И под «прятался в коридоре» я подразумеваю, что мне явно не помешает профессиональная помощь психолога, чье-нибудь вмешательство и вообще хоть намек на свою личную жизнь. Я обнаружил, что стою за статуей Луизы Буржуа по несколько часов в день, ожидая Ленору, как какой-то бешеный фанат Джастина Бибера. Конечно, у меня имелись на то свои причины. Во-первых, Ленора стала единственной, кто напомнил мне о существовании понятия «влюбленность», независимо от того, насколько я презирал это слово (или девушек). Во-вторых, я стал чувствовать себя собственником по отношению к ней, особенно теперь, когда она раздвинула ноги перед Рафферти Поупом, который, согласно слухам в Карлайле, работал над чертовски хорошей картиной. Самое жалкое было то, что я хотел увидеть ее. Ленора не хотела меня видеть. Но я, как известно, был совершенно не заинтересован в том, чего хотели люди. Я бы пришел к ней раньше, но не сделал этого, просто потому что меня не было в замке Карлайл. Вскоре после того, как я навестил своего маленького друга Гарри Фэрхерста, я оставил на столе Эдгара Асталиса письмо, в котором сообщал ему, что меня не будет до конца недели и я отлучаюсь на поиски вдохновения. Это, конечно, была чушь с большой буквы. Мне не нужно было вдохновение. Моя работа была почти закончена на несколько месяцев раньше запланированного срока, и, безусловно, это была самая близкая к совершенству вещь, которую я когда-либо создавал. Что мне было нужно, так это выиграть время, пока я не полу деньги, которые Джейми выделил из моего трастового фонда. У меня было очень четкое представление о том, как я хотел использовать свое отсутствие в замке, также было важно, чтобы Фэрхерст считал, что в течение этого периода времени меня невозможно отследить. Кроме того, мне следовало залечь на дно на случай, если парни в форме нанесут визит в замок Карлайл после того, что я провернул с любовником Фэрхерста. В последующие дни никто не подавал заявлений, но жизнь любила удивлять меня, особенно когда речь шла о Фэрхерсте. Гарри не сообщал ни о каких пропавших вещах из своего дома. Должно быть, он ждал нашего давно назревшего разговора или разрабатывал какой-то план. Теперь, когда я сделал то, что должен был, я хотел немного помучить Гарри, дав ему время понервничать до понедельника. Но находиться так долго от Леноры на расстоянии оказалось сложнее, чем я думал, поэтому сегодня – в пятницу – нам придется с ним встретиться. Первым делом с утра я без стука распахнул дверь в кабинет Фэрхерста, направился прямо к столу и уселся в его кресло. В руке я держал чашку дымящегося кофе – вторую чашку за сегодня, первую каждое утро я оставлял рядом с комнатой Лен, но все же она ничего не заслуживала от меня. Устроившись поудобнее, я достал сигарету и засунул ее в уголок рта. Технически в Великобритании это считалось незаконным, но мне было плевать. Я мог бы наложить кучу на стол Гарри, и он бы ничего не сделал. Фэрхерст знал, что я держу его за яйца. Он вошел в кабинет, разговаривая по телефону. Когда Гарри заметил меня, он извинился перед человеком, с которым разговаривал, повесил трубку и бросил телефон на стол. Я положил ноги на его письменный стол, скрестив их. Откинувшись назад, я наслаждался видом бледнолицего Фэрхерста, ожидающего объяснений. Я уставился на него с дьявольской ухмылкой. Наконец, он наклонился вперед, сцепив пальцы вместе, в попытке выдать себя за ответственного, рационального человека, которым он не был. – Как? – Его лицо исказилось от отвращения. По крайней мере, я оценил его стремление к знаниям. Я лишил его рычагов давления, уничтожил его ложные улики, обоссал весь его дом – в прямом смысле – и украл его ценности. А он спрашивает меня, как я это сделал. Однако любопытство было тщеславием. Мы хотели знать некоторые вещи, чтобы иметь возможность их контролировать. – Следующий вопрос. – Что заставляет тебя думать, что Доминик Мейплз не будет выдвигать обвинения? Я буду только рад подтвердить, что это ты стоял за той шуткой в моей гардеробной. – А я буду рад объяснить, почему сделал это. И, кстати, я уверен, что ты будешь держать рот на замке ради своего любовника. Гарри захлопнул рот, стиснув челюсти. Я стряхнул пепел на пол и