– Добрый вечер, сынок. – Мой отец повернулся в кресле у окна в своей плавной и непринужденной манере. В зубах у него была незажженная сигара, а в руке – стакан с чем-то крепким. – Что ты здесь делаешь? – Я почувствовал, как моя челюсть дергается от раздражения. Поговорим о неудобном времени. Последнее, в чем я сейчас нуждался, – это еще одно отвлечение моего внимания. С моей удачей, моя мать, наверное, тоже была здесь, вместе со всей своей чертовой семьей. – Сядь вон туда. – Он дернул подбородком в сторону моей незаправленной кровати. – Или? – Я оперся рукой о стену, бросая вызов. – Это легко, – усмехнулся он. – Или я встану и заставлю тебя чувствовать себя чертовски неловко, если обниму тебя. Потому что это то, что тебе сейчас нужно, не так ли, Вон? – Он склонил голову набок. – Итак, обнять? Я сел, положив один ботинок на подлокотник его кресла, стоявшего в этой небольшой комнате. Я обнимал своего отца чаще, чем гребаное дерево в Вудстоке[60], но было что-то такое в выражении его лица, что сбило меня с толку. Он что-то знал. – Вот. Сажусь. Спрошу еще раз – что ты здесь делаешь? – Ты игнорировал мои звонки. – Я разговаривал с мамой каждый день. Ты никогда не брал трубку. Должен отдать тебе должное. Ты умеешь вести себя так, что тебя трудно достать. Это было самое странное во всем взаимодействии с отцом, но также и то, что заставляло меня не отвечать на его звонки. Он что-то замышлял, и что бы это ни было, он не хотел, чтобы мама это услышала. Папа откинулся на спинку стула, но при этом он не выглядел самодовольным. Беспокойство сжало мою грудь. У него всегда был вид человека, который только что отымел твою жену, опустошил твой сейф и нагадил тебе в постель. Но теперь он выглядел на удивление мрачным. Мрачность означала неприятности. – Нам нужно было поговорить наедине, – сказал он. – Это очевидно. – Я вгляделся ему в лицо в поисках хоть какой-то подсказки. – Я все понял, сынок. Мне жаль. Мне. Так. Чертовски. Жаль. – Его голос прервался на полуслове, и он отвернулся, стиснув челюсти, как и я. У него перехватило дыхание. Нет. Нет. Я уронил голову на руки, уперев локти в колени, и покачал ею. – Трой Бреннан? – спросил я. Должно быть, это был тот посредник, с которым он меня свел. Как, черт возьми, еще отец мог обо всем догадаться? – Нет. Я дал обещание и сдержал его. – Значит, Джейми? – Я фыркнул в притворном веселье. Наверное, он сказал папе, что у меня какие-то неприятности. У меня даже не осталось сил злиться на него. Это был логичный поступок. Все равно чертовски неприятно. Он подписал контракт. – Нет, – сказал папа, вставая и приближаясь на полшага ко мне. Я не хотел ничего из того, что он собирался предложить: ни жалости, ни боли, ни стыда, ни чувств, которые сопровождали все это. Тем не менее он сел рядом со мной на кровать. – Наверное, Джейми планировал рассказать мне об этом постфактум. Но однажды ночью я вошел в свою спальню, а твоя мама заснула с включенным светом, и под мышкой у нее был полуоткрытый художественный журнал. Я подоткнул ей одеяло и уже собирался выключить свет, когда взял журнал и увидел заметку о том, как все картины Гарри Фэрхерста купил какой-то тайный коллекционер. Я удивился, почему к нам не обратились по поводу картин в нашем доме – в конце концов, ко всем остальным обратились, – но ответ был прост. У тебя имелся доступ в наш дом и ко всем картинам. Я выбросил журнал, чтобы она не узнала, не стала бы сама подсчитывать. Я ломал голову, пытаясь понять, зачем тебе понадобились все картины этого ублюдка. А еще сильнее меня интересовало, как ты смог себе это позволить. Поэтому я проверил твой трастовый фонд, и, конечно же, он был пуст. Я молча сглотнул. Это дело было шито белыми нитками. Все, о чем я думал в тот момент, – это конечная цель, и это снесло мне голову. Папа положил руку мне на спину, мы оба сгорбились, сидя на кровати. Мое лицо все еще было закрыто руками. Я чувствовал себя глупым ребенком и ненавидел каждую минуту этого момента. – Что может заставить человека купить целую коллекцию картин со стоимостью из восьми цифр, которые ему даже не нравятся? – Голос моего отца плыл в воздухе, как дым, смертоносный и удушающий. – На ум приходил только один ответ – месть. Я встал и подошел к окну, отказываясь смотреть ему в лицо. Он знал. Ленора знала. Мой секрет больше не был только моим. Все вырвалось на свободу. Правду мог узнать каждый. Я уже ничего не контролировал. Вероятно, все из моего ближайшего окружения были в курсе. – Ты хочешь, чтобы о нем забыли, – мягко сказал папа позади меня. Я был благодарен ему за то, что он не произнес вслух то, что Гарри сделал со мной. Это каким-то образом делало