«Псалтирь» Джустиниани, 1516 г. Перед тем как отправиться в Третье плавание в Новый Свет, Колумб совершил юридическую процедуру «майората», то есть установление порядка перехода принадлежащего ему имущества, титулов и привилегий. При этом он поручил своим наследникам «всегда трудиться во имя чести, благосостояния и приумножения города Генуи». В Генуе должен быть сохранен дом, доступный любому члену семьи Колумба, «чтобы он мог жить там с честью и иметь опору, будучи его уроженцем, как и я сам». Преемникам поручалось создать фонд в знаменитом банке Святого Георгия в Генуе, в этом «благородном и могущественном городе у моря». Можно предположить, что эти четкие заявления Адмирала не оставляют никаких сомнений относительно его национальности и места рождения. Более того, ранние биографы Колумба – Фернандо Колумб и Бартоломео де Лас Касас[9] – неоднократно утверждали о месте рождения будущего мореплавателя. Питер Мартира из Барселоны вскоре после прибытия туда первооткрывателя в 1493 году назвал его «Christophorus quidam Colonus, vir ligur»[10], а «лигур» по-латыни означает «генуэзец»; Андрес Бернальдес[11] из Севильи, человек, у которого Колумб останавливался после своего Второго путешествия, начинает свой рассказ о великом открытии так: «Был человек из земли Генуи… по имени Кристобаль Колон»; епископ Джеральдини, который встретил Колумба в Гранаде в 1492 году, пишет, что он был «из Генуи, города Лигурии»; венецианец Анджело Тревизан, знавший Колумба по Испании, в 1504 году писал: «Христофор Колумб, генуэзец, высокий мужчина, хорошо сложенный, румяный, с большим творческим талантом». Четыре генуэзских летописца называют Колумба своим соотечественником, и в каждом случае, когда речь шла о его национальности, было записано «генуэзец». Кроме того, ни один из многих современников, упоминающих Колумба, не называет его иначе, как «генуэзец» или «итальянец». Вскоре после смерти Адмирала в правительстве было предложено отменить привилегии, гарантированные наследникам, на том основании, что он был иностранцем. В течение последующих трех столетий шел спор о месте рождения: родился ли Колумб в городе Генуя или в каком-то другом городе Генуэзской республики. За большинством этих попыток исказить истину стоял преувеличенный национализм. Кастильская гордость не хотела признавать, что Колумб и Магеллан, два величайших мореплавателя, плававшие под флагом Льва и Замка, были иностранцами. Хотя ведущие испанские историки признавали факт генуэзского происхождения Колумба, более мелкая сошка продолжала усердно разрушать то, что называлось «традиционной генуэзской линией». В этих случаях, как правило, утверждалось, что Колумб был либо чистокровным испанцем, либо каталонцем, либо евреем испанского или каталонского происхождения. Самым сенсационным вкладом в этот извращенный испанский патриотизм стал факт обнаружения документов в галисийском Понтеведре, якобы описывающих местное семейство неких Колонов, чьи христианские имена соответствовали генуэзским Коломбо. Документы, найденные в этом городе и вызвавшие преждевременную радость в испаноязычном мире, послужили причиной основания многочисленных обществ «Колумбийской Испании». Ряд последующих тщательных проверок уважаемыми и компетентными испанскими историками доказал, что значимые христианские имена были вставлены много позже, а сами документы тем или иным образом искажены и подретушированы (мягко говоря), чтобы связать Колонов из Понтеведра с семьей первооткрывателя. Даже Сальвадор де Мадарьяга[12] совсем недавно, собрав немало гипотез и полунамеков, не подкрепленных такими вульгарными вещами, как очевидные факты, представил Колумба потомком каталонцев-беженцев из числа обращенных евреев. Хотя великий португальский историк XVI века Жуан ди Барруш говорит, что Колумб был «генуэзцем», а два португальских летописца, ставшие свидетелями беседы Адмирала с их королем, называют его «итальянцем», некоторые современные португальские писатели продолжают настаивать, что Колумб был их «замаскированным» соотечественником. Во время Гарвардской экспедиции нам в руки попали три разные книги, на самых фантастических основаниях «доказывающие», что Колумб был португальцем, причем в трех разных ипостасях. Если вы захотите продолжать этот экскурс в сумасшедшую колумбиану, то без особого труда сможете найти «аргументированные доказательства» того, что Адмирал – корсиканец, уроженец Майорки, а также француз, немец, англичанин, грек и армянин. Остается только какому-нибудь американскому патриоту выступить вперед и заявить, что Колумб на самом деле был индейцем – уроженцем этих берегов, которого случайно «унесло ветром» в Европу (любимое сказочное средство передвижения в подобных сказках), а поэтому он хорошо знал дорогу домой. Однако хватит всех этих глупостей. Имя Коломбо в его различных формах (Colon, Colom, Colomb и т. д.), то есть «голубь», было очень распространено в Южной Европе. Поскольку Средние века отличались достаточно сильными миграционными передвижениями, расовые снобы и национальные фанатики могут утешаться мыслью, что некоторые из далеких предков первооткрывателя могли быть евреями, испанцами или кем угодно еще. Но нет больше причин сомневаться в том, что Христофор Колумб был христианином-католиком генуэзского происхождения, непоколебимым в своей вере и гордящимся своим родным городом. С таким же успехом можно не верить, что уроженец Виргинии и англиканец Джордж Вашингтон имел английские корни и гордился тем, что он американец. Колумб своей скрытностью доставил ненужные неприятности биографам, а его внебрачный сын Фернандо лишь усугубил ситуацию, оскорбив одного генуэзского летописца, утверждавшего о плебейском происхождении его отца и фальшивости университетского образования почитаемого