Доктор осторожно откинул край одеяла. – Спокойно, спокойно, – проговорил он, словно обращаясь к раненому ребенку. Бугор на столе начал дрожать, и я услышал, как кто-то заскулил под одеялом, отчего у меня сразу же оборвалось сердце. Глаза мои наполнились горячими слезами. Я хорошо помнил, кто так скулил: когда отец впервые принес Бунтаря к нам домой щенком в коробке, тот боялся темноты. Подойдя к столу, я взглянул на то, что показал мне доктор Лезандер. Колесо грузовика проехало по голове пса. Белая шерсть и кожа на одной стороне его черепа были содраны, и там теперь виднелись розовая кость и оскаленные зубы. Красный язык сновал в кровавой каше. Один глаз приобрел серый, какой-то мертвенный цвет, другой был влажным, полным страха. Кровавые пузыри вырывались из ноздрей Бунтаря, дыхание было затрудненным, хриплым. Одна из передних лап превратилась в бесформенное месиво, торчали острые обломки костей. Наверно, я застонал в тот момент, не помню. Когда единственный глаз Бунтаря нашел меня, мой друг сделал отчаянную попытку подняться, но доктор придержал его сильной рукой, и пес снова замер. Я увидел иглу, воткнутую в бок Бунтаря, трубку, через которую из бутыли текла в его тело какая-то прозрачная жидкость. Бунтарь заскулил, и я инстинктивно протянул руку к его изуродованной морде. – Осторожно! – предупредил меня доктор Лезандер. Конечно, мне даже в голову не пришло, что в агонии животное может укусить все, что движется в поле его зрения, даже руку мальчика, который всегда его любил. Окровавленный язык Бунтаря вывалился из пасти и слабо лизнул мои протянутые пальцы. Не в силах что-либо сказать или сделать, я так и стоял, глядя в тупом отчаянии на алую полосу крови на своей руке. – Его муки не поддаются описанию, – сказал доктор Лезандер. – Ты ведь и сам это видишь, верно? – Да, сэр, – ответил я будто в кошмарном сне. – У него сломано несколько ребер, их осколки проткнули ему легкое. Удивляюсь, как у него до сих пор не отказало сердце. Этого можно ожидать в любую минуту. Доктор Лезандер снова накрыл Бунтаря одеялом. Я стоял и молча смотрел на дрожащий холмик. – Ему, наверно, холодно? – наконец проговорил я. – Он замерз. – Нет, не думаю. «Нит» – вот как док Лезандер сказал это. Снова взяв меня за плечо, он проводил меня до двери. – Пойдем, нам есть о чем поговорить с твоим отцом. Отец ждал нас в коридоре. – Как дела, приятель? – спросил он. Я ответил, что все в порядке, хотя испытывал сильную тошноту. Запах крови все еще стоял в моих ноздрях, густой и горячий как грех. – Бунтарь – очень сильный пес, – сказал нам док Лезандер. – Большинство собак на его месте давно бы умерли. Взяв со стола папку, он достал оттуда листок бумаги. Это был незаполненный бланк, поверх которого значилось: «Дело № 3432». – Я не знаю, сколько еще проживет Бунтарь, но уже сейчас участь его решена. – То есть надежды нет? – спросил отец. – Никакой, – ответил док Лезандер и быстро перевел взгляд на меня. – Мне очень жаль, Кори. – Бунтарь –моя собака, – сказал я им, и слезы вновь заструились по моим щекам. Нос заложило, и я не мог продохнуть, словно бетон заполнил ноздри. – Он еще может поправиться. Еще не договорив, я уже знал, что никакое воображение в мире не поможет осуществить мое желание. – Том, если вы сейчас подпишете этот бланк, я сделаю собаке укол, после которого она… хм… Док Лезандер снова взглянул на меня. – Она уснет, – закончил за него отец. – Совершенно верно. Лучше не скажешь. Надо вот тут подписать. Ах да, конечно, вам же нужна ручка. Док Лезандер выдвинул ящик письменного стола, нашарил в нем ручку и протянул нам. Отец взял ручку. Я знал, о чем идет речь. Меня не нужно было утешать и обманывать, как шестилетнего. Я отлично понимал, что Бунтарю необходимо сделать укол, чтобы помочь ему умереть. Возможно, в данной ситуации это было самое правильное и гуманное решение. Но Бунтарь был моей собакой, я кормил его, когда он был голоден, и мыл, когда он прибегал с улицы весь в грязи, я отлично знал его запах и помнил ощущение его языка на своем лице. Я знал его как никто другой. Такого пса, как Бунтарь, у меня больше не будет никогда. Большой комок встал у меня в горле. Отец склонился над бланком, уже почти касаясь его ручкой. Я не знал, куда девать глаза, пока мой взгляд не остановился на черно-белом снимке в серебряной рамке на столе доктора. Молодая белокурая женщина на фотографии махала кому-то рукой. На заднем фоне виднелась ветряная мельница. