Мне удалось убежать, но я знал, что эти люди видели меня и обязательно убьют. Я стал свидетелем их преступления и понимал, что мне нельзя оставаться на рудниках. Я рассказал об этом взрывателю. Он был хороший человек и слушал меня внимательно, когда я говорил ему, что должен бежать. Другому белому я ни за что бы такого не сказал, но этот понял. И все же он попытался убедить меня пойти в полицию. — Расскажи о том, что ты видел, — сказал он мне на африкаанс. — Расскажи. Они поймают этих зулусов и повесят. — Я не знаю этих людей. Пока их будут искать, меня убьют. Лучше я вернусь к себе домой. Он посмотрел на меня и кивнул. А потом пожал мне руку. Раньше никто из белых людей так не делал. А я назвал его братом, я никогда не называл так белых. — Возвращайся домой к жене, — сказал он. — Если человек надолго оставляет жену одну, потом хлопот не оберешься. Поверь мне. Возвращайся домой и сделай ей побольше детей. И вот я тайно, будто вор, покинул рудники и вернулся в Ботсвану в 1960 году. Не передать, какой радостью наполнилось мое сердце, когда я пересек границу Ботсваны и навсегда покинул ЮАР. Там я каждый день чувствовал близость смерти. Опасность и печаль висят над Йоханнесбургом, словно облако, там я не мог быть счастливым. В Ботсване все по-другому. Нет полицейских с собаками, нет тотси с ножами, подстерегающих тебя за углом, ты не просыпаешься каждое утро под вой сирены, зовущей в духоту подземелья. Нет толп людей из разных стран, тоскующих по дому, стремящихся вырваться отсюда. Я покинул тюрьму — гигантскую стонущую тюрьму под палящим солнцем. Когда я вернулся домой и вышел из автобуса в Мочуди, увидел хижины, дом вождя и коз, я остановился и заплакал. Ко мне подошел незнакомый человек, положил мне руку на плечо и спросил, не с рудников ли я вернулся. Я ответил, что да, а он кивнул и не снимал руки с моего плеча, пока я не успокоился. Потом улыбнулся и отошел. Он увидал, что ко мне спешит жена, и не хотел нам мешать. Я взял себе жену три года назад, и с тех пор мы очень редко виделись. Раз в год я приезжал на месяц из Йоханнесбурга, вот и вся наша совместная жизнь. После моего последнего приезда жена забеременела, и моя дочурка родилась без меня. А теперь мне предстояло ее увидеть, жена пришла меня встречать вместе с ней. Она стояла с малышкой на руках, и та была мне дороже всего золота рудников Йоханнесбурга. Она была моим первенцем, моим единственным ребенком, моей Прешас[8] Рамотсве. Прешас была похожа на мать, хорошую толстую женщину. Малышка играла во дворе и смеялась, когда я брал ее на руки. Одна из моих коров давала жирное молоко, и я держал ее поблизости для Прешас. А еще мы поили ее сиропом и каждый день кормили яйцами. Жена натирала ей кожу вазелином, до блеска. Люди говорили, что Прешас самая красивая девочка в Бечуаналенде, а женщины приходили к нам издалека — полюбоваться на нее и подержать на руках. А потом моя жена, мать Прешас, погибла. Тогда мы жили недалеко от Мочуди, и жена часто навещала свою тетку, жившую по ту сторону железной дороги. Она носила ей еду — тетка совсем состарилась и не могла обслуживать себя, а ее единственный сын болел суфуба и не мог далеко ходить. Не знаю, как это случилось. Некоторые люди говорили, что надвигалась гроза и сверкали молнии, и, может быть, поэтому она бежала не разбирая дороги. И угодила под поезд, идущий из Булавайо. Машинист был очень огорчен, он сказал, что не видел ее. Наверное, так оно и было. Смотреть за Прешас приехала моя двоюродная сестра. Она шила ей одежду, водила в школу, готовила нам еду. Я очень грустил и думал: теперь в моей жизни не осталось ничего, кроме Прешас и стада. В своей печали я отправился на выгон