родителя. Без сомнения, низкое социальное происхождение и необразованность были для Адмирала постоянным источником смущения, и все же с трудом завоеванное положение вынуждало его общаться с вельможами и учеными. Что ж, тоска по аристократическим корням присутствует даже в современных демократических обществах. Так что мы можем простить первооткрывателя за намеки на то, что он был не первым адмиралом в своей семье, как и снисходительно отнестись к Фернандо, имевшему дополнительные проблемы из-за незаконного происхождения и потешавшего себя приятной мыслью, что его корни уходят к римскому генералу по имени Колонус. В конце концов, оба признали, что непосредственные предки Колумбов имели весьма скромное происхождение, а это и было настоящей правдой. Нам не стоит тратить время и заниматься поиском письменных свидетельств о рождении или крещении Колумба, поскольку в этот исторический период церковь не требовала подобных записей вплоть до Тридентского собора. К счастью, благодаря терпеливым исследованиям местных историографов, в архивах Генуи были обнаружены документы, сводящие дату его рождения к двухмесячному промежутку времени в 1451 году. Во-первых, 31 октября 1470 года «Кристофоро Коломбо, сын Доменико старше девятнадцати лет» признавал за собой определенный денежный долг в Генуе. Во-вторых, 25 августа 1479 года «Кристофорус Колумбус, гражданин Генуи», прибыв в Геную из Лиссабона, заявил, что находится «в возрасте двадцати семи лет или около того». Таким образом, если 31 октября 1470 года ему было больше девятнадцати, но еще не исполнилось двадцати, а 25 августа 1479 года – около двадцати семи, то Христофор, должно быть, родился между 25 августа и концом октября 1451 года. Итак, сорок первый день рождения Колумба пришелся на время его великого путешествия, полного открытий. Весьма вероятно, что он не помнил точной даты, поскольку дети в католических странах отмечали праздник святого покровителя, а не день появления на свет. Должно быть, 25 июня, в праздник святого Христофора, мальчик вместе с матерью посещал мессу и получал от отца немного карманных денег и бокал вина. История святого Христофора, знакомая каждому средневековому ребенку, делала данное Колумбу при крещении имя гораздо более значимым, чем родовое имя. Знаменитый святой был великим язычником, но, услышав о Христе, отправился на его поиски. Святой отшельник сказал: «Возможно, наш Господь и явит себя, если ты будешь поститься и молиться». – «Поститься я не могу, – ответил Христофор, – и как молиться, я не знаю. Нет ли способа полегче?» – «Знаешь ли ты ту реку без моста, – ответил отшельник, – которую можно перейти только с большим риском утонуть?» – «Знаю», – сказал Христофор. «Очень хорошо. Ты, такой высокий и сильный, поселись на этом берегу и помогай бедным путникам переправляться; это будет очень угодно нашему Господу, и, может быть, он явит себя». Христофор так и сделал. Он построил хижину и стал переносить путников на своих широких плечах, используя ствол дерева вместо посоха. Однажды ночью, когда здоровяк спал в своей хижине, он услышал детский плач: «Христофор! Выйди и перенеси меня!» Христофор вышел с посохом в руке и посадил малыша на плечи, но, по мере того как он переходил реку вброд, вес ребенка стал увеличиваться и сделался почти невыносимым. Христофору пришлось призвать на помощь всю свою могучую силу, чтобы не упасть и с трудом перебраться на другой берег. «Ну что ж, мой малыш, – сказал силач, – ты подверг меня большой опасности: моя ноша вдруг стала такой тяжелой, что, кажется, если бы я взвалил на спину весь мир, он весил бы не больше тебя». – «Не удивляйся, Христофор, – ответил ребенок, – ибо ты нес на своей спине не только весь мир, но и того, кто его сотворил. Я – Христос, которому ты служишь во имя добра. В доказательство моих слов посади свой посох возле хижины, и завтра он будет покрыт цветами и фруктами». Святой сделал, как ему было велено, и на следующий день обнаружил, что посох превратился в прекрасную финиковую пальму. Эта история, несомненно, была известна по рассказам отца тому мальчику Христофору, который стал известным нам Колумбом. Он считал своим предназначением нести слово Божественного младенца через могучий океан в страны, погруженные в языческую тьму. Прошло много лет, полных бесчисленного множества разочарований, прежде чем кто-то позволил первооткрывателю взять на себя это бремя. Однажды принятое, оно часто становилось невыносимым, но никогда Христофор не откладывал своего предназначения, пока не выполнил назначенное свыше. Мы можем справедливо утверждать, что первый шаг к открытию Америки был сделан родителями Колумба при крещении Христофора в какой-то древней церкви Генуи в конце лета или в начале осени 1451 года. Историю семьи Христофора и его молодости приходится собирать по кусочкам, состоящим из пятнадцати – двадцати нотариальных записей и муниципальных документов. Когда неграмотные люди, какими и были Колумбы, заключали соглашение, улаживали спор или заключали важную деловую сделку, они шли к образованному государственному нотариусу, производящему ту или иную запись лишь существенных фактов и подробностей на латыни. Никаких специальных подписей или отметок не делалось: нотариус фиксировал имена свидетелей и их показания – такой список принимался в любом суде. Многие документы подобного рода могли оставаться в архивах одной и той же нотариальной конторы на протяжении веков, а некоторые из них до сих пор находятся в частном владении. Если вдруг род прерывался, бумаги передавались в муниципальные архивы, где и было найдено большинство документов, относящихся к семье Колумба. Джованни Коломбо, дед первооткрывателя по отцовской линии, был родом из деревни Моконези в долине Фонтанабуона над Кьявари – морского порта