Вот он ест, а сам через стол мне щерится и говорит: — Здрасьте. Я кивнула и ничего не ответила. — Тебя как зовут? — спрашивает. — Как назвали, так и зовут, — ответила я. Он говорит: — А я возьму и угадаю — Мэтти Росс, не иначе. — Вы откуда знаете? — Моя фамилия Лабёф, — говорит он. Произносил-то он ее как-то вроде «Лябиф», но писал скорее так. — Я твою мать видел всего пару дней назад. Она за тебя волнуется. — А что у вас к ней за дела, мистер Лабёф? — Вот как доем — расскажу. У меня к тебе есть конфиденциальный разговор. — С нею все хорошо? Что-то случилось? — Нет-нет, с нею все прекрасно. Ничего не случилось. Я тут кое-кого ищу. Поговорим после ужина. Есть очень хочется. Миссис Флойд говорит: — Ежели это касаемо смерти ее отца, то мы все про нее знаем. Его убили прямо перед этим самым домом. И на крыльце у меня до сих пор кровь осталась, куда его тело внесли. А этот Лабёф отвечает: — Это касается другого. Миссис Флойд же опять всю перестрелку в красках описала и постаралась выведать, что у него за дело, но он лишь улыбался да ел, а выдать ничего не выдал. После ужина мы вышли в залу и сели в уголке подальше от прочих постояльцев — Лабёф там поставил два стула лицом к стенке. Мы таким причудливым манером уселись, и он вытащил из своего плисового пальто маленькую фотокарточку и показал мне. Вся она была мятая и тусклая. Я присмотрелась хорошенько. Лицо на ней моложе и без черной отметины, но вопросов не возникло — то был портрет Тома Чейни. Я так Лабёфу и сказала. А он говорит: — Твоя мать его тоже опознала. Теперь я тебе новость сообщу. Настоящее имя у него — Терон Челмзфорд. В Уэйко, штат Техас, он насмерть застрелил сенатора штата по фамилии Биббз, и я иду по его следу вот уже почти четыре месяца. Он в Монро, Луизиана, развлекался и в Пайн-Блаффе, Арканзас, а только потом объявился у твоего отца. Я спрашиваю: — А чего ж вы тогда не поймали его ни в Монро, Луизиана, ни в Пайн-Блаффе, Арканзас? — Хитрый он потому что. — А по-моему — тугодум. — Такой вид он на себя и напускает. — У него хорошо получается. Так вы, стало быть, законник? Лабёф показал мне письмо, по которому выходило, что он сержант техасских рейнджеров[33] и работает в местечке под названием Ислейта близ Эль-Пасо. Потом говорит: — Я теперь в командировке. А наняло меня семейство сенатора Биббза в Уэйко. — Как же так вышло, что Чейни в сенатора стрелял? — Все из-за собаки. Челмзфорд пристрелил охотничью собаку сенатора — она была на дичь натаскана. Биббз пригрозил его за это высечь, и Челмзфорд застрелил старика, когда тот качался на скамейке у себя на веранде. — А собаку зачем убил? — А вот этого я не знаю. Просто из подлости. Челмзфорд — крепкий орешек. Утверждает, что собака его облаяла. Уж и не знаю, лаяла она или нет. — Я тоже его ищу, — говорю я. — Этого человека, которого вы зовете Челмзфордом. — Да, это я уже понял. Я сегодня с шерифом разговаривал. Он и сообщил, что ты здесь остановилась и ищешь особого следопыта, чтоб он привез Челмзфорда с Индейской территории. — Я уже нашла себе исполнителя. — И кто он? — Зовут Когбёрн. Он помощник исполнителя Федерального суда. Самый крепкий, что тут есть, а кроме того, знаком с бандой грабителей под водительством Счастливчика Неда Пеппера. Считают, что Чейни с этой публикой связался. — Да, так и надо, — говорит Лабёф. — Тебе федеральный нужен. Я и сам похоже прикидывал. Мне нужен тот, кто хорошо эти места знает и может произвести законный арест. Нипочем не скажешь, что нынче в суде отколют. Я Челмзфорда могу хоть до самого округа Макленнан довезти в Техасе, а там какой-нибудь продажный судья постановит, что я его выкрал, — и поминай как звали. Это будет нечто, согласись. — Еще какое разочарование. — Так, может, я с тобой и твоим исполнителем объединюсь. — Про это вам надо поговорить с Кочетом Когбёрном. — Дело будет к нашей взаимной выгоде. Он знает местность, я знаю Челмзфорда. А взять его живым — работенка на двоих. — Ну, как ни верти, мне-то все едино, вот только когда мы Чейни поймаем, ни в какой Техас он не поедет, а поедет он в Форт-Смит, на виселицу. — Хо-хо, — говорит Лабёф. — Разницы ж нет, где он в петле болтаться будет, правда? — Мне — есть. А вам? — Для меня это солидные деньжата. В Техасе что, виселицы хуже арканзасских? — Нет. Но вы же сами сказали, там его могут и отпустить. А этот судья свой долг выполнит. — Если его не повесят, мы его пристрелим. В этом я могу тебе дать честное слово рейнджера. — Я хочу, чтоб Чейни заплатил за убийство моего отца, а не какой-то техасской охотничьей собаки. — Не собаки, а сенатора — ну и твоего отца в придачу. В итоге будет равно мертвый, понимаешь, и за все свои преступления разом ответит. — Нет, не понимаю. Я так на это не смотрю. — Я поговорю с исполнителем. — С ним без толку разговаривать. Он работает на меня. И должен делать, как я скажу. — А я, думаю, с ним все равно поговорю. Тут я поняла, что допустила ошибку — так раскрылась перед посторонним. Будь он уродом каким-нибудь, а не таким симпатягой, я б держалась настороже. Ну и мозги у меня размягчились и котелок не варил как надо — от этого возбудителя желчи. Я говорю: — Еще несколько дней с ним все равно поговорить вам не удастся. — Это почему? — А он в Литл-Рок уехал. — По каким таким делам? — По судебным. — Тогда я с ним поговорю, когда вернется. — Вам лучше будет раздобыть себе другого исполнителя. Тут их много водится. А я уже договорилась с Кочетом Когбёрном. — Я разберусь, — отвечает на это он. — Сдается мне, твоя мама бы тебя по головке не погладила за то, что ты в такое предприятие ввязалась. Она-то думает, ты тут с лошадью разбираешься. А уголовные следствия — дело жуткое и опасное, пусть ими лучше знатоки занимаются. — Это значит — вы. Вот если б я за четыре месяца не нашла Тома Чейни с отметиной на лице, что будто каинова печать, я б точно не стала другим советы раздавать. — Дерзость на меня плохо действует. — А вы меня не вынуждайте. Он встал и говорит: — Совсем недавно, за ужином, я еще думал, не сорвать ли у тебя поцелуй, хоть ты и совсем молоденькая, заморыш, да и не красотка вдобавок, но вот теперь я больше склоняюсь к тому, чтоб выпороть тебя ремнем раз пять-шесть.