Таким явился Колумб тем, кто знал его, потрудился изучить характер и написать о нем через несколько лет после смерти первооткрывателя. У читателя будет достаточно возможностей самому судить о характере Адмирала. Физическое мужество, которое ранние историки считали само собой разумеющимся, он найдет в изобилии. Стоит добавить сюда же и неутомимое упорство и несгибаемую волю. Мы не пытаемся выстроить идеальный образ: у Колумба еще проявятся определенные недостатки, особенно касающиеся отсутствия должной оценки усилий своих подчиненных, нежелания признать свои недостатки как колонизатора и склонности жаловаться и сожалеть о себе всякий раз, когда правители из-за этих недостатков теряли к нему некоторую степень доверия. Но именно эти недостатки и делали его великой исторической личностью. Колумб не был ни Вашингтоном, ни Кромвелем, ни Боливаром, то есть неким орудием, выбранным множеством людей для выражения общественной воли. Этот человек просто честно нес возложенную миссию, а такие люди склонны быть неразумными и даже неприятными для тех, кто этой миссии не видит. Он не требовал ни псалмопений, ни барабанов с трубами, поскольку оставался личностью наедине с Богом против человеческой глупости и разврата, против жадных конкистадоров, трусливых моряков, даже против природы и моря. Невзирая на некоторых критиков, биографы Колумба бесконечно правы: он всегда пребывал в глубокой христианской вере, никогда не сомневаясь, что Бог всегда находится с теми людьми, которые уповают на него в своих добрых делах. И эта вера была не только подлинной и искренней, но и жизненно важным элементом его достижений, придававшим уверенность в избранной судьбе, соответствующей его имени. Убежденность в том, что Бог предназначил ему быть орудием для распространения веры, была гораздо сильнее, чем желание снискать славу, богатство и мирские почести, хотя к которым, конечно, он был далеко не равнодушен. Инцидент во время Второго путешествия доказывает, что даже в разгар активного мореплавания Колумб мог полностью погрузиться в богослужение. Однажды утром у Портлендского залива на Ямайке, когда Адмирал молился в своей каюте, на каравеллу пожаловал местный касик[54] с огромной свитой. Это, должно быть, вызвало немалое волнение на палубе, но ни громкие крики, ни разговоры, ни суматоха не мешали молитвам капитана, и он в полной отрешенности закончил молитву, даже не подозревая, что на борту происходит что-то необычное. Физическое описание Колумба показывает, что он принадлежал к североитальянскому типу, которого сегодня часто можно увидеть в Генуе. Высокий и хорошо сложенный, рыжеволосый, с румяным и веснушчатым лицом, горбоносый, голубоглазый и с несколько высокими скулами – к сожалению, ни один его портрет не был написан при жизни, ибо великий век испанской портретной живописи был еще впереди (равно как и прижизненные образы монархов того времени, Фердинанда и Изабеллы, известны нам только по монетам). Не менее семидесяти одного предполагаемого «оригинального портрета Колумба» (или их копии) было представлено на Чикагской выставке 1893 года. Посетители могли увидеть Колумбов белокурых и Колумбов смуглых, Колумбов с чистым лицом и Колумбов с разными усами, бородами и бакенбардами; Колумбы были облачены во всевозможные костюмы – светские и церковные, дворянские и вульгарные, от францисканских мантий до придворных платьев: стиль одежды охватывал не менее трех столетий. Большинство из Колумбов никоим образом не соответствовали описаниям современников, и, изучавшие эти портреты не нашли удовлетворительных доказательств, что хоть одно из представленных изображений имело какое-нибудь отношение к подлиннику. Портрет, имеющий наибольшие претензии на подлинность, – так называемый Джовио, принадлежащий графу Алессандро де Орчи. Епископ Паоло Джовио (1480–1552), врач, гуманист и коллекционер, начал собирать галерею портретов знаменитых людей с 1512 года на своей вилле на озере Комо. Описанная Вазари[55](1550), эта коллекция, как известно, включала и портрет Колумба. Сам граф Орчи, который происходил от племянника Джовио, всегда утверждал, что у него находится оригинальное изображение великого мореплавателя. Однако мы не имеем никаких доказательств, что этот портрет не более чем плод фантазии второсортного итальянского художника, никогда не видевшего Адмирала. На портрете, подписанном «COLOMBVS LYGVR NOVI ORBIS REPERTOR», голова и плечи пожилого мужчины с седыми волосами, опущенными бровями, скорее круглым, чем длинным лицом с удрученным выражением. Самая заметная черта – упрямый прямой рот с оттопыренной нижней губой. Церковная одежда проста, причем определенно не францисканского стиля. Примечательно, что в 1577 году в Базеле был издан фолиант «Изображения музея Джовио», содержащий 130 гравюр с портретами из галереи. На одной из них изображен мореплаватель, совсем не похожий на Колумба с портрета графа Орчи. Он смотрит прямо на наблюдателя с дружелюбным и довольно расслабленным выражением лица и одет во францисканскую рясу, которую, как известно, адмирал принял после Второго плавания. Граверы шестнадцатого века позволяли себе слишком большие вольности, поэтому нельзя быть уверенным, что и эта гравюра имеет какое-либо сходство с оригиналом. Каждый биограф Адмирала находит среди восьмидесяти и даже более