Добро пожаловать, Люцифер! Я проснулся из-за того, что почуял запах гари. Пели птицы, и солнце стояло высоко в небе, но я понимал, что произошло что-то ужасное. Три года назад в двух кварталах к югу от нас случился пожар. Тогда лето выдалось особенно жарким и сухим, и той августовской ночью дом сгорел быстро, как растопка из смолистых сосновых веток. Там жила семья Беллвуд: мистер и миссис Беллвуд, их десятилетняя дочь Эмми и восьмилетний сын Карл. Во время пожара, начавшегося из-за короткого замыкания, спящий Карл получил сильные ожоги, прежде чем родители сумели добраться до него сквозь огонь. Карл умер через несколько дней, его похоронили на Поултер-Хилле и поставили на могиле обелиск с высеченной на нем надписью: «Нашему любимому сыну». Вскоре Беллвуды уехали из Зефира, оставив своего сына лежать в здешней земле. Я хорошо знал Карла Беллвуда, потому что тот часто приходил ко мне во двор поиграть с Бунтарем: у мамы Карла была аллергия на шерсть животных и она не позволяла заводить собаку. Карл был худеньким мальчиком со светлыми кудрявыми волосами; я помнил, как он любил банановое мороженое на палочке, которое продавал со своего грузовичка Весельчак. Однажды Карл признался мне, что больше всего на свете ему хотелось бы иметь собаку. После того как Карл умер от ожогов, отец сказал, что у Бога на все есть свой план, вот только в этих планах Господа очень сложно разобраться. В то утро пятого июля отец отправился на работу, а мама объяснила мне, откуда взялся запах гари. Большую часть утра она разговаривала по телефону. Информационная сеть Зефира, включавшая жительниц города, падких до новостей, как коршуны до дичи, всегда располагала самыми точными сведениями о городской жизни. Когда я ел свой завтрак – яичницу с овсянкой, мама подсела ко мне и спросила: – Ты знаешь, что такое ку-клукс-клан, Кори? Я кивнул. Я не раз видел по телевизору членов клана, облаченных в белые балахоны с конусообразными капюшонами. Они ходили с винтовками и дробовиками в руках на фоне горящих крестов. Помню, как их оратор, откинув капюшон, так что открылось его лицо, похожее на кусок жира, говорил, что нужно либо хранить традиционный дух южных штатов «Дикси», либо выметаться из наших мест, что никакой вашингтонский политик не заставит нас целовать цветным ботинки. От злости щеки оратора налились кровью, веки вздулись, а за его спиной фигуры в белых балахонах продолжали свое мрачное шествие вокруг горящего креста. – Вчера вечером куклуксклановцы зажгли крест во дворе Леди, – сказала мне мама. – Так они ее предупреждают – хотят заставить уехать из города. – Они хотят прогнать Леди? Но чем она им помешала? – Ты слышал, что говорил твой отец, – некоторые очень боятся Леди. А еще он сказал, что люди считают, будто она слишком много говорит о происходящем в Брутоне. – Но она живет вБрутоне, –заметил я. – Да, но некоторые люди боятся, что если дать ей волю, то она начнет говорить и о том, что происходит в Зефире. Прошлым летом она просила мэра Своупа разрешить цветным жителям Брутона купаться в общественном бассейне Зефира. В этом году она повторила свою просьбу. – И отец тоже ее боится? – Да, – ответила мама, – но по другой причине. Он боится ее не потому, что у Леди темная кожа, а потому… – Мама замолчала и пожала плечами. – Он боится Леди из-за того, что не понимает ее. Я повозил вилкой в тарелке с овсянкой, обдумывая услышанное. – А почему мэр Своуп не позволяет неграм купаться в бассейне? – Потому что оничерные, –ответила мне мама. – Белые не любят плавать с цветными в одном бассейне, вот в чем дело. – Но во время наводнения мы зашли в воду все вместе – и белые, и негры, – заметил я. – То в реке, – ответила мама. – А в бассейне неграм никогда купаться не разрешали. В петиции Леди просит либо построить в Брутоне бассейн, либо позволить неграм купаться в общественном бассейне Зефира. Наверно, поэтому клан хочет выгнать Леди из города. – Но она всегда жила здесь. Куда она поедет? – Не знаю, что и сказать тебе, Кори. Но думаю, что тех, кто зажег перед домом Леди крест, это меньше всего волнует. Мама нахмурилась, в углах ее глаз собрались крохотные морщинки. – По правде сказать, я никогда не думала, что у нас в Зефире тоже есть клан. Отец говорит, что крест подожгли несколько напуганных человек, которые изо всех сил цепляются за прошлое. И еще