примерно в двадцати милях к востоку от Генуи, и занимался изготовлением шерстяных тканей. Впервые мы узнаем о его существовании из документа 1429 года из городка Квинто, названного так потому, это местечко располагалось на пятой милевой вехе к востоку от старой Генуи. В этот год Джованни отдавал своего сына Доменико (отца Колумба), «в возрасте около одиннадцати лет», в ученики к ткачу из Брабанта[13], жившему в Генуе. К 1440 году, через несколько лет после завершения ученичества, Доменико Коломбо получил статус мастера и нанял дом недалеко от Порта-дель-Оливелла – восточных ворот Генуи. Приблизительно в 1445 году он обзавелся семьей, женившись на Сюзанне Фонтанароссе, дочери ткача, жившего в долине реки Бисаньо, на которую выходят ворота Оливеллы. Она принесла Доменико небольшое приданое, а сам глава семейства (если только это не был другой Доменико Коломбо, что вполне возможно) получил должность надзирателя порта Оливелла с жалованьем в 84 генуэзских фунта в год (около 160 долларов золотом). Из этой суммы отец будущего Адмирала должен был выплачивать жалованье своим помощникам. Скорее всего, именно в доме надзирателя, в квартале настолько перестроенном, что сейчас невозможно точно определить его местоположение, в сентябре или октябре 1451 года на свет появился маленький Христофор Колумб. Поскольку Доменико и Сюзанна были женаты уже шесть лет, вполне вероятно, что Христофор не был старшим ребенком, но если у него и были старшие братья и сестры, то они умерли или младенцами, или в раннем возрасте. В любом случае Бартоломео Колумб, будущий аделантадо[14] Вест-Индии, был по крайней мере на год или два моложе Христофора. Кроме того, известно о существовании еще одного брата Джованни Пеллегрино, умершего в молодости, и сестры Бьянчинетты, о которой почти нет никаких сведений. И наконец, последний младший брат Христофора, Джакомо, вероятнее всего, был младше первопроходца на целых семнадцать лет, поскольку нашлись бумаги 1484 года о его ученичестве, тоже на ткача, в которых упоминается шестнадцатилетний возраст. К Джакомо, более известному как Диего (испанский эквивалент), Христофор испытывал привязанность, которую старшие братья часто испытывают к самому младшему ребенку в семье. Он взял его во Второе плавание и после того, как не увидел в молодом человеке задатков моряка и колониста, выхлопотал Диего священный сан и предпринял тщетные попытки добиться для него испанского епископства от королевы. Сын Колумба, Диего, вероятно, был назван в честь дяди. В 1455 году, когда Христофору было четыре года, родители переехали в дом с внутренним двором и садом недалеко от порта Сант-Андреа. Современный дом, стоящий до сих пор на том же фундаменте, теперь обозначен Casa di Colombo. Поскольку Доменико был не просто ткачом, зависящим от жалованья, а имел статус мастера-суконщика (если использовать старый английский термин), он владел одним или несколькими ткацкими станками, покупал собственную шерсть, продавал готовую ткань и обучал мальчиков-подмастерьев ремеслу. Как гражданин Генуи и член местной гильдии суконщиков, он занимал респектабельное положение в низших слоях среднего класса. Мать Христофора так и осталась для истории неясной фигурой, но личность его отца так или иначе всплывает из сухих записей. Не обладая силой воли собственного сына, Доменико, похоже, слыл незаурядным оптимистом. Он часто давал обещания, которые не мог выполнить, покупал товары, за которые был не в состоянии заплатить, и начинал пробовать себя в производстве второстепенных товаров, сыра и вина, вместо того чтобы развивать свое ткацкое дело. Нам случайно известно имя торговца сыром, который женился на его дочери Бьянчинетте, поскольку ему пришлось отсуживать у тестя обещанное приданое. Хотя Доменико и был плохим кормильцем своей семьи, он тем не менее считался добрым малым, ибо получал немалые кредиты и числился в нескольких комитетах ткацкой гильдии. Он входил в число тех отцов, которые закрывали лавку, если торговля шла плохо, и отправлялся с сыновьями на рыбалку, или тех продавцов вина, которые сами себе были лучшими покупателями. В течение следующих пятнадцати лет архивы ничего не говорят нам о Колумбе. Существуют лишь свидетельства современников, что к восемнадцати годам Христофор обладал высоким ростом и заметно выделялся в толпе огненно-рыжей шевелюрой. Младший Бартоломео выглядел подростком. Генуэзские летописцы утверждают, что эти два знаменитых впоследствии брата в молодости трудились вовсе не ткачами, а были простыми чесальщиками шерсти. Скорее всего, они чесали сырье, закупаемое отцом, а мать занималась приданием пряжи соответствующего окраса. Но потом в любом случае ткать приходилось всем троим, в то время как отец семейства пил в тесной компании приятелей. В начале 1470 года Доменико Коломбо был включен в комитет своей гильдии для изучения правил и предписаний савонских мастеров-суконщиков с целью принятия их в Генуе. Очевидно, это убедило его в том, что торговля в Савоне идет лучше, поскольку к 1 марта он перебрался туда с ткацким станком, семьей и подмастерьем. Из найденных бумаг мы знаем, что побочным делом отца стала винная торговля в розницу, поскольку в одном документе он назван табернарием[15], а 31 октября 1470 года его сын Христофор, «старше 19 лет», признал за собой долг в размере более 48 генуэзских фунтов в счет оплаты ранее доставленных вин. Поскольку Христофор достиг совершеннолетия в соответствии с генуэзскими законами и, как трудолюбивый и благочестивый молодой человек, он считался более материально обеспеченным, чем его непутевый родитель. Тем не менее нет никаких достоверных свидетельств, что Христофор переехал в Савону вместе с отцом, поскольку винный долг был признан Генуей, а следующие обнаруженные документы датированы уже 1472 годом. К ним относятся: засвидетельствование завещания Христофором де Коломбо из Генуи, суконщиком, в Савоне от 20 марта и заключение достаточно крупного договора между Доменикусом Коломбо и его сыном Христофорусом, с одной стороны, и торговцем шерстью – с другой, о покупке сырья и оплате его полотном от 26 августа. Вполне возможно, что в 1471 году Христофор уходил в море, а вернувшись, снова встал к родительскому ткацкому станку. 