посмотреть, как пасется скот, и заплатить пастухам. Мое стадо увеличилось, и я даже подумывал о том, чтобы продать его и купить лавку. Но решил подождать, пусть Прешас купит ее сама после моей смерти. К тому же пыль рудников разрушила мои легкие, и я не мог быстро ходить и поднимать тяжести. Однажды, возвращаясь с пастбища, я вышел на главную дорогу, ведущую из Франсистауна в Габороне. День был жаркий, я уселся под деревом и стал ждать автобуса. От жары я задремал и проснулся от звука приближавшейся машины. Это была большая машина, кажется, американская, а сзади сидел какой-то человек. Водитель вышел и обратился ко мне на сетсвана, хотя номера машины были южноафриканские. Водитель сказал, что у машины потек радиатор, и спросил, где можно набрать воды. По дороге к моему пастбищу как раз стояла цистерна для скота, я проводил туда водителя, и он наполнил канистру водой. Когда мы вернулись, чтобы налить воду в радиатор, человек, сидевший сзади, вышел и посмотрел на меня. Он улыбнулся, желая показать, что благодарен мне за помощь, а я улыбнулся в ответ. И тут я понял, что знаю его. Он управлял всеми шахтами в Йоханнесбурге — был одним из людей мистера Оппенгеймера. Я подошел к нему и представился. Сказал, что я, Обэд Рамотсве, работал у него на шахтах и, к сожалению, был вынужден рано уехать, но это произошло по не зависящим от меня обстоятельствам. Он улыбнулся и сказал, что с моей стороны похвально проработать на приисках столько лет. Пригласил меня в свою машину и предложил подвезти до Мочуди. Я вернулся в Мочуди на машине, и этот важный человек зашел ко мне в дом. Увидев Прешас, он сказал, что она очень красивая девочка. Потом выпил чаю и посмотрел на часы. — Мне пора, — сказал он. — Надо возвращаться в Йоханнесбург. Я предположил, что его жена рассердится, если он опоздает к ужину. Он ответил, что такое вполне может быть. Мы вышли на улицу. Человек мистера Оппенгеймера полез в карман и вынул бумажник. Когда он его раскрыл, я отвернулся. Я не хотел брать у него деньги, но он настаивал. Он сказал, что я один из людей мистера Оппенгеймера, а мистеру Оппенгеймеру нравится заботиться о своих людях. Потом он дал мне две тысячи рэндов,[9] а я сказал, что куплю на них быка, потому что один мой бык недавно околел. Ему это понравилось. Я пожелал ему идти с миром, а он мне — оставаться с миром. Потом мы расстались, и больше я никогда не видел своего друга, хотя он всегда здесь, в моем сердце. Глава 3 О мальчиках и козах Обэд Рамотсве поселил свою двоюродную сестру в задней комнате маленького дома, который он выстроил на краю поселка, вернувшись с рудников. Поначалу он хотел устроить там кладовку, чтобы хранить жестяные коробки, лишние одеяла и запасы керосина, на котором готовил еду, но для них нашлось другое место. В комнату поставили кровать и маленький шкаф, стены выкрасили в белый цвет, и она была готова для жилья. На взгляд двоюродной сестры, это были роскошные апартаменты, о которых она не могла и мечтать. Шесть лет назад ее бросил муж, и она вернулась к матери и бабке. Те поселили ее в каморке с тремя стенами, одна из которых не доходила до потолка, и обращались с ней с холодным презрением — они как люди старого закала полагали, что женщина, брошенная мужем, достойна своей участи. Конечно, они приняли ее, но скорее из чувства долга, чем из сострадания. Муж бросил ее, потому что она была бесплодна — такова судьба большинства бездетных женщин. Она истратила почти все свои скромные средства на знахарей, один из которых обещал, что его стараниями она вскоре забеременеет. Он дал ей травы и толченую кору, а когда это не помогло, обратился к колдовству. От некоторых снадобий она долго