оглянулся по сторонам. Это был прекрасный кабинет, перед столом висела одна из его картин. – Никаких файлов. Никакого ноутбука. Никакой камеры. Никаких рычагов давления. – Перечисляя, я загибал пальцы. – Не хотел бы я оказаться на твоем месте, Гарри. Часть тебя, вероятно, хотела бы, чтобы ты осуществил свой замысел и поимел мою мать, прежде чем я смогу что-то сделать. Знаешь, я никогда не расскажу ей о твоем идиотском плане. Ее сердце не заслуживает того, чтобы его разбивали. Ты ей действительно нравишься. Черт возьми, мама. Он отвел взгляд, вероятно, обдумывая свой следующий шаг. Мои ноги сейчас находились на уровне его уродской головы, но он все равно без усилий мог прочитать торжествующее выражение на моем лице. – Полагаю, ты пришел сюда, чтобы изложить свои требования. Ты же знаешь, что я буду сотрудничать. Не забывай, что благодаря мне ты получил стажировку. Он пытался мне что-то предложить, потому что я его шантажировал. Я пожал плечами. – Все, что ты можешь дать, меня не интересует. – Действительно? – Он приподнял одну бровь, выпрямляясь. – Ты был бы удивлен. Деньги, секс и власть говорят сами за себя. Я предлагаю все перечисленное в большом количестве. – Между богами и смертными не может быть сделок. Ты встанешь передо мной на колени, и, как мы оба хорошо знаем, тебе это чертовски понравится. Я встал с кресла. Гарри оценивающе посмотрел мне в лицо, воздерживаясь от каких-либо движений. Я оставался спокойным, непреклонным и безмятежным. Он обогнул свой стол и встал передо мной, затем начал опускаться на землю – акт доброй воли. Прежде, чем его колени коснулись пола, я развернулся на каблуках и повернулся к нему спиной, подойдя к картине в стиле 1950-х годов, висевшей у него на стене – той, которую я не мог снять, – и затушил свой окурок прямо о глаза симпатичной итальянской девушки с идеальным летним загаром. Он молча смотрел на меня со своего места на полу. – Как идут дела, Гарри? – спросил я непринужденно, глядя на девушку. У нее были темно-каштановые волосы, печальное лицо, а теперь вместо глаз два ожога от сигареты. Техника рисования глаз Гарри Фэрхерста сделала его знаменитым. Они выглядели настолько реальными, что иногда приходилось опускать свои глаза, чтобы избежать зрительного контакта. Я знал это лучше, чем кто-либо другой, потому что я хорошо научился избегать нарисованных им глаз, которые смотрели на меня отовсюду в моем собственном доме. Он также любил рисовать грустные лица. Мне всегда казалось, что в его искусстве есть что-то садистское. Я постоянно удивлялся, почему мама этого не замечала. – Хорошо, – нетерпеливо отрезал он, вставая и спеша ко мне, прежде чем я испортил что-то еще в его драгоценном творении. Его искусство. Его картина. Я сделал знак V пальцами, направляя их в глаза девушки. Холст был дорогим и толстым, краска на нем была сухой и стойкой, но мне удалось проделать глубокие отверстия, испортив лицо девушки двумя ударами пальцев. Теперь картина была полностью испорчена. – Какой я неуклюжий. – Я обернулся, одарив его улыбкой. – Ты что-то говорил? Все в порядке? Тебя плохо слышно. – На самом деле… – Он прочистил горло, сцепив пальцы за спиной. Было видно, что он пытается сохранить хоть какую-то гордость, стоя передо мной. – Это был очень успешный год. Почти все мои картины недавно были куплены частным куратором. Я предполагаю, что кто-то собирается открыть выставку, возможно, даже музей. – Я бы на это не рассчитывал, – спокойно сказал я. Он нахмурился, но ничего не сказал. – Видишь ли, это я тот самый инвестор, и я уже нашел предназначение для твоих картин, – сказал я, доставая телефон из заднего кармана и проводя большим пальцем по экрану. – Это потребовало некоторых усилий. Мне даже пришлось взломать свой трастовый фонд, но я заполучил их в свои руки. Все сто девяносто три картины. Хочешь угадать, что я собираюсь с ними сделать? – с весельем в голосе спросил я и принял уверенную позу. Гарри побледнел. Его кадык опустился, когда он с усилием сглотнул. – Не сдерживай себя, Фэрхерст. Ты не такой. – Я сунул свой телефон ему в лицо, показывая, чем именно занимался в течение нескольких дней после взлома и проникновения в его дом. Все картины были отправлены