так называемых «портретов Адмирала» тот, который ему больше всего нравится, и выбирает его как «своего» Колумба. Идеальный портрет, написанный в девятнадцатом веке для Военно-морского музея Мадрида, полностью повторяет личные описания Колумба современниками и производит впечатление силы, достоинства и цельности. На всем протяжении этой книги будут часто цитироваться четыре ранних источника о Колумбе и его путешествиях: Фернандо Колумба, Лас Касаса, Питера Мартиры и Овьедо. На этих четверых я полагался, вероятно, больше, чем на любых остальных биографов, включая Вашингтона Ирвинга. «Научные» историки прошлого столетия почему-то склонны считать своих предшественников либо безнадежными любителями, либо неисправимыми лжецами, на которых не следует полагаться. Мой собственный опыт изучения и написания истории подтолкнул меня почти к противоположному полюсу: в первую очередь необходимо полагаться именно на современников, если, конечно, только они не являются явными фальсификаторами. Безусловно, суждение очевидцев также не претендует на окончательную истину, но оно основано на множестве увиденных и услышанных фактов (хотя и фантазий – тоже), которые теперь уже навсегда утеряны. Поздние биографы и историки должны руководствоваться документами, если они у них есть, сбрасывая со счетов выявленные при предвзятости. Зачастую часто раздражающе молчат по вопросам, на которые мы, возможно, особенно хотели бы получить ответы. Но для получения общего объема знаний о Колумбе и его деятельности указанная выше четверка так же необходима, как собственные труды первооткрывателя и испанские документальные источники. Фердинанд Колумб, или дон Фернандо (Эрнандо) Колон, был сыном первооткрывателя и Беатрисы Энрикес де Хараны, родившимся в Кордове в августе или сентябре 1488 года. В возрасте десяти лет он был назначен пажом королевы, между двенадцатью и шестнадцатью сопровождал своего отца в Четвертом путешествии. Вернувшись вместе с ним в Испанию, для продолжения образования он отправился в Санто-Доминго со сводным братом Диего, ставшим в 1509 году вторым адмиралом, возвратился обратно через шесть месяцев и далее вел жизнь ученого, коллекционера, путешественника и литератора. Фернандо унаследовал от отца высокий рост и румяное лицо, но, в отличие от Христофора, вырос чрезвычайно тучным. По свидетельству очевидцев, дружелюбие и открытость снискали ему множество друзей. Фернандо считался богатым человеком. Он получал неплохое жалованье на необременительных должностях по назначению короля и имел доход от четырехсот рабов на Эспаньоле, не считая доли отцовского имущества. Все это позволило Фернандо собрать богатую библиотеку и много путешествовать по Италии, Франции и Нидерландам, где он познакомился с Эразмом Роттердамским и получил презентационный экземпляр одной из работ великого мыслителя. С внебрачным сыном Колумба переписывалось множество ученых людей того времени, причисляя его к своему кругу. Его можно считать первым европейским интеллектуалом, который привнес свежий воздух из Нового Света в европейскую литературу. В 1525 году «дон Эрнандо» поселился в Севилье, в доме на берегу реки с большим садом, который он засадил деревьями и кустарниками, привезенными из Америки. К моменту смерти в 1539 году великолепная библиотека Фернандо насчитывала более 15 000 томов и в конечном итоге перешла в кафедральный капитул Севильи. В невежественных руках это собрание подверглось постыдному пренебрежению и обветшалости, поэтому в настоящее время от нее осталось не более 2000 томов. Тем не менее «La Biblioteca Colombina», примыкающая к великому собору[56], в котором бывал сам Адмирал и где похоронены его сыновья, сегодня является источником вдохновения для каждого американского ученого. Она стала своего рода перегонным кубом, в котором новая цивилизация дистиллируется из классической учености, средневекового благочестия и современной науки. Там можно увидеть книги с комментариями, сделанными рукой первооткрывателя, его журналы и записи, содержащие интеллектуальные предпосылки для Великого предприятия, и даже можно прочесть знаменитое пророчество Сенеки об открытии в раннем издании его «Трагедий», принадлежавшем Фернандо, а рядом с ним эту простую, но великолепную аннотацию, сделанную рукой сына: «Наес profetia impleta est per patrem meum… almirantem anno 1492»[57]. Нам неизвестно, как рано Фернандо начал писать биографию отца, но она была закончена незадолго до смерти. Рукопись, которая с тех пор исчезла, была вывезена Луисом Колоном, внуком Адмирала, в Италию в 1568 году, еще до того, как было напечатано какое-либо испанское издание, и единственным сохранившимся текстом является итальянский перевод Альфонсо де Уллоа, напечатанный в Венеции в 1571 году. Название настолько длинное, что на него обычно ссылаются по первому слову – Historie. Хотя подлинность Historie и подверглась нападкам со стороны Харриса, но даже великий бунтарь Виньо признает, что эта работа является «самым важным из наших источников информации о жизни первооткрывателя Америки». Первое издание в Италии объясняется вполне естественными причинами – во второй половине шестнадцатого века именно там был проявлен наибольший интерес к путешествиям и исследованиям, а Уллоа уже делал точные переводы таких произведений, как «История