он сказал, что, перед тем как дела меняются к лучшему, все обычно идет наперекосяк. – А что будет, если Леди не захочет уехать? – спросил я. – Неужели эти люди поднимут на нее руку? – Боюсь, что они способны и на такое. Они могут предпринять что-то очень скверное. – Она не уедет, – твердо сказал я, вспомнив холодную красоту зеленых глаз на мгновенно и удивительно изменившемся морщинистом лице Леди. – Эти люди не смогут прогнать ее из родного города. – Я с тобой совершенно согласна, Кори, – поднялась со стула мама. – И мне бы не хотелось, чтобы с Леди случилось что-нибудь плохое. Хочешь еще апельсинового сока? Я отказался. Тогда мама налила сока себе, а я покончил с яичницей. И задал вопрос, услышав который она посмотрела на меня так, словно я просил денег на полет до Луны. – Можно я схожу на проповедь преподобного Блессета? – спросил я. – Мне хочется узнать, о чем он будет говорить. Мама буквально потеряла дар речи. – Он что-то собирается сказать о той песне, – продолжил я. – Я хочу знать, почему он так сильно ее ненавидит. – Ангус Блессет ненавидит все и вся, –ответила мама, когда к ней вернулась способность говорить. – Он может разглядеть верные признаки конца света в паре грошовых теннисных туфель. – Это моя любимая песня. И мне хочется узнать, что преподобный сумел расслышать там такое, чего не услышал я. – Ну, с этим все ясно, – чуть улыбнулась мама. – Его уши – это уши взрослого человека. То же самое можно сказать и про меня. Я с трудом выношу эту песню, но не думаю, что в ней заключено какое-то зло. – Но все равно я хочу его послушать, – настаивал я. Впервые в жизни я выказывал желание посетить проповедь, к тому же не в нашем церковном приходе. Отец, вернувшись домой, всячески пытался отговорить меня от этой затеи. Он сказал, что в преподобном столько горячего воздуха, что им можно было бы без труда надуть дирижабль, и что сам он ни за что не переступил бы порог Свободной баптистской церкви. Однако после негромкого совещания с мамой, из которого я уловил слова «любопытство» и «пускай разберется во всем сам», отец скрепя сердце согласился идти вместе с нами в среду вечером на проповедь преподобного Блессета. Таким образом, наша семья вместе с сотней других людей оказалась под душными сводами Свободной баптистской церкви, находившейся на Шоусон-стрит, недалеко от моста с горгульями. Сегодняшняя служба не являлась торжественной, в отличие от воскресной. Ни я, ни отец не надели пиджаки и галстуки, некоторые явились прямо с полей, в грязных комбинезонах. Я заметил много знакомых лиц. Прежде чем служба началась, в церковь набилось столько народу, что едва-едва хватало места для того, чтобы стоять. Среди присутствующих оказалось немало угрюмых подростков, которых притащили сюда силком их родители. По-видимому, истерические выкрики преподобного, а также расклеенные по всему городу объявления, в которых сообщалось, что «в среду вечером в Свободной баптистской церкви преподобный Блессет вступит в поединок с дьяволом ради спасения наших детей», сделали свое дело. Перед стоявшей на возвышении кафедрой красовались новенький проигрыватель и колонки. И вот наконец появился преподобный Блессет собственной персоной, облаченный в белый летний костюм и розовую рубашку, раскрасневшийся и уже совершенно мокрый от пота. Широкими шагами он взошел на кафедру, держа вызвавшую весь этот переполох черную виниловую грампластинку-сорокапятку. В другой руке преподобный нес за кожаную ручку небольшой деревянный ящик с маленькими отверстиями по бокам, который поставил на пол в стороне от кафедры. После этого, повернувшись к собравшимся, он выкрикнул: – Братья и сестры, вы готовы сегодня сразиться с Сатаной? – Аминь! – закричали со всех сторон в ответ. – Аминь! Аминь! Аудитория была готова к проповеди. И преподобный начал страстно вещать о том, как коварно зло большого города, что оно добралось и до Зефира, как кровожаден Сатана, жаждущий заполучить души наших молодых людей и утащить их в ад, и что необходимо денно и нощно сражаться с дьявольскими искусами, дабы не гореть в геенне огненной. При этом преподобный Блессет носился по сцене взад-вперед как одержимый, махал руками и отчаянно потел. Нужно отметить, что шоу он устроил отличное: я даже подумал, не прячется ли у меня под кроватью дьявольское отродье, дожидающееся момента, когда