше. Он и так уже упрекал себя в том, что отсутствовал слишком долго. — Она великолепно одета, — сказала Лилиан. Он кивнул. — Она этим славится. Теперь он ждал, когда Лилиан скажет что-нибудь о возрасте Лидии. Лидии было сорок, днем ей можно было дать тридцать, а вечером, при надлежащем освещении, — двадцать пять. В тех ресторанах, куда ходила Лидия, освещение всегда было надлежащим. Однако Лилиан ничего не сказала о возрасте Лидии. — Она красива, — заметила Лилиан. — У тебя был с ней роман? — Нет, — ответил Клерфэ. — Ну и глупо, — сказала Лилиан. Он с изумлением посмотрел на нее. — Почему? — Она очень красива. Кто она? — Она итальянка. — Из Рима? — Да, — сказал он. — Из Рима. Почему ты спрашиваешь? Ты ревнуешь? Лилиан поставила на стол рюмку с желтым шартрезом. — Я не ревную, — ответила она спокойно. — У меня для этого нет времени. Клерфэ пристально посмотрел на нее. В устах любой другой женщины такой ответ показался бы ему банальностью, но в устах Лилиан он так не звучал, и Клерфэ понял это. Она говорила искренне. С каждой секундой он все больше приходил в ярость, сам не зная отчего. — Может, мы все-таки поговорим о чем-нибудь другом? — Почему? Потому что ты вернулся в Париж с другой женщиной? — Чепуха! Как тебе пришла в голову такая нелепость? — Именно из-за ее нелепости. Разве это не так? Клерфэ раздумывал не больше секунды. — Да, это так, — сказал он как можно спокойнее. — У тебя очень хороший вкус. Клерфэ молчал, ожидая следующего вопроса. Он решил говорить только правду. Сегодня утром он еще считал, что может иметь с Лилиан небольшую интрижку, которая ничему не помешает, теперь он не хотел никого, кроме нее. Он знал, что попался по собственной вине, и злился на себя, но он знал также, что прошлых ошибок не исправишь никакими средствами, меньше всего логикой. Лилиан ускользнула от него, и притом самым опасным образом — без борьбы. Чтобы вновь завоевать ее, оставался лишь один путь — действовать по тому же образцу: надо было решиться на самое трудное в таких поединках, которые обычно ведутся вслепую — признаться во всем, стараясь не потерять ее. — Я не хотел влюбляться в тебя, Лилиан, — сказал он. Она улыбнулась. — Но ведь это не средство. Так поступают только гимназисты. — В любви все ведут себя как гимназисты. — Любовь? — сказала Лилиан. — Это слишком широкое понятие! Что только за ним не скрывается… — Она взглянула на Лидию Морелли. — Все гораздо проще. Пошли? — Куда ты хочешь? — К себе в отель. Ни слова не сказав, он расплатился. Они направились к главному входу мимо столика, за которым сидела Лидия Морелли; она сделала вид, что не замечает Клерфэ. Они подождали в узком переулке, пока выводили их машину и ставили ее за угол. Лилиан обернулась и показала Клерфэ на машину. — Вот он, «Джузеппе» — предатель. Отвези меня в отель. — Нет. Сходим еще в Пале-Рояль. Сад открыт? — спросил он у швейцара. — Разумеется, сударь. — Я там уже была, — сказала Лилиан. — Чего ты хочешь? Стать двоеженцем? — Перестань. Пойдем. * * * Они прошли под арками Пале-Рояля. Вечер был прохладный, в саду резко пахло землей и весной. Порывистый ветер казался намного теплее ночного воздуха. Клерфэ остановился. — Не спрашивай. Не проси меня ничего объяснить. Это невозможно. — Что объяснить?