7 августа 1473 года Христофор вместе с обоими родителями и братом Джованни Пеллегримо заключил соглашение о продаже дома в Порто-дель-Оливелло в Генуе, а в 1474 году «ткач Доменикус де Квинтус, житель Савоны» арендует землю у кафедрального капитула. После этого следы семьи снова теряются на 9 лет. Известно лишь, что за время этого перерыва Сюзанна Коломбо и Джованни Пеллегрино умерли, а Доменико вернулся в Геную с маленьким Джакомо и Бьянчинеттой и поселился в доме Порта-Сант-Андреа. Старик, занимавшийся ткачеством и живший на денежные переводы своих сыновей из Португалии, обнаружил, что этот дом для него стал слишком велик. Итак, в 1483 году «Доменико Коломбо, сын Джованни, гражданин Генуи, бывший ткач» сдал сад и большую часть дома в аренду сапожнику, оставив за собой чердак и малую долю пространства на первом этаже. Несколько лет спустя кредиторы стали оказывать давление на поднадоевшего должника и предложили Доменико продать этот дом некоему торговцу сыром за 250 генуэзских фунтов. Поскольку право собственности на дом в Сант-Андреа принадлежало Сюзанне, Христофор и его братья были заинтересованы в сохранении недвижимости. Кроме того, Доменико выступающий в качестве «отца и законного представителя Христофора, Бартоломео и Джакомо, сыновей упомянутого Доменико и наследников покойной Сюзанны, их матери», смог воспротивиться продаже имущества на том основании, что цена была недостаточной. Его имя, указанное в документе от 30 сентября 1494 года, является последним сохранившимся у нас следом отца Христофора. Можно лишь предполагать, что Джакомо к тому времени покинул дом, последовав примеру брата, Бьянчинетта была замужем, а старик, вероятно, умер через пару лет, поскольку он уже не упоминается в майорате Христофора от 1498 года. Тем не менее имя родителя не осталось в забвении: Христофор и Бартоломео назвали столицу Эспаньолы «Санто-Доминго» в честь святого покровителя отца. Уверен, что этот момент кто-нибудь из сторонников «Колумбийской Испании» наверняка скажет: «Все это очень красивая история, но где веские доказательства, что некий Христофоро Коломбо, чесальщик шерсти, сын веселого ткача, и есть тот самый „Very Magnificent Don Cristobal Colon, Admiral of the Ocean Sea“? He вижу никакой убедительной связи!» К счастью, у нас есть три документа, которые устанавливают эту связь, а в равной степени и опровергают ересь о Колумбе-португальце (Colom Portugues), Колумбе-каталонце (Colom Catali), Колумбе-корсиканце (Colomb Corse) – далее по списку. 1. В Генуе 22 сентября 1470 года «Доминикус де Коломбо и его сын Христофор» договорились с неким Джеронимо дель Фуэрто передать спор между ними в суд, который обязал Коломбо выплатить 25 генуэзских фунтов. Тридцать шесть лет спустя, в своей последней воле, выраженной в письменной форме, Адмирал Моря-Океана обязал душеприказчиков выплатить 20 дукатов наследникам Джеронимо дель Фуэрто из Генуи: очевидно, он не желал покидать этот мир с неоплаченными долгами. 2. У брата Доменико по имени Антонио было четверо сыновей. Старший из них, Джаннетто (по документам – Джонни), в 1460 году в возрасте четырнадцати лет был отдан в ученики к портному. 1 октября 1496 года, после смерти Антонио, остальные трое его сыновей – Йоханнес, Матеус и Армгетус, – встретившись в нотариальной конторе Генуи, доверили старшему брату (Джонни), бывшему подмастерью портного, отправиться в Испанию и разыскать там «Доминуса Христофоруса де Коломбо, Адмирала его величества Испании [Armiratus Regis Ispanie]», при этом «каждый вносит по трети расходов на дорогу». Был ли этот шаг предпринят для того, чтобы взыскать какой-то долг, чтобы Адмирал посодействовал старшему Джонни в поисках хорошей работы или даже, например, для того, чтобы просто приблизиться к богатому дядюшке, – об этом мы не знаем и не узнаем никогда. В любом случае Джонни получил работу: Колумб назначил его капитаном одной из каравелл Третьей экспедиции, а Диего (брат Христофора) завещал Джаннетто сотню золотых кастельяно[16]. 3. Наконец, у нас есть документ, из которого мы видим, как некий Себастьяно Кунео из Савоны пытался добиться заочного судебного решения против наследников Доменико Коломбо. За много лет до этого отец Христофора получил право собственности на определенные участки земли от отца Кунео, но (что характерно для Доменико) не торопился оплатить приобретение. Кунео привел к нотариусу пекаря и шляпника – старых савонских соседей Доменико, и 26 января 1501 года они официально засвидетельствовали, что «Христофор, Бартоломео и Джакомо де Коломбис действительно являются сыновьями и наследниками Доменико», но давно отсутствуют в Генуэзской Республике, «обитая в некоторых частях Испании». Таковы голые факты о жизни Христофора Колумба до двадцати двух лет и о его семье, которыми мы располагаем. Они дают мало оснований для того, чтобы делать окончательные выводы относительно его воспитания и характера. Можно лишь предполагать, что этот мальчик, которого мы не знаем, был гордым и чувствительным ребенком, верным своим религиозным убеждениям, следовавшим скромному ремеслу, оказывающим помощь родителям, но одновременно жаждущим приключений и пребывающим в мистической уверенности в своей высокой миссии. Утверждение Фернандо о том, что его отец учился в Павийском университете, опровергается не только хорошо