Индии» Кастаньеды[58]. В Historie, написанной Фернандо, не стоит пытаться выискивать что-то особенное – это просто биография выдающегося отца, написанная преданным и любящим сыном. Наибольшую ценность она представляет в местах, касающихся Первого и Четвертого путешествий, особенно с учетом того, что в последнем Фернандо участвовал лично. «История Индий» Бартоломео де Лас Касаса – единственная книга об открытии Америки, которую я хотел бы сохранить, если все остальные будут уничтожены. Это пространное произведение было начато приблизительно в 1527 году на Эспаньоле, его основная часть писалась между 1550 и 1563 годами после возвращения автора в Испанию, а впервые оно вышло в свет только в 1875 году. У Лас Касаса были под рукой все бумаги Колумба, включая дневники и утерянный испанский оригинал биографии Фернандо. По словам очевидцев, его комната в колледже Сан-Грегорио в Вальядолиде была так забита рукописями, что в нее с трудом можно было войти и выйти оттуда. Отец и дядя Лас Касаса прибыли на Эспаньолу в качестве колонистов во время Второго путешествия Колумба. Бартоломео, энергичный молодой двадцатишестилетний выпускник университета, появился там следом за родственниками, готовый сколотить свое состояние, как и другие. Вместо этого к нему пришло обращение к Богу, и в 1510 году Лас Касас стал первым священником, рукоположенным в Новом Свете. Миссионерский опыт на Кубе дал ему страстную убежденность, что индейцы – такие же люди и братья во Христе, которых следует обратить и относиться к ним как к единоверцам. Служению этой идее Лас Касас посвятил остаток своей жизни. Во все времена он был и апостолом, и защитником, и другом аборигенов, а порой и адвокатом. «История Индий», написанная не только ученым и богословом, но человеком самой широкой области действий, одновременно и очень интересна, и духовна, и надежна, как исторический источник. Лас Касас восхищался Колумбом, но, не стесняясь определенных оговорок, без колебаний осуждал его политику по отношению к туземцам. Его критическое чутье в обращении с текстами хорошо просматривается в главе о Веспуччи. Хотя временами Лас Касас и бывал разочаровывающе расплывчат в некоторых вопросах, которые мы хотели бы знать лучше, а также не вполне оправдан в отношении предметов, очень близких его сердцу, – индейцев, он оставил нам великую и благородную историю открытия и первого завоевания Америки. Среди четырех перечисленных биографов Колумба Питера Мартиру отличает то, что он является самым ранним историком Нового Света. Итальянец, родившийся на берегу озера Маджоре в 1457 году, получил гуманистическое образование и в возрасте тридцати лет отправился в Испанию, где ученость и достижения сделали его желанным членом двора. Он читал лекции восторженным студентам в Саламанке, принимал участие в войне с маврами и вместе с двором в Барселоне приветствовал Колумба при его возвращении из Нового Света. Питер Мартира очень интересовался «Индией», выкачивал информацию у Колумба и других товарищей по кораблю, помогал распространять хорошие новости в своих письмах итальянским друзьям и уже в 1494 году решил написать историю открытия и завоевания Нового Света – термин, придуманный им самим. В этом замысле он упорствовал, хотя дипломатические назначения и обучение молодых придворных аристократов постоянно отвлекали от намеченной работы. Он принял священный сан, чтобы иметь возможность заочно получать церковные доходы, в том числе и от монастыря на Ямайке, после чего безбедно жил в Вальядолиде. Первое издание Decade de Orbe Novo[59] вышло в 1511 году, а английский перевод Ричарда Идена, впервые опубликованный в 1555 году, сохранил свежесть в Елизаветинскую эпоху. Ценность писем Питера Мартира и его «Десятилетия» очень велика, поскольку автор обладал острым и критическим умом, проникшим в некоторые космографические фантазии Колумба, которые менее эрудированный Лас Касас был склонен принять без критики. Кроме того, Мартира дает нам больше информации о Втором путешествии, чем любой другой современный историк. Он никогда не посещал Новый Свет и, по-видимому, не особенно восхищался Колумбом, но давал честный и прямой отчет о его заслугах. Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес, сокращенно Овьедо, был пятнадцатилетним барселонским идальго, когда Колумб прибыл туда в 1493 году. Близкий друг инфанта дона Хуана, он участвовал в Неаполитанской войне под командованием Гонсальвы де Кордовы и после целого ряда приключений и занятий в 1513 году отправился в Америку вместе с Педрариасом Давилой[60] в качестве контролера золотых приисков Дариена. Овьедо провел тридцать четыре года в разных частях Карибского бассейна. Краткое описание Америки, которое он составил во время визита домой в 1526 году, оказалось настолько хорошим, что его сделали официальным летописцем «Индии», а в 1535 году появился первый том его «Общей и естественной истории Индии». Овьедо обладал незаурядной наблюдательностью, и его описания вест-индской флоры и фауны были проиллюстрированы его собственными набросками, а о главах, посвященных вопросам навигации, можно отзываться только в превосходной степени. В повествовательном историческом изложении он, безусловно, уступает Лас Касасу, зато отчеты о путешествиях Колумба, хотя и несколько скудные, были написаны раньше Фернандо