я раскрою «Нэшнл джиографик», чтобы посмотреть на фотографии гологрудых африканок. Потом, внезапно прекратив бег, преподобный Блессет обратил к собравшимся блестящее от пота лицо. Двери церкви оставались распахнутыми, но духота все равно стояла неимоверная: моя рубашка липла к спине, а преподобный в золотистых лучах солнца просто обливался потом. Он поднял над головой черный диск пластинки. – Вы пришли услышать это, – сказал Блессет. – Так слушайте! Он включил проигрыватель, насадил пластинку на вал и задержал на весу иглу над первым желобком. – Слушайте внимательно, – наказал он нам, – вот они, голоса демонов! С этими словами преподобный опустил иглу на диск, и динамики наполнились треском от царапин. Чьи это были голоса – демонов или ангелов? Ох уж эти голоса!«Я тусуюсь, я тусуюсь и тусуюсь. Из города прочь. Я тусуюсь». - Вот оно! – внезапно заорал преподобный, поднимая иглу. – Вы слышали это? Он внушает нашим детям, что по другую сторону изгороди трава зеленее! Разве жизнь в родном городе хуже, чем в другом месте? Сатана разжигает в неокрепших душах дьявольскую тягу к перемене мест, вот о чем тут поется! Игла снова упала на пластинку. Когда песня дошла до места, где говорилось, как здорово иметь автомобиль без единой царапины, который ни разу не разминулся с девчонкой, спешащей на свидание, преподобный Блессет разве что не затрясся от праведной ярости: – Вот, вы слышали это? Разве дьяволы не призывают целыми днями носиться по улицам на автомобилях? Разве тут не слышно призыва предаться похоти, легкодоступнымплотским утехам? Последние слова преподобный произнес с глумливой усмешкой. – Задумайтесь об этом, люди! Ваши сыновья и дочери горят в пламени этого мусора, в то время как Сатана насмехается над нашей слепотой! Только представьте себе улицы нашего города, красные от крови наших детей, гибнущих в разбитых машинах, наших беременных дочерей и распаленных похотью сыновей! Вы думали, что такое возможно только в больших городах? Вы думали, что наш Зефир защищен от когтей князя тьмы? Сейчас я дам вам еще послушать эту так называемуюмузыку, и вы поймете, как вы ошибались! Игла в очередной раз упала на пластинку. Звук был отвратительным: судя по скрипу и треску, преподобный Блессет прокрутил пластинку как минимум раз двадцать. Меня мало трогало то, о чем он твердил: эта музыка повествовала о свободе и счастье, в ней ни слова не говорилось о том, чтобы разбивать машины на улицах. Я слышал в песне совсем иное, чем преподобный Блессет. Отзвук лета – частичку небес, спустившихся на землю. Блессет же ощущал лишь запах серы да видел ухмылку дьявола. Просто поразительно, как служителю Господа, вроде преподобного, везде, во всяком слове слышится зов Сатаны. Разве Бог не правит миром во всех его проявлениях, как это сказано в Библии? Если так, то почему преподобный Блессет так боится за наши души? – Языческий мусор! – орал он, комментируя ту часть песни «Бич бойз», где говорилось, что не дело оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. – Отвратительная похоть! Господи, спаси наших дочерей! – Этот парень, – шепнул отец маме на ухо, – напоминает мне спятившую от жары бездомную дворнягу! Пластинка играла и играла, а преподобный твердил о неуважении к закону, о разрушении семейных уз, грехе Евы и змее-искусителе в райском саду. Он брызгал на первые ряды слюной и исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался, как бы он не лопнул по швам. – «Бич бойз»! – выкрикнул он со злобным смешком. – Знаете ли вы, кто это такие? Это бездельники, которые не желают зарабатывать себе на хлеб насущный честным трудом! Целыми днями они валяются на калифорнийском пляже, предаваясь блуду на песке, как дикие звери! Иэто сутками напролет слушает наша молодежь! Господи, спаси этот мир! – Аминь! – крикнул кто-то. Толпа начала заводиться. – Аминь, братья! – раздались новые выкрики. – Но вы ничего еще по-настоящему не слышали, вот что я вам скажу! – заорал преподобный Блессет. Он поднял иглу и, прижав рукой диск, стал останавливать его вращение, так что аппарат протестующе взвыл. Преподобный принялся отыскивать на пластинке нужное место: – Послушайте-ка вот здесь! Он опустил иглу, другой рукой вращая диск в обратном направлении. Раздался звук, похожий на протяжный стон, что-то вроде:Даадиилсмаастраабаа. – Вы слышали это? Слышали?