сохранившимися документами древнего архивного фонда, но и внутренними свидетельствами знания Христофором латинского языка. Они ясно показывают, что латынь была изучена Колумбом уже после того, как испанский стал языком его мышления. Отсутствие итальянского языка в сохранившихся сочинениях Колумба, за исключением случайного слова или фразы, является важнейшим предметом обсуждения в секте «Колониальная Испания». Наиболее ранний письменный фрагмент, который, возможно (!), может принадлежать руке Колумба, – заметка на полях принадлежащей ему книги от 1481 года, сделанная на смеси плохого испанского и португальского языков. Все его письма, даже к генуэзским друзьям и в Банк Святого Георгия, написаны на испанском. Когда в более позднем возрасте он аннотировал итальянский перевод «Естественной истории» Плиния, все его комментарии, кроме одного, – переводы на испанский язык итальянского текста, причем тоже очень посредственного. Ни один из авторов, на которых ссылался Колумб, не писал по-итальянски, поэтому красота «Божественной комедии» с последним путешествием Улисса и описанием игры света в океане, по-видимому, вряд ли Колумбу была известна. На самом деле отсутствие в его трудах итальянского языка является хорошим доказательством генуэзского происхождения Адмирала, а вовсе не наоборот. Генуэзская речь того времени сильно отличалась от тосканского или классического итальянского, не говоря уже про венецианский и неаполитанский диалекты. Известен случай, когда уже в наше время, приблизительно в 1910 году, генуэзцу, выступающему в римском суде, потребовался переводчик. Генуэзская разновидность итальянского языка была обычной устной речью, которая никогда не излагалась на бумаге. Любой бедный мальчик из Генуи не знал бы итальянского языка, если бы специально не учил его в школе. С этой точки зрения Христофор, несомненно, ушел из дома почти, если не полностью, неграмотным, а когда наконец научился читать и писать, использовал кастильский, поскольку это был язык его новых товарищей. Многие и многие тысячи итальянских эмигрантов-крестьян поступили бы именно так. Прибыв в свой Новый Свет неграмотными, они учились читать и писать на английском, испанском или португальском языках, в зависимости от страны своего проживания, и, в конце концов, забывали устный диалект, на котором выросли. Тщательный анализ трудов Колумба недавно был проведен самым выдающимся из современных испанских филологов Рамоном Пидалем[17]. Этот ученый пришел к однозначному выводу, что первооткрыватель писал не на еврейско-испанском и даже не на италоиспанском, а на некоем португальско-испанском языке. Можно сказать, что Колумб до конца своей жизни использовал кастильский, но с португальской орфографией, особенно в части, касающейся гласных букв. Это лишний раз доказывает, что Адмирал говорил по-португальски еще до того, как выучил кастильский. В течение десятилетия, когда Колумб обосновывал свои путешествия в Лиссабоне, кастильский был любимым языком образованных классов Португалии. Чуть позже Жил Висенте[18] писал свои пьесы на кастильском языке, и даже великий Камоэнс[19] использовал его при написании сонетов. Таким образом, амбициозный молодой человек, каким мы знаем Христофора, естественно, выбрал для себя наиболее литературную и широко распространенную версию. Вполне вероятно, что он писал и по-португальски, но за период до того, как он отправился в Испанию, до нас дошли только несколько коротких записей, и все они исполнены на кастильском языке. Какое же влияние, если оно вообще имело место, оказало на будущую карьеру Христофора его двадцатидвухлетнее пребывание на территории Генуи? Этот город, несомненно, был тем местом, где любой активный молодой человек испытывал тягу к морским приключениям. Лигурийская Республика купает свою грудь в море и раскидывает руки, чтобы одной рукой обнять его в сторону Савойи, другой – в сторону Тосканы. Генуя-ла-суперба[20] смотрит на юг, на чистый горизонт, наслаждаясь солнцем, которое всю зиму кружит над морем и садится за гору Монте-Бегия в день летнего солнцестояния. Лебеччо[21], приходящий сюда посвежевшим после долгого путешествия по Средиземному морю, дает террасным холмам над побережьем достаточно влаги для почвы, виноградников и пастбищ. В маленьких бухтах и гаванях вдоль всего побережья никогда не прекращалось судостроение, а большие галеры и каракки постоянно прибывали из Эгейского моря, Леванта и Северной Африки. Хотя республика знавала и лучшие дни (впрочем, как и большинство республик того времени), она лелеяла традиции таких мореплавателей, как Вивальди, уже в 1291 году искавший морской путь в Индию через Африку, Мальчелло, один из первооткрывателей Канар, или Андреа Дориа[22] (впрочем, последний пока еще не родился). Генуя славилась знаменитой школой картографов, снабжавшей картами-портоланами половину Средиземноморья. К ее услугам обращались даже португальцы, когда желали нанести на карты новые африканские владения. Можно легко представить, как юный Христофор постигал азы составления карт в какой-нибудь картографической лавке (позже они вместе с братом овладели этим искусством в Лиссабоне), или предположить, как он задумчиво смотрит на гавань из ткацкой мастерской в доме Порта-Сант-Андреа или устремляет взгляд на широкий простор Средиземного моря из дома в Савоне, занимаясь ненавистной торговлей. Здесь он, возможно, даже задумал свое грандиозное предприятие, ибо достижения великого человека часто являются не чем иным, как исполнением его юношеских мечтаний. Безусловно, подобные рассуждения больше подходят поэтам и романистам, нежели историкам. Все, что мы точно знаем сейчас о жизни Колумба до достижения им двадцатитрехлетнего возраста (надеюсь, когда-нибудь нам станут известны и другие подробности), – оказание