— Сам же сказал, что у тебя на нас ничего нету, — говорит Куинси. — На тебя лично — ничего, — сказал Кочет. — Но у меня есть несколько ордеров на Джона Доу,[59] и я легко могу тебя вписать в подозреваемых. Ну и сопротивление федеральному судебному исполнителю. За это год светит. — Мы ж не знали, что это ты. Могли быть какие-нибудь полоумные. Мун сказал: — У меня нога болит, — а Кочет ему: — Еще б не болела. Сиди тихо, кровь так течь не будет. — Мы не знали, кто пришел, — повторил Куинси. — В такую-то ночь. Выпили немножко, не погода, а жуть. Кто угодно может сказать, что он исполнитель. А где остальные-то? — Тут я тебя, Куинси, ввел в заблуждение. Ты когда последний раз видел своего старого подельника Неда Пеппера? — Неда Пеппера? — переспросил конокрад. — Я его не знаю. Он кто? — А мне кажется — знаешь, — говорит Кочет. — Уж по крайней мере — слыхал. О нем все слыхали. — А я никогда. — Он раньше на мистера Бёрлингейма работал. Ты ведь тоже там был какое-то время? — Да, и бросил эту работу, как все прочие. Такой прижимистый, что от него все хорошие работники разбегаются. Старый скупердяй. Чтоб ему в аду гореть с переломанной спиной. А никакого Неда Пеппера не помню. — Говорят, Нед был очень недурной гуртовщик, — говорит Кочет. — Удивительно, что ты его не помнишь. Сварливый такой парнишка, нервный, проворный. И губа у него еще изуродована. — Чего-то не припоминаю никого похожего. Кривая губа, значит? — Она у него не всегда была кривая. И по-моему, ты его знаешь. Но вот тебе еще кое-что. С Недом сейчас новый парнишка связался. Сам низенький, а на лице — пороховая метка, черная. Зовет себя Чейни, иногда — Челмзфорд. Носит винтовку Генри. — Чего-то не припоминаю такого, — говорит Куинси. — Черная отметина. Я б не забыл. — Стало быть, не знаешь ничего для меня интересного, а? — Нет, а если б и знал, не свистнул бы. — Ну, так ты еще пораскинь мозгами, Куинси. И ты, Мун, тоже. Второй ему: — Я всегда стараюсь закону помогать, если моим друзьям от этого ничего не будет. Но этих ребят не знаю. Хотел бы вам помочь, да не могу. — Коли вы не поможете мне, я вас обоих отвезу к судье Паркеру, — говорит тогда Кочет. — К Форт-Смиту вся нога у тебя распухнет, как лента на Диковой шляпе.[60] Она омертвеет, и тебе ее отрежут. А потом, если выживешь, я тебя засужу года на два, на три в федеральное учреждение в Детройте. — Вы меня испугать хотите, — говорит Мун. — Там тебя научат читать и писать, а вот все остальное не очень радужно, — продолжает Кочет. — Но туда можно и не попадать, коли не хочешь. Сообщишь мне что-нибудь полезное про Неда, и я завтра отвезу тебя к Макалестеру, и у тебя из ноги вынут эту пулю. А потом я дам тебе три дня, чтоб убрался на Территорию. В Техасе много жирного скота, ребята, у вас там все пойдет как по маслу. А Мун ему: — Нам нельзя в Техас. — Ты бы хлебало не открывал, Мун? Лучше я разговаривать буду, — говорит Куинси. — Я не могу спокойно сидеть. У меня ногу дергает. Кочет достал бутылку виски и налил в кружку немного для молодого конокрада. — Если станешь слушать Куинси, сынок, так либо помрешь, либо ногу потеряешь, — говорит. — Куинси-то не больно. — Не давай ему себя стращать, — опять встрял Куинси. — Ты ж боец. Мы из этой передряги выберемся. Лабёф втащил в землянку наши скатки и прочие пожитки. — В пещере там шесть лошадей, Когбёрн, — сказал он. — Что за лошади? — По мне, так добрые верховые. Кажется, все подкованы. Кочет допросил воров насчет этих лошадей; Куинси уверял его, что животные куплены в Форт-Гибсоне и гонят они их на продажу индейской полиции, которая называется «Легкой кавалерией чокто».[61] Но никаких купчих предъявить не сумел, как и не доказал иначе, что это их собственность, и Кочет его сказкам не поверил. Куинси насупился и больше не отвечал ни на какие вопросы. Меня отправили собирать дрова, и я взяла с собой лампу — вернее, то был фонарь «бычий глаз», вот какая лампа, — пошла порылась в снегу и отыскала палок и сломанных деревцев. Ни топора, ни резака у меня не было, и я притащила все целиком за несколько ходок. Кочет сварил еще котелок кофе. Мне задал резать мясо и кукурузные лепешки ломтиками, они теперь совсем задубели, а Куинси велел ощипать индюшку и разделать для жарки. Лабёф думал пожарить птицу над открытым огнем, но Кочет заметил, что она для такого недостаточно жирна, выйдет жесткая и сухая. Я сидела на скамье у стола, а воры — по другую сторону, скованные руки сверху. Постель они себе разложили на полу у очага, и теперь на их одеялах сидели Кочет и Лабёф, ружья на коленях, отдыхали. В стенах землянки были дыры там, где торф выпал, оттуда ветер дул со свистом, и лампа немного мигала, но внутри было тесно, поэтому тепла хватало. С учетом всего нам было вполне удобно. Я обварила задубевшую птицу кипятком, но все равно перья оставались. Куинси ее ощипывал свободной рукой, а скованной придерживал. И ворчал все время, так ему было неудобно. Покончив с перьями, разрезал индюшку для жарки своим большим охотничьим ножом, но из противоречия старался плохо. Не чисто резал, а небрежно, грубо. Мун пил виски и хныкал — нога болела. Мне было его жалко. Однажды он мой взгляд перехватил и говорит: — Чего смотришь? — Глупый вопрос, и я ничего не ответила. Он спрашивает: — Ты кто? Что ты тут делаешь? Что здесь делает эта девчонка? Я ответила: — Меня зовут Мэтти Росс, я из-под Дарданеллы, штат Арканзас. А теперь вам я вопрос задам. Вы почему стали конокрадом? Он опять: — Что эта девчонка тут делает? Кочет ему: — Она со мной. — Она с нами обоими, — говорит Лабёф. А Мун им: — Что-то тут не так. Я не понимаю. Я говорю: — Этот Чейни, что с отметиной на лице, — он убил моего отца. Так же, как и вы, пил виски. Потому и пошел на убийство. Если вы исполнителю все расскажете, он вам поможет. У меня дома есть хороший адвокат, и он вам тоже поможет. — Чего-то непонятно. Куинси говорит: — Не о чем с этой публикой толковать, Мун. А я ему: — Вы мне не нравитесь. Куинси аж замер. И спрашивает: — Ты это мне, соплячка? Я говорю: — Да, и повторю, если надо. Вы мне не нравитесь — ни видом своим, ни как птицу разделываете. Вам самое место в тюрьме. Мой адвокат вам помогать не станет. Куинси ухмыльнулся и ножом махнул так, словно меня хотел зарезать. И говорит: — Кто бы про вид рассуждал. Тебя-то, похоже, суковатой палкой по роже лупили. Я говорю: — Кочет, этот Куинси индюшку портит. Он ей все кости подробил, аж мозг видно. Кочет ему: — Куинси, а ну давай хорошо работай. А то у меня перья жрать будешь. — Не умею я с птицей, — отвечает Куинси.