хворала, а одно едва не свело ее в могилу, что неудивительно, принимая во внимание их состав, но бесплодие никуда не делось, и бедняжка поняла, что муж теряет терпение. Он ее бросил и вскоре с гордостью написал ей из Лобаце, что его новая жена забеременела. А еще через полтора года прислал короткое письмо с фотографией ребенка. Денег он не прислал, и больше она о нем не слышала. Теперь же, стоя с Прешас на руках в своей комнате с четырьмя крепкими побеленными стенами, она чувствовала себя абсолютно счастливой. Она позволила Прешас, которой уже исполнилось четыре, спать в ее постели, и всю ночь лежала без сна, прислушиваясь к детскому дыханию. Она гладила ее, держала маленькую ручку в своей ладони и восхищалась совершенством детского тельца. Днем в жару, когда Прешас спала, она сидела рядом, отгоняя от спящей малышки мух, и шила крохотные ярко-красные или ярко-синие кофточки или вязала такие же носочки. Обэд Рамотсве тоже был доволен. Каждую неделю он выдавал двоюродной сестре денег на продукты и каждый месяц — еще немного наличные расходы. Она вела хозяйство экономно и все оставшиеся деньги тратила на Прешас. Ее не в чем было упрекнуть, и она не допускала просчетов в воспитании его дочери. Все было безупречно. Двоюродная сестра хотела, чтобы Прешас выросла умной. Она сама не получила почти никакого образования, но, проявив упорство, выучилась читать и ощутила возможность перемен. Теперь появилась политическая партия, куда принимают женщин, хотя некоторые мужчины и ворчат, что это не к добру. Женщины стали обсуждать друг с другом свою участь. Конечно, никто открыто не бросал мужчинам вызов, но кое-где раздавался шепот, кое-кто обменивался взглядами. Двоюродная сестра размышляла о своей жизни, о раннем браке с человеком, которого почти не знала, о позоре бесплодия. Она вспомнила, как жила в каморке с тремя стенами, вспомнила тяжкий труд, за который не получала платы. Быть может, когда-нибудь женщины сумеют возвысить свой голос и указать на несправедливость этой жизни. Но сначала им нужно научиться читать. Она начала учить Прешас счету. Они считали коз и коров. Считали игравших в пыли мальчишек. Считали деревья, давая каждому имя: кривое дерево, дерево без листьев, железное дерево мопани, которое любят гусеницы, дерево, на которое не садятся птицы. Потом двоюродная сестра говорила: «Если мы срубим дерево, похожее на старика, сколько деревьев останется?» Она заставляла Прешас запоминать группы слов: имена родственников, имена коров, принадлежавших ее отцу, имена вождей. Порой они садились у маленького магазинчика, поблизости от дома, и ждали, когда по тряской дороге проедет машина. Двоюродная сестра называла ее номер, а Прешас должна была его запомнить и назвать на следующий день, когда ее спросят, или даже через день. А еще они играли в игру вроде той, в которой упражнялся Ким: двоюродная сестра клала на плетеный поднос знакомые предметы, накрывала тряпкой и убирала один предмет. — Что я взяла с подноса? — Старый сморщенный плод марулы. — А что еще? — Больше ничего. Она никогда не ошибалась, эта девочка, все замечавшая своими широко раскрытыми серьезными глазами. И постепенно, без всякого нажима со стороны взрослых, в ребенке развились такие качества, как любознательность и осведомленность. К шести годам, когда Прешас пошла в школу, она знала все буквы, умела считать до двухсот и затвердила наизусть первую главу Книги Бытия в переводе на сетсвана. Она также выучила несколько английских слов и могла продекламировать целых четыре строфы из английской поэмы о кораблях и море. Под впечатлением услышанного учитель поздравил двоюродную сестру Обэда и похвалил за то, что она сделала. То была