Рядом загромыхал трамвай и загородил им дорогу. Клерфэ чертыхнулся. Лилиан уставилась на трамвай так, словно это был по меньшей мере кафедральный собор. Уже четыре года она не видела трамваев. И вдруг перед ними раскинулось озеро, широкое, серебристое и беспокойное. Дождь перестал. Быстрые, низкие облака пробегали по лунному диску. Они увидели тихую Аскону и площадь на берегу. — Где мы остановимся? — спросила Лилиан. — У озера. В отеле «Тамаро». — Откуда вы знаете все здешние отели? — После войны я прожил тут с год, — ответил Клерфэ. — Завтра утром я расскажу вам почему. Он остановил машину перед маленькой гостиницей и выгрузил чемоданы. — У хозяина этого отеля — целая библиотека. Он, можно сказать, ученый. А в отеле, там на горе, висят картины Сезанна, Утрилло и Тулуз-Лотрека — вот какие здесь люди! Мы сразу поедем ужинать? — Куда? — В Бриссаго, на итальянской границе. В десяти минутах езды отсюда. Ресторан называется «Джардино». Лилиан огляделась вокруг. — Здесь цветут глицинии! * * * Клерфэ поставил машину у высокой каменной лестницы. Они поднялись к маленькому ресторанчику. Он заказал бутылку вина, ветчину, раков, рис и сыр из Валле Маджи. — Вы здесь жили? — спросила Лилиан. — У этого озера? — Да. Почти год. После побега и после войны. Я хотел прожить здесь несколько дней, а застрял надолго. Это было для меня лечением. Я в нем нуждался. Я лечился ничегонеделанием, солнцем и ящерицами, которые грелись на каменных стенах, я лечился тем, что часами смотрел на небо и на озеро, я старался все забыть, и наконец мои глаза перестали уставляться в одну точку и я понял, что природа даже не заметила двадцати лет человеческого безумия. Салют! Лилиан пила легкое итальянское вино. Ей казалось, что все вокруг отдыхало. — Здесь поразительно вкусно готовят. Может, я ошибаюсь? — спросила она. — Нет, вы правы. Хозяин мог бы стать шеф-поваром в любом большом отеле. Она поставила свой стакан на стол. — Я счастлива, Клерфэ, — сказала она. — Причем я должна признаться, что вообще перестала понимать, что значит это слово. — И я этого не понимаю. * * * Лилиан стояла у окна в своей комнате. За окном было озеро. Ночь. Ветер. Весна шумела в платанах на площади и в облаках. Вошел Клерфэ. Он обнял ее. Она обернулась и посмотрела на него. — Ты не боишься? — спросила она. — Чего? — Того, что я больна. — Я боюсь совсем другого: во время гонок при скорости двести километров у меня может лопнуть покрышка переднего колеса, — сказал он. Лилиан вдруг поняла, чем они похожи друг на друга. Они оба были люди без будущего. Будущее Клерфэ простиралось до следующих гонок, а ее — до следующего кровотечения. — На этот счет существует одна короткая история. В Париже во времена гильотины повели на казнь осужденного. Было холодно, а путь оказался долгим. По дороге конвоиры остановились, чтобы подкрепиться вином. Будучи людьми добрыми, они протянули бутылку приговоренному. Он взял бутылку и, посмотрев на нее, сказал: «Надеюсь, ни у кого из вас нет заразной болезни». И только тогда выпил. Через полчаса его голова скатилась в корзину. Эту историю мне рассказала моя бабушка, когда мне было лет десять. Она выпивала по бутылке кальвадоса в день. Все пророчили ей раннюю смерть. Но она жива до сих пор. А пророки давно умерли. Из бара «Изоль» я захватил с собой бутылку старого шампанского. Говорят, что весной оно пенится сильнее. Шампанское чувствует, что природа оживает. Клерфэ поставил бутылку на подоконник, но потом убрал ее. — Сюда ее не надо ставить. Лунный свет убьет аромат шампанского. Это я тоже узнал от своей бабушки. Он направился к двери. — Клерфэ, — сказала Лилиан. Он обернулся. — Я уехала оттуда не для того, чтобы остаться сейчас одной, — сказала она. Перед ними был Париж со своими пригородами — серый уродливый город, окутанный дождем; но чем дольше они ехали по нему, тем сильнее он их завораживал. Мелькали перекрестки, переулки, улицы, совсем как на картинах Утрилло и Писарро; серые тона светлели, становились серебристыми; а потом вдруг они увидели реку, мосты, баржи и деревья, на которых распускались почки, ряды букинистических лавчонок и каменные здания на правом берегу Сены. — Оттуда увезли Марию Антуанетту, — сказал Клерфэ, — чтобы обезглавить ее. А в ресторане как раз напротив этого места особенно вкусно кормят. Видимо, здесь голод и история повсюду связаны между собой. Где ты хочешь остановиться? — Там, — ответила Лилиан и показала на другой берег реки, где светлел фасад маленького отеля. — Ты знаешь этот отель? — Откуда мне его знать? — спросила Лилиан. — Ведь ты здесь жила. — Когда я здесь жила, мы прятались в подвале у торговца овощами. — Может быть, тебе лучше остановиться где-нибудь в шестнадцатом округе? Или у дяди? — Дядя такой скупой, что сам, наверное, ютится в одной комнате. Поедем в тот отель и спросим, есть ли у них свободные номера. Где вы живете в Париже? — В отеле «Риц». — Я так и знала, — сказала Лилиан. Клерфэ кивнул. — Я недостаточно богат, чтобы жить где-нибудь еще. Они проехали через мост бульвара Сен-Мишель и по набережной Гранд Огюстэн и остановились у отеля «Биссон». Когда они выходили из машины, в дверях отеля появился слуга с чемоданами. — Вот и комната, — сказала Лилиан. — Кто-то как раз уезжает. — Ты действительно хочешь поселиться здесь? Просто потому, что этот отель первым попался тебе на глаза? Лилиан кивнула. — Да. Я вообще хочу так жить, не слушая советов, без всяких предубеждений. Жить, как живется. Свободная комната нашлась. К счастью, она была на втором этаже. В отеле не оказалось лифта. Лестница была старая, с выщербленными ступеньками. В маленькой комнате стояло очень мало мебели, кровать была на вид неплохой; имелась даже ванная. Вся мебель была новой и недорогой, за исключением столика в стиле барокко, который походил на принца в окружении челяди. Обои были старые, электрический свет недостаточно яркий, зато за окном сверкала река, виднелись набережные, Консьержери, колокольня Собора Парижской богоматери. — Ты в любое время сможешь уехать отсюда, — сказал Клерфэ. — Куда? К тебе в «Риц»? — Не ко мне, а просто в «Риц», — ответил Клерфэ. — Во время войны я там жил полгода под чужой фамилией, отпустив себе бороду. В дешевых номерах. А в другой половине отеля, с окнами на Вандомскую площадь, жили высокопоставленные нацистские бонзы. Это было весьма знаменательно. Слуга внес чемоданы. Клерфэ пошел к двери. — Зайти сегодня вечером за тобой, чтобы вместе поужинать? — спросил он. Лилиан взглянула на него. — Что за глупый вопрос! Конечно, зайти. — Хорошо. В девять? — В девять.