помощи родителям в Генуе и Савоне в уважаемом ремесле ткача, а также отсутствие образования и привилегий. Но никакие жизненные тяготы не могли заставить его отказаться от верности благородному и могущественному городу у моря. Глава 3 И весело в море… (1473–1477) И весело в море: Нас манят и жемчуг, и злато… Майкл Дретон. «На путешествие в Вирджинию», 1606 г. Когда Христофор впервые вышел в море? Его собственные заявления на этот счет кажутся весьма противоречивыми. «В очень юном возрасте, – писал он монархам приблизительно в 1501 году, – я отправился в плавания по морям, и так продолжается по сей день. Искусство [навигации] склоняет к себе каждого, кто ему следует и желает познать тайны мира. Прошло уже 40 лет с тех пор, как я этим занимаюсь». В своем дневнике 21 декабря 1492 года Колумб отмечает: «Я следовал за морем в течение двух-трех лет, не покидая его ни на какое время, заслуживающее другого внимания». В другом месте мы читаем слова Фернандо: «Он рассказывал, что начал ходить под парусом в 14 лет». Антонио Галло, генуэзский хронист, знавший семью Колумба, говорил, что Христофор и его брат Барт начали ходить в морские путешествия по обычаю своего народа «puberes deinde facti»[23] (это могло означать любой возраст в промежутке от четырнадцати до двадцати одного года). Итак, по собственным, разнящимися между собой заявлениями Колумба, он вышел в море в 1461, 1465 или 1469–1470 годах; по утверждениям Галло – в период между 1465-м, когда ему исполнилось четырнадцать, и 1472 годом, когда ему было двадцать один. Но, как мы видели, есть документальные свидетельства, что Христофор находился в Генуе 22 сентября и 31 октября 1470 года, в Савоне – 20 марта и 26 августа 1472 года, а также 7 августа 1473 года. Предположим, что мы хоть раз примем предложение Мадарьяги и, «оставив пыльные бумаги, вернемся к плоти и духу». Не будем жестко принуждать моряка к субъективным прибавлениям или вычитаниям лет или предполагать, что нога Христофора никогда не переступала планшир в его ткацкую бытность. Какой момент времени выберет для себя бывший мальчик, выросший на берегу моря и со временем ставший моряком, чтобы сказать о первом выходе в море? Это может означать все, что угодно, – и начало возни с лодками, и первое ночное плавание, и получение первого жалованья за помощь, и первый выход в дальний поход. Христофор жил в среде мореплавателей, в которой каждый здоровый мальчик рвался под парус при первой возможности. Они выходили вечером на рыбалку под разыгравшийся бриз, ловили всю ночь сардины при свете факелов и мерцании звезд, а на рассвете мчались домой, подгоняемые свежим лебеччо, чтобы успеть первыми доставить улов на рынок; у них были частые возможности коротких выходов на пакетботах на восток в Нерви, Порто – фино и Рапалло или на запад – в Коголето и Савону. В конце концов, недалеко находилась и Корсика. Так когда же Колумб ощутил вкус великого приключения? Когда увидел высокий, зазубренный остров, возвышающийся над кромкой океана, словно ряд маленьких островков? Или когда наблюдал, как они сливаются воедино, цвет меняется с синего на зеленый, а белые пятнышки на берегу становятся домами? Когда бросал якорь в незнакомой гавани, где мужчины тараторили на странном диалекте и, по словам шкипера, обязательно становились пиратами при первой же возможности, а на берегу стояли замечательные девушки, гораздо более красивые и общительные, чем в старом родном городе? Большая часть торговли вдоль лигурийского побережья шла морем. Если юному Христофору так нравились выходы в море, то для его отца было бы вполне естественным делом посылать сына вдоль побережья для закупок шерсти, вина и сыров или для продажи своих тканей. Возможно, Доменико оставался в Савоне, а Христофор командовал маленьким зафрахтованным пакетботом с латиноамериканским экипажем, заходящим в Геную раз в пару недель. Вовсе не стоит презирать каботажи подобного рода. Умеющий командовать маленьким парусным судном, лодкой, уже находится на пути к тому, чтобы стать капитаном каравеллы, справиться с внезапным шквалом, налетевшим с гор, и наполовину готов встретить настоящий морской шторм. Фернандо, сын Адмирала, не претендовал на то, что знает, когда и при каких обстоятельствах его отец впервые вышел в море, ибо его отец умер, «прежде чем я набрался смелости попросить его дать отчет о таких делах. Или, говоря точнее, в то время, будучи мальчиком, я был далек от того, чтобы задаваться подобными мыслями». Но среди этой ormium gatherum[24], в четвертой главе жизнеописания отца[25], Фернандо цитирует ныне утерянный оригинал письма к монархам, написанного в Эспаньоле в январе 1495 года. В частности, Колумб писал в нем следующее: «Случилось со мной, что король Рене (которого уже прибрал Господь) послал меня в Тунис, чтобы захватить галеас[26] „Фернандин“; и, когда я был у острова Сан-Пьетро близ Сардинии, сказали мне, что там были два корабля: каррака с упомянутым галеасом, что встревожило моих людей, и они решили не идти дальше, не испугавшись, но чтобы повернуть обратно в Марсель и забрать другой корабль и больше людей. Я, видя, что ничего нельзя сделать против их воли без какой-либо хитрости, уступил их желаниям, а затем, „изменив направление“ иглы компаса, поднял паруса, когда наступила ночь, и на следующий день на рассвете мы оказались у мыса Карфаген, в то время как все на борту были уверены, что мы были на пути в Марсель». Для моряка это один из самых интригующих отрывков во всех трудах Колумба. Адмирал заявляет, что, будучи молодым капитаном, он каким-то образом подправил компас, так что, когда карта показывала норд-вест по норд (курс на Марсель), его корабль действительно шел зюйд-ост по зюйд (курс на Тунис). Возможно ли это? Я бы сказал, что это