первая похвала, которую бедняжка услышала в свой адрес. Обэд благодарил ее часто и щедро, однако ему в голову не приходило ее хвалить — на его взгляд, она просто выполняла свой женский долг, и в этом не было ничего особенного. «Это мы первыми вспахали землю, когда ее сотворил Модисе (Бог), — говорится в древней тсванской поэме. — Это мы готовим пищу. Это мы заботимся о мужчинах в детстве, юности и старости, перед смертью. Мы всегда были здесь. Номы всего лишь женщины, и нас никто не видит». О мальчиках Бог поселил нас на этой земле, — размышляла мма Рамотсве. — И значит, все мы африканцы. Так было с самого начала, потому что человек появился в Африке, это доказали доктор Лики и его отец. И если хорошенько над этим подумать, все мы братья и сестры. Но что мы видим вокруг? Вражду, вражду и вражду. Богатые убивают бедных, бедные убивают богатых. Повсюду, кроме Ботсваны. И все благодаря сэру Серетсе Кхаме,[10] который был добрым человеком, создал Ботсвану и сделал ее хорошим местом. Мма Рамотсве и сейчас могла всплакнуть, вспоминая президента и его последнюю болезнь, когда все лучшие врачи в Лондоне говорили правительству: «К сожалению, мы не в силах вылечить вашего президента». Причина всех несчастий кроется, конечно, в том, что люди не способны различать добро и зло. Им нужно постоянно напоминать о том, что хорошо и что плохо, потому что сами они никогда не станут ломать над этим голову. Они просто поймут, что выгоднее для них, и назовут это добром. Так поступают почти все. Прешас Рамотсве узнала о добре и зле в воскресной школе. Двоюродная сестра отца отвела ее туда в шесть лет, и каждое воскресенье Прешас исправно ходила в школу, пока ей не исполнилось одиннадцать. Таким образом, у нее было достаточно времени, чтобы научиться различать добро и зло, хотя некоторые аспекты религии приводили ее в недоумение. Она, к примеру, не могла поверить, что Господь ходил по водам — такого просто не может быть, — или в рассказ о насыщении пяти тысяч человек пятью хлебами. Она была уверена, что это ложь, а самая большая ложь из всех — то, что у Господа не было земного отца. Это неправда, даже дети знают: чтобы сделать ребенка, нужен отец. Это относится ко всем без исключения: к коровам, курам и людям. Но добро и зло — другое дело, и Прешас без труда усвоила, что лгать, воровать и убивать нехорошо. Никто не мог дать более ясных указаний на сей счет, чем мма Мотиби, двенадцать лет преподававшая в воскресной школе Мочуди. Небольшого роста, круглая, как шар, и говорившая звучным басом, она учила детей псалмам на сетсвана и английском, и под ее руководством пение детского хора напоминало кваканье лягушек в пруду, поскольку весь репертуар исполнялся на октаву ниже. После службы дети, одетые в лучшую одежду, усаживались рядами в задней комнате, и мма Мотиби начинала их учить. Она читала Библию, заставляла вновь и вновь повторять десять заповедей и пересказывала религиозные сказки из маленькой синей книжечки — если верить ее словам, единственной в Ботсване, потому что ее прислали из самого Лондона. «Вот правила для хороших детей, — нараспев произносила мма Мотиби. — Мальчику следует подняться рано и прочитать молитвы. Потом почистить башмаки и помочь маме приготовить завтрак на всю семью, если, разумеется, у них есть завтрак. У некоторых людей его нет, потому что они бедны. Потом он должен пойти в школу и делать все, что скажет ему учитель. Тогда он станет умным христианским мальчиком и впоследствии, когда его призовет Господь, попадет на небо. Девочки должны соблюдать те же правила, но им вдобавок следует опасаться мальчиков и быть готовыми сказать им, что они христиане. Некоторые мальчики этого не