и Лас Касаса, то есть основывались на устных источниках, к которым ни у кого не было доступа, и, следовательно, не подвергались каким-либо правкам. Таким образом, у нас есть четыре современных и довольно полных рассказа о Колумбе и его путешествиях: один написан благочестивым и образованным сыном, один – страстным апостолом индейцев, один – искушенным латинистом и придворным, а четвертый – кабальеро, художником и человеком действия. Все четверо видели Колумба, причем Фернандо на уровне сыновней близости и товарища по кораблю в дальнем плавании. Трое из них посещали Новый Свет и прожили там несколько лет, являясь при этом свидетелями подвигов Колумба. В дополнение к тому, что написали они и менее важные современники, сохранилось значительное количество собственных писем Колумба, рукописей и аннотированных книг, а современные документы, опубликованные Наваррете[61] и в Raccolta Colombiana, делают историю еще более объемной. Хотя сейчас в наших руках имеется слишком скудная информация о жизни Адмирала до сорока лет, нет никаких оснований считать Колумба человеком-загадкой. Его жизнь и путешествия задокументированы намного лучше по сравнению с любым другим великим мореплавателем или первооткрывателем до семнадцатого века. Глава 6 Индийское предприятие (1474–1492) Промчатся года, и чрез много веков Океан разрешит оковы вещей, И огромная явится взорам земля, И новый Тифис откроет моря, И Туле не будет пределом земли. Сенека. «Медея» Теперь мы должны ответить на важнейший вопрос о том, что пытался сделать Колумб, откуда у него появилась эта идея и как он ее реализовал. «Эмпреса де лас Индиас», как назвал Колумб свое предприятие спустя годы, состояло просто в том, чтобы достичь «Индии», то есть Азии, плывя на запад. Это была главная идея, которой подчинялось все остальное. Он рассчитывал получить золото, жемчуг и пряности путем торговли или завоеваний, когда «Индия» будет достигнута. При этом Колумб предполагал, что найдет по пути один или несколько островов, которые могли бы оказаться удобными в качестве портов захода, если не прибыльными сами по себе, но у него не было ни мысли, ни намерения найти континент, который мы называем Америкой. Более того, он даже не подозревал о его существовании. Америка была открыта совершенно случайно, и только во время своего Третьего путешествия Колумб осознал, что открыл новый континент. Эти утверждения могут показаться слишком прямолинейными в глазах читателей, которые следили за так называемой «колумбовской» литературой последних пятидесяти лет, однако примерно до четырехсотлетия открытия в них никто не сомневался. Это мнение исходит от самого Колумба, от его сына Фернандо, от Лас Касаса, от Питера Мартиры, первого историка Нового Света, от Овьедо, первого официального историка Испанской империи, и от португальского историка Жуана де Барросо[62]. Идея настолько явно согласуется со всеми источниками, что «азиатскую» цель Колумба следует рассматривать как само собой разумеющийся факт, не требующий дополнительных объяснений и доказательств. Широчайший спектр историков с 1600 по 1892 год – Бензони, Эррера, Муньос, фон Гумбольдт, Вашингтон Ирвинг, Генри Харрис, Джастин Уинзор, Чезаре де Лоллис – сходились во мнении, что Колумб отправлялся на поиски какой-то части «Индии» – Японии или Китая (или того и другого вместе), но случайно попал в Америку. Примерно в 1900 году о Колумбе начали писать люди, настолько «сообразительные», что «открыли» заново скрытое веками, хотя у них была лишь малая часть несистематизированных документов, но при этом ни одного устного или визуального свидетельства современников Колумба. Так, уже упомянутый выше Генри Виньо в двух толстых томах и многочисленных брошюрах выдвинул гипотезу о том, что Колумб не искал «Индию», не имел ни малейших намерений плавания в Китай, а лишь искал новые атлантические острова, о существовании которых у него была секретная информация, чтобы основать ценное поместье для себя и своей семьи. Пройдя места, где он ожидал найти такие земли, и, продвинувшись гораздо дальше на запад, Колумб пришел к выводу, что достиг Азии. Затем, с сыном Фернандо и Лас Касасом в качестве соучастников заговора, Колумб подделал дневник и письмо Тосканелли и даже сделал пометки на полях своих книг для доказательства того, что все время искал Азию! Никогда не было выдвинуто никаких убедительных мотивов для этого гигантского заговора с целью искажения истины, но гипотеза Виньо стала темой для многочисленных «разоблачителей», которые продолжили историю с того места, на котором остановился «исследователь». Для того чтобы по пунктам следовать Виньо и его преемникам, потребовался бы том большего объема, чем этот, но я страстно желаю, надеюсь, как и читатель, покинуть застойную гавань праздных спекуляций и выйти на чистую воду. Прежде всего меня интересует то, что сделал Колумб, а не то, что он предполагал сделать. Но даже и при таком подходе нельзя не заметить, что если бы его предприятие не имело цели в плавании на запад, в Азию, то не было бы необходимости в длительных встречах с учеными и правительственными вельможами, не потребовалось бы сложного снаряжения, не встречались бы препятствия в организации экспедиции, не выдвигались бы возражения. До 1492 года, в течение сорока лет, португальские монархи предоставляли