экспресс-почтой на адрес Найта, что обошлось мне в десятки тысяч долларов. После этого мой лучший друг развел костер из этих картин на местном пляже и затем наблюдал, как пламя поглощает дорогие холсты, испачканные искусной краской. Пепел, оставшийся от них, смешался с песком, и океан смыл его. Фэрхерст схватил мой телефон и усмехнулся, просматривая видео, в котором подростки прыгают через костер, смеются и льют бензин в пламя. Через несколько секунд он бросил телефон мне обратно. – Ты мертв! Ты точно мертв. Я убью тебя! Я засунул телефон обратно в карман, зевая, пока он ходил по комнате взад-вперед. Вся его карьера буквально оказалась в огне. Он резко остановился посреди комнаты. – Ты уничтожил их все, но не ту, которую ты хочешь уничтожить больше всего на свете – ту, что висит перед входом в твою комнату. – Его голос сочился ядом. Я рассмеялся, не обращая внимания на тупую боль в груди. – Уже работаю над этим. – Ты не осмелишься. – Не осмелюсь? – Я потер подбородок. – Или не должен этого делать? Это две совершенно разные вещи. Я мог бы убить тебя прямо сейчас, и ты бы даже не остановил меня. Потому что, если я расскажу обо всем дерьме, что знаю о тебе, ты все равно будешь мертв. Заключен в тюрьму, лишен своих денег и престижа. Ты будешь жить в одиночной камере, иначе твои сокамерники будут пытаться убить тебя. – Я буду отрицать все, что ты говоришь. Каждое слово. Я начну с нуля. Я могу… я могу писать новые картины! – кричал он мне в лицо. – Буду работать в два раза усерднее. Я нахмурился. – Это будет немного сложно. – Почему? – Он снова заглотил наживку. Я схватил его левую руку, приносящую большие деньги руку – забавно, но мы оба были левшами – застрахованную на два миллиона долларов, и нашел на ней болевую точку, сильно нажимая на нее. Он закричал от боли, по его щекам потекли слезы. Я прижал его руку к своей груди, вытягивая вперед, пока не услышал треск ломающихся костей большого пальца. Удовлетворение пронзило меня насквозь. Месть. Наши взгляды встретились, и в его глазах я увидел столько потрясения и испуга, что задумался, что же он почувствует, когда я приставлю свой нож к его горлу. Затем я свернул его запястье под углом девяносто градусов. Поставив свое предплечье на его локоть, я надавил, пока не услышал, как хрустнула его рука. Он заорал во всю глотку прежде, чем я прижал его к стене и позволил ему осесть на пол. Всхлипывая, он уставился на свой вывернутый большой палец и поврежденное запястье. Я бросился к его столу, схватил свою нетронутую чашку кофе и вылил его на пол рядом с Гарри. – Упс, – безэмоционально сказал я. – Лучше быть осторожнее. Ты можешь поскользнуться и сломать другую руку тоже. Что еще хуже, ты можешь попасть в аварию со смертельным исходом. Вот это было бы просто ужасно. Его глаза наполнились слезами, тело сотрясалось и извивалось от боли. Когда ты существуешь ради мести и наконец находишь ее, потом ты спрашиваешь себя: стоит ли это того, наступает ли то удовлетворение, к которому ты стремился? Ответ – да. Теперь я был готов напомнить Леноре о себе. Я развернулся, оставив Гарри под кайфом, разоренным на весь следующий год или даже больше, оставив его без своих картин. – Расскажешь кому-нибудь о случившемся, и сгниешь в тюрьме до конца своей жизни, – напомнил я ему, захлопывая за собой дверь. Вопль, вырвавшийся из его глотки, разнесся по всему замку, и все, о чем я мог думать, было то, что когда-то я плакал так же сильно, но теперь не пролил ни одной гребаной слезинки. * * * Я провел остаток дня за работой, не обращая внимания на сирену машины «скорой помощи», приехавшей за Гарри, чтобы срочно доставить его в больницу. Когда часы пробили семь вечера, я вернулся в свою комнату, принял душ и направился прямиком к Хорошей Девочке, пропустив ужин. Я чувствовал себя на пределе. Каждый день, что мы не разговаривали, оставлял в моей душе какую-то пустоту. Если бы я знал, что она обидится на меня, то я бы засунул подальше свою гордость и поздравил бы ее с днем рождения. Тот день вышел просто ужасным. Мысль о том, что Ленора может проводить время вместе с Поупом, пришла мне в голову, но это меня не остановило. Поуп был постоянной проблемой, но я мог с ним справиться.