возможно, хотя, насколько мне известно, во всей исторической морской литературе нет ни одного упоминания о том, чтобы команду обманывали подобным образом. «Фальшивый» расчет Колумба во время первого плавания не идет с подобным действием ни в какое сравнение. Обычные моряки очень далеки от навигации по звездам, при этом и ветер мог измениться так, что экипаж не заметил бы подвоха с точки зрения «неправильного» курса относительно волн. На компасах того времени стрелку, закрепленную внизу, можно было повернуть вспять, нарушив ее полярность с помощью магнита. Есть и еще один аспект – расстояние. От острова Сан-Пьетро до мыса Гуардиа, который корабль должен был бы пройти перед мысом Карфаген, оно составляет 130 морских миль. Ни один корабль того времени не смог бы обогнуть мыс Карфаген за ночь. Допустим, что Колумб несколько преувеличил: такие вещи забываются через несколько лет. Всегда заставляйте старого моряка, рассказывающего про феноменальные океанские переходы, сверяться с судовым журналом! Этот рассказ действительно вписывается в историю Рене д’Анжу, титулярного короля Неаполя, заслужившего прозвище Рене Добрый. Хотя его войска были изгнаны из Генуи еще в 1461 году, он продолжал фрахтовать генуэзские галеры для защиты Прованса от берберийских корсаров и ведения политических действий против официальной Каталонии. Вплоть до 1472 года он поддерживал каталонское восстание против Хуана II Арагонского, чей трон унаследовал его сын, а само название галеаса «Фернандин» предполагает принадлежность судна к Арагонии. Как мы видели в предыдущей главе, нет никаких записей о юном Христофоре в период между 31 октября 1470 года (подтверждение долга за вино в Генуе) и 20 марта 1472 года. Следующая лакуна в биографии Колумба находится в границах от 26 августа 1472 года до 7 августа 1473 года. В течение первого пятнадцатимесячного промежутка, когда Рене все еще воевал с Хуаном Арагонским, Христофор мог совершить это путешествие на борту генуэзского вооруженного корабля, находящегося на анжуйской службе. Единственное невозможное обстоятельство – это заявление Колумба о том, что он был капитаном. Ни один молодой человек лет двадцати, который большую часть жизни чесал и ткал шерсть, не смог бы столь быстро занять такую должность. Подозреваю, что Христофор действительно был фок-мачтовым матросом на корабле Рене и одним из тех, кто обнаружил капитанский трюк, когда мыс Карфаген показался в поле зрения. Рассказывая об этом инциденте четверть века спустя в письме государям, Колумб повысил себя до капитана, чтобы более соответствовать званию Адмирала. Если служение Рене Доброму стало первым морским приключением Колумба, то экспедиция Генуэзской республики на помощь острову Хиос – вторым. Дважды за время Первого путешествия – на Кубе и Эспаньоле, он описал местное дерево «гумбо-лимбо» (довольно неточно), приняв его за лентиск[27], «который я видел на острове Хиос в архипелаге», из которого добывалась (и до сих пор добывается) ценная камедная мастика. Хиос был захвачен в 1346 году флотом генуэзских каперов, которые получили компенсацию от республики в виде монополии на землю, торговлю и доходы острова. Эти концессионеры образовали своего рода корпорацию под названием «Маона», которая управляла и эксплуатировала Хиос точно таким же образом, как акционерные общества Франции, Англии и Нидерландов XVII века эксплуатировали отдельные части Северной Америки. Контроль над Хиосом давал «Маоне» фактическую монополию на мастику, которая в то время, благодаря своим известным целебным свойствам, была гораздо более ценной, чем сегодня. «Маона» получала огромные прибыли, пока не появились турки. После этого концессионерам корпорации пришлось занимать огромные суммы в банке Святого Георгия. Известно, что к трем из пяти генуэзцев (или их семьям), которым Колумб оставил наследство в своей последней воле, относились Луис Центурионе, «генуэзский купец», его зять Батиста Спинола, а также помощник и партнер Центурионе Паоло ди Негро. Говоря современным языком, Дом Центурионе был одним из торговых банковских предприятий, сыгравших важнейшую роль в становлении и развитии финансового бизнеса. Его филиалы разместились по всему Средиземноморью, в Испании и Португалии; Центурионе организовал и отправил экспедицию во внутренние районы Африки на поиски золота. Известно, что Колумб работал в интересах этих финансистов в 1478–1479 годах, и вполне вероятно, что они и привели его к Хиосу. Существуют документы о том, что в 1474 году Джоффредо Спинола снарядил в Савоне корабль «Роксана» для торговли с Хиосом и его защиты от османов. До сих пор сохранилось упоминание о том, что на борту «Роксаны», помимо моряков и солдат, находилось несколько «рабочих Савоны», в том числе и ткачи. Несомненно, в их число входил и Колумб. Как он мог упустить такой шанс? Ав 1475 году уже другая, более грозная экспедиция, включавшая корабли Николо Спинолы и Паоло ди Негро, отправилась из Генуи на Хиос. В одном или другом из этих путешествий должен был участвовать Колумб. Мы можем представить его в экипаже генуэзской карраки или галеаса, проходящим мимо Сциллы и Харибды в Мессинском проливе, пересекающим затем Ионическое море до мыса Матапан и, через пролив Черви за Киферой, поднимающимся к белым колоннам храма Посейдона на мысе Суниум, преодолевающим трудные течения в проливе Д’Оро между Андросом и Эвбеей, а затем, если повезет, поймав свежий норд – до мыса Мастика, Хиос. Именно в этих плаваниях, если не учитывать плавание у Рене, он научился обращаться с парусами, правильно бросать и отдавать якоря, определять расстояния на глаз и всем другим корабельным тонкостям. Христофор учился морскому делу по-старому, трудным и единственным путем – приобретая опыт через практику. Книжные знания, арифметики и основ астрономии Колумб получил уже позже, будучи на берегу. Вскоре после Хиоса Колумб профессионально присоединился к флотской службе, которая сыграла весьма на руку в его судьбе, забросив на берега Португалии. В мае 1476 года, когда большинство средиземноморских народов находились в состоянии войны, Генуя организовала большой конвой для продажи хиосской мастики в Лиссабоне, Англии и Фландрии. Основную часть этого флота составляли три галеаса и большое военное судно, принадлежавшие Спиноле и Ди Негро. Пятое судно под названием «Бечалла», фламандская урея (этот тип англичане называли «ког»), было укомплектовано в основном людьми из Савоны, и, вероятнее всего, именно на нем плыл Колумб. Его имени не было обнаружено ни в списках офицеров, ни в списках пассажиров, следовательно, он должен был числиться простым моряком. Отплытие состоялось из Ноли 31 мая, и караван, направившись на запад, благополучно прошел через проливы. 13 августа 1476 года у южного побережья Португалии недалеко от Лагоса около мыса Сент-Винсент корабли были внезапно атакованы франко-португальским военным флотом из тринадцати или более кораблей под командованием известного морского «героя» Гийома де Казена[28]. Генуя и Франция должны были находиться в мире, но, поскольку на «Бечалле» развевался флаг Бургундии, с которой Людовик XI находился в состоянии войны, Казен считал весь генуэзский флот своей законной добычей. Мало того, что эта добыча была незаконна, она еще оказалась и нелегкой: жаркий и тяжелый бой бушевал в течение всего дня. К ночи три генуэзских и четыре неприятельских судна пошли ко дну, прихватив за собой на дно сотни людей, а уцелевшие корабли были рады разойтись по ближайшим дружественным портам для ремонта. Колумб сражался на одном из затонувших судов, предположительно на «Бечалле». Прыгнув за борт, он ухватился за обломок длинного весла и, толкая его вперед, добрался до берега. Будучи раненым в этом бою, Христофор преодолел вплавь расстояние более ШЕСТИ миль! Жители Лагоса хорошо относились к любым выжившим морякам, и, благодаря их помощи, Колумб в конце концов добрался до Лиссабона, где его забрал какой-то местный генуэзский колонист и окончательно вылечил от ран. Есть и еще одно авантюрное плавание, совершенное Христофором, прежде чем начать новую карьеру в стране, с гостеприимством которой ему так повезло. В одной из записок Адмирала, писал Фернандо, говорилось о путешествии, которое он проделал, чтобы доказать способность выживать как в тропических, так и арктических зонах: «В феврале 1477 года я ходил в ста лигах от острова Тайл, северная часть которого находится на 73° северной широты, а не на 63°, как предполагают некоторые, и лежит он не на меридиане, откуда, по словам Птолемея, начинается запад[29], а гораздо западнее. И на этот остров, который такой же большой, как Англия, приезжают англичане со своими товарами, особенно из Бристоля. И в то время, когда я был там, море не замерзало, но приливы были так велики, что в некоторых местах они поднимались на 26 браччо[30] и опускались на столько же в глубину». Итак, какой же вывод мы можем сделать из прочитанного? Тайл (Туле), несомненно, означал Исландию. Известно, что в то время между Лиссабоном, Азорскими островами, Бристолем и Исландией велась оживленная торговля. Для южного побережья Исландии больше подходит широта 63°30′, а не 73°, но Колумб никогда не был особенно хорош в определении широты, и, по-видимому, его капитан в этом путешествии оказался не лучше. Исландия не так велика, как Англия, но ее западное побережье действительно лежит к западу от меридиана Ферро, принятого Птолемеем за нулевой. Исследователи Арктики сходятся во мнении, что в некоторые зимы море остается свободным ото льда до 300 миль к северу от Исландии. Вильялмур Стефанссон[31] нашел исторические свидетельства того, что зима 1476/77 года как раз к таким и относилась. Странно, что посетивший Исландию Колумб, видевший ее фьорды, не упомянул о них в отрывке своего дневника (21 декабря 1492 г.), в котором упоминает предельные широты своих прежних путешествий и заключает, что залив Акул-Бей в Гаити был лучшей гаванью, которую он когда-либо видел. Возможно, будучи южанином, он нашел фьорды Исландии отталкивающими. Странно, что в заметке на полях своего экземпляра «Имаго Мунди»[32] он отметил: «На расстоянии одного дня плавания от Туле море замерзло». Но Колумб, несомненно, посетил ирландский Голуэй, естественный порт захода перед Исландией, поскольку на полях своего экземпляра «Истории вещей» Энея Сильвиуса сделал пометку: «Сюда пришли люди из Катая, который находится на Востоке. Мы видели много замечательных вещей, особенно в ирландском Голуэе. Мужчина и женщина необычной внешности на двух лодках, плыли по течению» – скорее всего, плосколицые финны или лопари. Единственный инцидент «исландского» похода Колумба, врезающийся в память, – описание 50-футовых приливов. Такие можно найти только в двух или трех местах в мире, а известный исторический максимум в Рейкьявике составляет всего 13 футов. Было бы напрасной тратой времени и усилий, чтобы найти этому объяснение. «Те, кто спускается в море на кораблях и занимается своими делами в больших водах», иногда видят много «чудес в глубинах»[33]. Старые мореплаватели знают, что псалмопевец говорил правду[34]. В наши дни мы бы просто не говорили о подобных вещах, заранее предвосхищая их абсурдность. Однако во времена Колумба считалось возможным все, и о каждом привидевшемся «чудесном» явлении обязательно сообщалось. Нет причин отвергать путешествие Христофора в Исландию из-за «громоздкого» прилива. С таким же успехом можно начать оспаривать и его Третье трансатлантическое путешествие только потому, что в нем он отметил увеличение углового расстояния до Полярной звезды.