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы разобрать: эта молоденькая девушка со щеками-яблоками – не кто иная, как Вероника Лезандер. – Эй, Кори, – вдруг позвал отец. – Давай-ка ты. Он протягивал мне ручку. – Ведь Бунтарь – твой пес. Тебе и решать. Что скажешь? Я онемел. Мне никогда в жизни не приходилось принимать подобных решений. Я находился в затруднении. – Я очень люблю животных, – сказал нам доктор Лезандер, – и понимаю, что значит для мальчика его собака. Но в том, что я вам предлагаю, нет ничего плохого. Это обычное дело. Бунтарь очень страдает, эта боль ужасна, и он не поправится. Всему, что родилось на свет, когда-нибудь суждено умереть. Такова жизнь. Ты слышишь меня? – А вдруг он не умрет, – пробормотал я. – Допустим, он не умрет в течение следующего часа. Может быть, двух или трех. Возможно, он протянет еще одну ночь. Я даже готов допустить, что Бунтарь сумеет как-то продержаться еще сутки. Но он не стоит на ногах и едва дышит. Его сердце бьется с трудом, он в глубоком шоке. Доктор Лезандер нахмурился, не замечая никакой реакции на моем лице. – Если ты любишь Бунтаря, Кори, ты должен помочь ему уйти. Он не должен понапрасну страдать. – Давай-ка лучше я подпишу, Кори, – предложил отец. – Такое решение принять непросто, я понимаю. – Я могу… побыть с ним минутку наедине? – Конечно. Только не трогай его, ладно? Он может укусить тебя. – Да, сэр. Как сомнамбула, я вернулся к месту своего кошмарного сна. Бунтарь все так же дрожал на столе из нержавеющей стали. Он скулил и плакал, его единственный глаз искал меня, хозяина, – того, кто может избавить его от боли. Я заплакал. На этот раз слезы невозможно было сдержать, рыдания буквально сотрясали меня. Я упал на жесткий холодный пол и склонил голову, обхватив ее руками. Крепко зажмурив глаза, я принялся молиться, чувствуя, как слезы горячими ручейками текут по моим щекам. Не помню, что в точности я говорил, но о чем просил – запомнил. Я умолял Всевышнего протянуть руку с небес, из рая, и оградить моего пса от СМЕРТИ, закрыть перед ним ее врата. Пусть СМЕРТЬ остается в своих владениях, хотя она может неистовствовать, визжать и выпускать когти, чтобы сцапать моего пса. Я умолял Всевышнего коснуться Бунтаря рукой и исцелить его, отвести от него СМЕРТЬ, выбросить ее, как мешок с костями, прогнать, как мокнущего под дождем нищего. Да, СМЕРТЬ голодна, я слышал, как она облизывает губы где-то в углу этой маленькой комнаты, дожидаясь поживы. Но рука Всевышнего способна заткнуть СМЕРТИ рот, выбить ей зубы и обратить в ничтожную, скулящую тварь с дурнопахнущими деснами. Вот о чем я просил Господа. Я молился всем сердцем, желал этого всеми силами души и разума. Я чувствовал, как молитва исходит из каждой поры моего тела; я молился так, будто каждый волос на моей голове был посылающей радиосигналы антенной и каждый из них трещал от разрядов, и мой крик силой в несколько мегамиллионов ватт разносился по всему беспредельному космосу, достигая далеких ушей Всезнающего и Всемогущего. Только ответь мне. Умоляю. Не помню, сколько я простоял так на коленях, молясь и проливая слезы. Может быть, десять минут, а может, и дольше. Я знал, что, когда встану, должен буду выйти туда, где меня ждали доктор Лезандер и отец, и сказать им… И тут я услышал хрип, ужасный звук, с которым воздух ворвался в разорванные, полные крови легкие. Подняв голову, я посмотрел на Бунтаря и увидел, что пес собирает все силы, чтобы подняться. У меня на затылке зашевелились волосы, по спине пробежал холодок. Бунтарь приподнялся на передних лапах, его голова моталась из стороны в сторону. Он завыл, и этот долгий ужасный вой пронзил меня, словно кинжал. Он повернул морду назад, будто собирался схватить себя за хвост, его единственный живой глаз блестел, а на морде с оскаленными зубами застыла улыбка смерти. – Помогите! – заорал я. – Папа! Доктор Лезандер! Помогите, скорее! Спина Бунтаря внезапно сильно изогнулась. Мне пришло в голову, что его истерзанный позвоночник не выдержит подобной нагрузки и сломается. Послышался странный шелест, похожий на шуршание семян в сосуде из высушенной и выдолбленной тыквы. После этого тело Бунтаря забилось в конвульсиях, он упал на бок и больше не двигался. В комнату вбежал доктор Лезандер, следом за ним – отец. – Отойди от него, – приказал доктор и положил руку на грудь собаки. Потом он достал стетоскоп и послушал сердце Бунтаря. Приподнял веко здорового глаза собаки: тот закатился наверх, так что оставался виден только белок. – Держись, приятель, – шепнул отец и взял меня за плечи обеими руками. – Нужно держаться. – Ну что ж, – проговорил наконец доктор Лезандер, – думаю, что подписывать ничего уже не придется. – Нет! – выкрикнул я. – Нет! Папа, нет! – Пойдем домой, Кори. – Но, папа, я жемолился! Я просил, чтобы он не умирал. Бунтарь не мог просто так взять и умереть. – Кори. – Голос доктора Лезандера был тих, но тверд. Я взглянул на него сквозь пелену горячих слез. – Бунтарь… Кто-то чихнул. Мы все вздрогнули – звук оказался настолько неожиданным и громким, словно в гулком, выложенном кафелем помещении прозвучал взрыв. Потом кто-то тяжело и хрипло вздохнул. Бунтарь привстал, из его ноздрей сочилась кровь и пена. Здоровый глаз метался по сторонам, он тряс своей ужасной головой, будто хотел стряхнуть с себя долгий тяжкий сон.