дело открытия новых островов конкретным исследователям, и Колумб мог получить аналогичный грант на тех же простых условиях. Если он не собирался заняться чем-то более новым, важным и, в конечном счете, более прибыльным, то не было смысла требовать три корабля, наследственные титулы, прибыль от торговли и прочее. Хотя нет никаких оснований ставить под сомнение традиционную концепцию о том, что цель Колумба заключалась в достижении Азии, плывя на запад, есть много поводов для споров о том, откуда и когда он взял эту идею. На эти вопросы никогда нельзя ответить с уверенностью. Колумб, по-видимому, никому об этом не рассказывал и, возможно, не помнил и сам. Любому философу или ученому, построившему свою жизнь на одной идее, было бы трудно сказать, в какой момент ее первый зародыш пришел ему в голову. Мысль о возможности путешествия на запад, чтобы попасть на восток, возможно, пришла Колумбу в детстве, когда он размышлял над историей своего тезки, или в юности, во время поста и молитвы, которые делают ум восприимчивым к вдохновению, или даже в зрелом возрасте, когда он наблюдал великолепный закат с палубы корабля. Кто знает? Такое может снисходить и безмолвно, как милость Божья, и в суматошном порыве страстного и эмоционального убеждения. Конечно, эта теория не была для него оригинальной. Мы уже видели, что на этот счет, по слухам, утверждал Аристотель и действительно говорил Страбон. Поскольку не было никаких сомнений в сферичности мира, почти все признали, что теория Колумба верна. Главная особенность заключалась в том, что он предложил дать ей практический ход. Концепция плавания на запад в Китай в 1480 году была во многом похожа на идею авиационных полетов в 1900 году или достижения Луны сегодня – то есть идея теоретически обоснованная, но неосуществимая имеющимися средствами. Исходя из этого те, кто выступал против Колумба, были в некотором смысле более правы, чем он сам, ибо в 1492 году никто не смог бы доплыть до Азии, двигаясь в западном направлении, даже если бы на пути не стояла Америка. Среди ученых любимое объяснение зарождения великой идеи состоит в том, что Колумб якобы вычитал ее в какой-то книге. Что ж, ученым трудно представить, что идеи могут приходить в человеческие головы какими-то иными путями. Фернандо Колумб, ученый и коллекционер, не раз подчеркивал, что его отец изучал древних – Аристотеля, Птолемея, Маринуса Тирского, Страбона и Плиния. Несомненно, Колумб находил большое утешение у древних и средневековых географов (как мы увидим в свое время), большинство из которых он читал в популярных сборниках, но гораздо более вероятно, что он использовал их убеждения лишь для поддержки собственного мнения, а не выводил что-то принципиально новое. На Колумба, как на человека, сильно увлекавшегося пророчествами и уже совершившего путешествие за пределы Туле (Исландия), большое впечатление произвел отрывок из «Медеи» Сенеки, служащий эпиграфом к этой главе. Через много веков океан сбросит оковы вещей, явятся огромные земли, Тифий (кормчий Ясона) откроет новые миры за пределами Туле. По признанию Фернандо, «третьим и последним мотивом, побудившим Адмирала предпринять открытие Индии, была надежда найти, прежде чем он прибудет туда, какой-нибудь остров или землю, полезные для осуществления главного замысла». Из записных книжек отца он составил список предполагаемых островов и других замечаний на этот счет, которые казались важными. Подобные поиски непрерывно продолжались португальцами со времен принца Генриха. Потребовалось более двадцати лет, чтобы собрать девять Азорских островов в единый архипелаг, и не было причин предполагать, что Корво, открытый в 1452 году, окажется последним – его естественные скальные очертания напоминали статую всадника, указывающего на запад. Говорят, что Колумб, увидевший Корво во время одного из своих ранних путешествий, воспринял это как личное предназначение. Скальные образования на Корво действительно фантастические. Когда мы плыли вокруг острова на «Капитане», раннее утреннее солнце осветило фигуру крестоносца с опущенным забралом и руками, опирающимися на меч. Картина показалась достаточно мрачной, тем более что от Ньюфаундленда нас отделяли всего 1054 мили. Absit omen![63] Диого де Тейве и его лоцман Педро Васкес в 1452 году отплыли на северо-восток от Корво до широты мыса Клир, Ирландия. Они были уверены, что земля лежит недалеко к западу от них, но повернули назад. Десять лет спустя Афонсу V пожаловал два мифических острова Святого Брендана – Лово и Капрария – некоему мореплавателю-авантюристу, если он сможет их найти. В том же году был замечен остров к северо-западу от Канарских островов и Мадейры. В 1473 году Сан-Борондон, главный остров Святого Брендана, был увиден с Канар, и люди продолжали находить его и терять вплоть до восемнадцатого века. В следующем году король даровал некоему Телесу «любые острова, которые только найдет», включая Антилью или, как его называли, Острова семи городов. Антилья, по общему мнению, самый большой из мифических островов, существование которого Тосканелли считал само собой разумеющимся и чье название до сих пор значится на карте, предположительно был заселен семью португальскими епископами со своими последователями, бежавшими перед вторжением варваров в восьмом веке. Колумб слышал, что во времена инфанта Энрике здесь причаливал португальский корабль, гонимый штормом. Экипаж был встречен на берегу на хорошем португальском языке и приглашен остаться, однако, опасаясь нечестной игры, предпочел поднять паруса, как только задул западный ветер. На обратном пути в Португалию они нашли золото в песке, который взяли на борт для топки. Между Мадейрой и Терсейрой был замечен еще один остров, и было предпринято несколько бесплодных поисков. В свое время какой-то житель Мадейры поведал Колумбу о трех островах, которые он видел к западу от острова и предположил, что это всего лишь скалы или плавучие острова, подобные тем, о которых упоминал Плиний, но Колумб предположил, что они могли быть частью цепи Святого Брендана. В 1480 году исследователи из Бристоля приступили к поискам мифического острова О’Бразиль у берегов Ирландии, который, как клялись люди, видели еще в прошлом веке. Так почему же некоторые из этих ловцов гипотетических мифов так никогда и не достигли Америки? Или все же достигли? Современные португальские историки продолжают давать утвердительный ответ, не предъявляя никаких документальных обоснований, что кто-либо из этих путешественников вообще что-то нашел. Все до единого уходили в Атлантику в сезоны и на широтах, когда сильные западные ветры даже сегодня делают навигацию для парусных судов полной опасности и неопределенности. Хотя португальские каравеллы и считались устойчивыми к непогоде судами, они не могли справиться с встречным ветром и таким же бурным встречным морем. Джон Кэбот был первым моряком, пересекшим Атлантику коротким северным маршрутом, однако, несмотря на то что он вышел из Бристоля, где у него было больше шансов попасть на восток, чем с Азорских островов, даже в лучшее время года ему потребовалось почти восемь недель, чтобы добраться до острова Кейп-Бретон. Добраться до берегов Америки[64]ему удалось уже после того, как Колумб совершил два успешных путешествия. Таким образом, то, что обескураженные трудностями многие португальские мореплаватели поворачивали назад, так и не достигнув Америки, ничуть не порочит их репутации. Даже воображаемые острова, которые, как им казалось, они наблюдали, воодушевили Колумба. То, что он преуспел там, где остальные потерпели неудачу, объясняется прежде всего тем, что первооткрывателю хватило ума или удачи следовать широте, на которой преобладали северо-восточные пассаты. Что касается сообщений об островах, якобы располагающихся к западу от Азор, то лишь человек, никогда не бывший в море, мог бы поверить в их существование. Наблюдение за призрачными островами и исчезающими побережьями – обычное дело во время океанских путешествий. Линия дымки, облако на горизонте (особенно на закате) часто настолько похожи на остров, что в заблуждение вводятся даже опытные мореплаватели, прекрасно знающие, что никакой земли там нет и быть не может. Во времена Колумба, когда еще было возможно все, капитан корабля, увидев воображаемый остров на закате, прокладывал к нему курс, если благоприятствовал ветер, а когда наступал день и земля не появлялась, он заключал, что по какой-то ошибке компаса проскочил ее ночью. Во время своего Первого путешествия Колумб так же чуть было не совершил две такие ложные высадки на берег. Обратитесь к любому глобусу столетней или более давности, и вы обнаружите, что Атлантика изрядно усеяна воображаемыми островами, скалами и «предполагаемыми рифами». Бразиль-Рок, последний из подобных фантомов, был удален с карт Адмиралтейства только в 1873 году. Если бы все острова, которые, по мнению какого-нибудь моряка, он видел за последние четыре столетия, были реальными, они были бы так же близки друг к другу, как коралловые рифы Флорида-Кис [65]. Более существенные свидетельства об экзотических землях на западе были собраны Колумбом и во время его пребывания в Португалии и на островах. Португальский лоцман по имени Висенте, проходя за Азорами, подобрал «кусок дерева, искусно обработанный, но не из железа». Шурин Колумба Педро Корреа да Кунья нашел похожий кусок резного дерева, прибитый к берегу Порто-Санту. Он был похож на стебель бамбука такой толщины, что в каждое его сочленение можно было бы влить пару кварт вина. В Африке такие не произрастали, и Колумб вспомнил, что подобный бамбук (хотя и под другим названием) был описан у Птолемея. Как сообщалось, на берега Флореса были выброшены два трупа, непохожие на христиан, а напоминали широколицых «китайцев», встреченных Колумбом в ирландском Голуэе. Деревянные находки действительно служили существенной подсказкой. Гольфстрим простирается к северо-западу от Азор настолько широким веером, что очень мало каких-либо обломков достигает их или Мадейры, за исключением объектов с низким удельным весом, переносимых западными ветрами. После каждой бури жители островов собирают на своих пляжах семена конской фасоли, которую они называют фава-до-мар («морская фасоль»[66]). Эти семена бобового растения вида Entada gigas, цветущей лианы, распространенной по всему побережью Карибского моря, имеют тот же цвет и текстуру, что и семена конского каштана. Большой воздушный пузырь посередине позволяет бобам плавать на большие расстояния. Тропические дожди смывают их в ручьи и реки, Гольфстрим и ветры переносят через Атлантику, а дальше они оказываются на