понимают…» Да, размышляла Прешас Рамотсве, некоторые мальчики этого не понимают, и даже здесь, в воскресной школе есть такой мальчик, Джосая, испорченный, несмотря на свои девять лет. Он все время норовил сесть рядом с Прешас, хотя та упорно его избегала. Всегда смотрел на нее с ободряющей улыбкой, хотя был двумя годами младше. Он также старался сесть так, чтобы коснуться ногой ее ноги, и Прешас приходилось отодвигаться. Мало того, он расстегивал брюки и показывал ей то, что есть у мальчиков, рассчитывая, что она будет смотреть. Это ей особенно не нравилось, в воскресной школе нельзя себя так вести. К тому же, что тут особенного? У всех мальчишек это есть. В конце концов она пожаловалась мма Мотиби. — Мальчики, мужчины… — мрачно произнесла учительница. — Все они одинаковы. Думают, у них есть что-то необыкновенное, и гордятся этим. Не понимают, что это смешно. Она велела Прешас дать ей знать, когда это случится в следующий раз. Просто слегка поднять руку, и мма Мотиби заметит. Это будет сигналом. Это случилось на следующей неделе. Пока мма Мотиби стояла у стены, глядя на разложенные перед учениками воскресной школы книжки, Джосая расстегнул брюки и шепотом предложил Прешас взглянуть вниз. Она, не отрывая глаз от книги, приподняла левую руку. Конечно, Джосая этого не заметил, зато мма Мотиби заметила. Она подкралась к нему на цыпочках, высоко подняла Библию и с гулким звуком, от которого все остальные дети вздрогнули, обрушила книгу ему на голову. Под тяжестью удара Джосая скорчился. А мма Мотиби зашла спереди и указала на расстегнутую ширинку. Потом подняла Библию и снова стукнула его по голове, еще сильнее. Больше Джосая не приставал подобным образом ни к Прешас Рамотсве, ни к кому-либо другому. А Прешас, со своей стороны, надолго усвоила урок о том, как вести себя с мужчинами, и в свое время извлекла из этого урока большую пользу, равно как и из остальных уроков воскресной школы. Разлука с двоюродной сестрой Двоюродная сестра отца заботилась о Прешас первые восемь лет ее жизни. Так могло продолжаться и дальше, Обэд был доволен — двоюродная сестра вела его хозяйство, никогда не жаловалась и не просила денег. Однако со временем он понял, что здесь затронуты вопросы чести и что двоюродная сестра может захотеть выйти замуж, несмотря на то, что случилось с ней в прошлый раз. Поэтому, когда она сказала, что человек, с которым она встречалась, сделал ей предложение, он с радостью ее благословил. — Я могла бы взять Прешас с собой, — сказала она. — Я люблю ее как дочь. Но есть еще ты… — Да, — подтвердил Обэд. — Есть еще я. Меня ты тоже возьмешь с собой? Двоюродная сестра рассмеялась. — Мой новый муж богатый человек, но он, похоже, хочет жениться на мне одной. Обэд сделал все необходимые приготовления к свадьбе, он был ближайшим родственником невесты, и это была его обязанность. Но сделал он это охотно, в благодарность за все, что та сделала для него. Он распорядился зарезать двух коров и наварить пива на двести человек. Потом рука об руку с двоюродной сестрой он появился в церкви, где их уже ждали новый муж со своей родней, другие двоюродные и троюродные братья и сестры с друзьями и жители поселка, званые и незваные, смотревшие на них во все глаза. После церемонии бракосочетания все вернулись в дом, где под терновыми деревьями были натянуты брезентовые тенты и расставлены стулья, одолженные у соседей. Старики уселись за стол, а молодежь ходила туда-сюда, болтая и втягивая ноздрями запах мяса, жарившегося на открытом огне. Потом все начали есть, и Обэд произнес хвалебную речь в честь двоюродной сестры и ее нового мужа, а новый муж ответил, что благодарен Обэду за заботу об этой женщине.