ситуацию не такой невыносимой. Я фыркнул, игнорируя это заявление. Хотелось забыть, что Гарри Фэрхерст когда-либо существовал, но я знал, что это невозможно. Поэтому я решил стереть его из памяти остального мира. Ars Longa, Vita brevis. Но не в том случае, если все твои картины порваны, сожжены и плавают в Атлантическом океане. Тогда ты просто еще один смертный. Папа встал и подошел ко мне сзади. Он положил руки мне на плечи. Я уронил голову на грудь. Он не пилил меня за то, что я преследовал Гарри целую вечность. …или потратил отвратительную сумму на произведения искусства, которые потом сжег. – Позволь мне сделать это, – прошептал он. – Хм? – Я развернулся, мои брови поползли вниз. – Я знаю, что ты задумал, и прошу тебя позволить мне это сделать. Не для тебя, для меня. Когда мы говорили о твоей проблеме раньше, я сказал тебе, что не стану совать нос в чужие дела, но если бы я узнал, кто в этом замешан, я бы сам с ним разобрался. И ты согласился. Мы пожали друг другу руки. Для тебя многое поставлено на карту, сынок. Позволь мне взять на себя твою ношу. Пусть это будет на моей совести, а не на твоей. В конце концов, это я облажался. Я позволил этому случиться. Я был тем, кто не понял этого в той проклятой парижской галерее, идиотом, который отправил тебя в Подготовительную школу Карлайл, когда ты был всего лишь маленьким мальчиком. Мой провал. Моя ошибка. Моя расплата. Я оценил, как даже сейчас он не втянул маму в эту мерзкую катастрофу вселенского масштаба, связанную с Гарри Фэрхерстом. Папа взял на себя всю ответственность как глава семьи. Некоторые люди думали, что цветы и сердце – это романтично. По мне, быть крутым парнем, который взял на себя вину за всю свою семью и взвалил себе на плечи все их грехи, было намного лучше. Не то чтобы действительно вина за это лежала на моих родителях. Они подталкивали меня к разговору, просили, умоляли и задавали вопросы. Они обеспечили мне великолепное детство, и я сейчас совсем не о материальной стороне. – Спасибо, – коротко сказал я. – Но нет. – Ты не знаешь, что убийство человека делает с душой. – А ты знаешь? Он снова сжал мое плечо, воздерживаясь от ответа. Интересно. – У тебя есть девушка. – Папа сменил тему. – Разве она не его племянница? Это все усложнит. – Мы не останемся вместе. – Я проглотил ком в горле. Это было бы ужасно неловко теперь, когда она знала о моих планах в отношении ее дяди. Я выдал ей все свои секреты. Я доверял ей тогда и доверяю ей сейчас. Она никогда и никому не рассказывала о моем секрете. И, как оказалось, даже не знала, что видела тогда. Когда я рассказал ей о жестоком обращении Гарри со мной, она призналась, что увиденное ею было совершенно другим. «Я не видела голову Гарри под тобой. Я просто подумала, что это была девушка. Я ничего не знала об оральном сексе. Думала, ты просто молод, зол и делаешь то, чего не должен делать. Мне было жаль тебя. В тринадцать лет тебе не нужны секс, выпивка и минет, чтобы чувствовать. В тринадцать ты только учишься чувствовать. Это как учебная езда, понимаешь?» Я ничего не знал. Гарри не дал мне шанса узнать, каково это – чувствовать. – Кроме того… – я обошел папу, меняя тему разговора. – …откуда ты знаешь о ней? – Найт отправил семейный бюллетень[61], – как ни в чем не бывало ответил он. – Ублюдок, – одними губами произнес я. – Следи за своим языком. – Я говорю, как есть. Как ты думаешь, чем он занимается с Луной? Играет в покер? – Я плюхнулся на кровать, уставившись в потолок. Впервые за целую вечность я чувствовал себя настоящим подростком. Мой отец занимался моими делами, предлагая вытащить меня из дерьма, в которое я вляпался. У меня были проблемы с девушкой. Я шутил о сексе в аккаунте моего лучшего друга. Папа стоял посреди комнаты, выглядя немного потерянным – на самом деле, впервые в жизни. – Это необязательно должно так закончиться, Вон. Тебе не нужно ее терять. Тебе не нужно ничего терять. – Это уже решенное дело, папа. Брось это. – Сын… Я повернулся, чтобы посмотреть на него. – Что бы ты ни делал, не говори маме. Это уничтожит ее. Он выдержал мой пристальный взгляд и серьезно кивнул. Он все понял. Понял, почему мне нужно сделать это самому. – Не буду, – пообещал он. – Я этого не сделал, когда увидел статью. Это остается между тобой и мной. То, что произошло, не должно диктовать тебе, как жить дальше, слышишь меня? Когда-то давным-давно я тоже хранил темную тайну. – Он наклонился, убрал мои чернильно-черные волосы со лба и нахмурился. Зеркальное отражение отца и сына с разницей почти в три десятилетия. – Чем это закончилось? – я моргнул. Он поцеловал меня в лоб, как будто я был малышом, и улыбнулся. – Убийством.