всех встречных берегах по пути от Шетландских островов до Мадейры. Один азорский рыбак подарил мне фава-до-мар, в котором проделал маленькую дырочку, чтобы эта вещица служила табакеркой. Четыре месяца спустя, разыскивая место попытки Колумба заселить Белен на побережье Панамы, я нашел на пляже сотни похожих бобов. Крупные коряги редко выбрасываются на берега внешних Азор, но один пожилой джентльмен вспоминал, что после сильного шторма 1869 года видел выброшенные на пляжи Сан-Мигеля несколько стволов деревьев, «голубоватого оттенка, с горизонтальными черными полосами. Их было легко определить как дерево куипо (Cavanillesia platanifolia), распространенное в Центральной Америке. Его древесина чрезвычайно легка, поэтому сильно возвышается над водой и хорошо ловит ветер. Таким образом, у Колумба были точные физические указания на существование трансатлантических земель с экзотической флорой, подкрепляемые неопределенными слухами об островах. Была ли у него какая-нибудь определенная информация? Вскоре после великого открытия получила распространение история, что Колумб якобы воспользовался чьими-то навигационными подсказками. Впервые о некоем «неизвестном лоцмане» упомянул Овьедо в 1535 году: «Некоторые говорят, что каравелла, которая плыла из Испании в Англию, нагруженная товарами и провизией, вином и другими вещами, обычно доставляемыми на этот остров… подверглась таким сильным штормам и противным ветрам, что была вынуждена уходить на запад так много дней, что ее занесло на один или несколько островов Индии. И он [лоцман] сошел на берег и увидел обнаженных людей… и, когда утихли ветры, которые привели его туда против воли, он набрал воды и дров, чтобы лечь на обратный курс. Также говорят, что большая часть груза, который перевозило это судно, состояла из провизии, съестных припасов и вин, благодаря которым они смогли поддерживать жизнь в столь долгом путешествии…» Но потребовалось четыре или пять месяцев, чтобы вернуться. Все, кроме трех или четырех моряков и лоцмана, погибли в пути, и все, кроме него, прибыли в таком плохом состоянии, что вскоре умерли. «Более того, говорят, что этот лоцман был очень близким другом Христофора Колумба, что он немного разбирался в широтах и отметил найденную землю и в большой тайне поделился ею с Колумбом, который попросил составить карту и указать виденную им землю. Говорят, что Колумб принял его в своем доме как друга и пытался вылечить, так как он тоже высадился очень слабым; но он умер, как и остальные, и, таким образом, Колумб один знал секрет о земле и навигации в этих местах. Одни говорят, что этот капитан или лоцман был андалузцем, другие считают его португальцем, третьи баском; одни говорят, что Колумб был тогда на острове Мадейра, а другие – на островах Зеленого Мыса, и что там вышеупомянутая каравелла вошла в гавань, и таким образом Колумб узнал о земле, так ли это было или нет, никто не может с уверенностью утверждать; но так эта история ходила среди простых людей. Что до меня, то я считаю это ложью, ибо сказал св. Августин: „Mehus est dubitare de ocidtis, quam litigare de mceriir“ – „Лучше сомневаться в том, что неясно, чем об этом спорить“». Несколько более поздних авторов, писавших о Колумбе, воспользовались прекрасным советом Августина. Лас Касас, который говорит, что эта история была распространена в Санто-Доминго во время его первого приезда в 1500 году, повторяет ее почти теми же словами, что и Овьедо. Другие версии приводятся Гомарой (1553), хронистом инков Гарсиласо де ла Вега (1609), Орельяной (1639) и более поздними историками. Некоторые называют имя неизвестного лоцмана – Алонсо Санчеса и говорят, что он мог быть родом из испанских Палоса, Уэльвы, Галисии или из самой Португалии. Пресловутая каравелла занималась торговлей с Мадейрой, или с Канарскими островами, или с Золотым Берегом. В 1484 году «восточный ветер великой ярости и неумолимости» уносит ее на 28 или 29 дней, после чего она приходит в Грасиозу, Терсейру, Мадейру, Порто-Санту или на Канарские острова, и в каждом месте Колумб совершает свой щедро вознагражденный акт милосердия. Некоторые современные ученые мужи, чьи критические стандарты столь суровы, что они позволяют себе отвергать морские дневники Колумба как недостоверные, хватаются за эту историю о «неизвестном лоцмане» и проглатывают вместе с крючком, леской и грузилом. Отбросив все прочее, приведем настоящее возражение против этой байки – метеорологическое. Невозможно, чтобы судно «пронесло» через Северную Атлантику с востока на запад: призываю любого привести хотя бы один пример. Каравелла могла бы дрейфовать по пассату после шторма, разорвавшего в клочья все ее паруса. Если бы у судна оставалась хоть какая-то парусная оснастка, не было никакой необходимости дрейфовать на запад – можно было бы повернуть домой после того, как шторм утихнет. В августе-октябре 1940 года двое юношей с торпедированного «Англо-саксона»[67] за 70 дней проплыли на восемнадцатифутовой лодке от точки примерно в 800 милях к юго-западу от Азорских островов до острова Эльютера на Багамах. Предположим, что каравелла мифического «неизвестного лоцмана» потеряла все паруса во время восточного шторма, а затем ее отнесло к Антильским островам. Там бы она и осталась, не имея средств сделать новые. Это судно никогда не смогло бы проложить себе путь на север в зону западных ветров, а затем и к дому, если только на него не воздействовала сверхъестественная помощь, похожая на силу, бросившую колриджского старого морехода в мертвый штиль[68]. Почему же тогда эта история показалась правдоподобной столь многим людям из шестнадцатого века? Во-первых, еще до самого девятнадцатого века не существовало сезонных карт ветров, иначе ни у кого бы не возникло сомнений, что восточного шторма было бы достаточно для отправки каравеллы только в два места – либо в ад, либо на Эспаньолу. Во-вторых, возможно, какой-то пожилой и таинственный моряк действительно умер в доме Колумба, что дало повод для сплетен: «Этот старик, должно быть, указал ему дорогу!» Наиболее вероятно, что история о неизвестном лоцмане была придумана каким-то из недовольных на Эспаньоле, где Лас Касас впервые ее и услышал в 1500 году, а затем она приобрела популярность из-за прискорбной человеческой склонности пожинать лавры великих. Как цинично заметил фон Гумбольдт, в общественном отношении к великому открытию есть три стадии: сначала люди сомневаются в его существовании, затем отрицают его важность и, наконец, приписывают заслугу кому-то другому. Невозможно определить, когда именно Колумб созрел в своих планах до такой степени, чтобы приступить к их реализации. Сбор «доказательств», судя по всему, продолжался не один год, а переписка Тосканелли, должно быть, была завершена не позднее 1481 года, поскольку в мае 1482 года флорентинец умер. Так или иначе, Колумбу стало известно, что Тосканелли придерживался той же идеи, считая, что путешествие на запад из Испании в Азию практически осуществимо. Заочно познакомившись с Тосканелли через лиссабонского флорентинца по имени Джерарди (или Берарди), он написал мудрецу, запросив подробности. Тосканелли ответил, приложив копию своего старого письма от 1474 года к Фернандо Мартинсу: «Кристобаля Колумбо приветствует доктор Паоло! Я замечаю твое великое и благородное стремление перебраться туда, где растут пряности. Поэтому в ответ на твое письмо я посылаю тебе копию другого письма, которое некоторое время назад, еще до войн за Кастилию, было писано моему другу, слуге светлейшего короля. Я посылаю тебе другую морскую карту, подобную той, которую я посылал ему. С ее помощью твои требования могут быть удовлетворены». Письмо, приложенное к его другу Мартинсу, мы уже рассматривали в главе 4. Хотя это письмо и карта (ныне безвозвратно утерянная) дали Колумбу суть идей флорентинца, он захотел большего и написал снова. Второе письмо Тосканелли, также недатированное, выражает некоторую досаду по поводу назойливости Колумба и просто повторяет некоторые замечания из письма 1474 года. Заключительная фраза «Я не удивлен, что ты, человек высокой храбрости, как и вся португальская нация, полная благородных людей во всех великих предприятиях, воспылал желанием совершить упомянутое путешествие» указывает на то, что Тосканелли предполагал португальское происхождение своего корреспондента. Помимо одобрения своего предприятия выдающимся ученым, Колумб получил еще одну важную вещь – заочное одобрение своих предположений, основанное на выводах Марко Поло. Знаменитый венецианский путешественник добавил около 30° долготы к самой восточной точке Китая, описанной Птолемеем. За царством Манги, Катаем, Кинсаем и Зайтуном, Марко Поло разместил сказочно богатый остров Чипунгу с вымощенными золотом площадями. По расчетам Тосканелли, путь от Испании до Китая должен был составить около 5000 морских миль, если только путешествие не будет прервано на мифическом острове Антилья («хорошо вам известно», как писал он Мартинсу) и в Японии. Колумб же считал, что более силен в навигации и в действительности океан более узок, чем предполагал Тосканелли. Окружность земного шара несложно легко вычислить, умножив длину одного градуса на 360. Но насколько длинен сам градус? Этот вопрос беспокоил математиков по меньшей мере на протяжении восемнадцати столетий. Приблизительно в 200 году до н. э. Эратосфен сделал почти верное предположение, посчитав за градус расстояние в 59,5 морской мили вместо 60. Александрийская школа предприняла достойную попытку реального измерения. Меридиональные наблюдения за солнцем производились со дна колодцев (во избежание большой ошибки) в двух удаленных точках, предположительно находящихся на одной и той же долготе. В результате этих экспериментов Птолемей заявил о примерно 50 морских милях. В IX веке некоторые арабские географы повторили эксперимент александрийцев, и полученные результаты были опубликованы Альфраганом[69]. Градус, по словам ученого мусульманина, составлял 562/3 арабские мили. Эта единица измерения соответствовала 2164 метрам, следовательно, градус Альфрагана содержал 66,2 морской мили. Колумб не знал этой тонкости и, предполагая, что Альфраганом использовалась не «арабская», а короткая «римская» или «итальянская» миля в 1480 метров, вычислил на этом ложном основании, что градус исчисляется 45 морскими милями, то есть примерно в 75 % его действительной длины. Нужно заметить, что это была самая короткая оценка градуса за всю историю навигации. Исходя из этого ошибочного посыла Колумб пришел к выводу, что в действительности градус на 25 % меньше, чем у Эратосфена, и на 10 % меньше, чем у Птолемея.