Сотрудники дружно рассмеялись. Я последовала их примеру, но мне казалось странным, что ФБР убрало нас с глаз долой и оставило вариться в собственном соку. Уже то, что наш отдел находился на несколько уровней ниже поверхности земли в помещении без окон, говорило о многом. К нам никто не заглядывал, да и вообще в ФБР мало кто знал, где мы располагаемся. Все сотрудники отдела занимались преподавательской работой по собственным учебным планам и вели свои узкоспециальные исследовательские темы. И поначалу результатом этого дефицита общих сфер ответственности стало появление ярко выраженного чувства независимости друг от друга. Кроме того, сотрудники крайне редко объединяли усилия на уровне отдела. Исключением были особо сложные дела, требовавшие участия нескольких узких специалистов. Таким образом, мы быстро заработали репутацию ведущих экспертов ФБР по самым странным делам, разобраться в которых не получалось у всех остальных. Постепенно это меняло общую атмосферу в ОПА. Коллективное понимание целей сплачивало нас как команду несмотря на то, что каждый из сотрудников продолжал работать в сфере своих интересов. Еще одной общей чертой, которую я заметила у сотрудников ОПА, было их подозрительное отношение к начальству. Оно выражалось не в открытом неповиновении или чем-то подобном. Скорее, это была склонность напускать туману или лукавить там, где это было им на руку. Больше всего это было заметно по их отношению к своему начальнику, Роджеру Депью. Сам он называл своих подчиненных неподдающимися и как-то раз сравнил свою работу с тренировкой футбольной команды, состоящей исключительно из нападающих. Своим определением Депью попал не в бровь, а в глаз. Все сотрудники отдела были личностями как на подбор. На общем фоне они выделялись не только своими характерами и интересами, но еще и биографиями, в конечном итоге приведшими их в ряды агентов ФБР. Тем не менее между ними было и нечто общее — прирожденное понимание психологии преступника. Никто из них не получил образования в области человеческого мышления и поведения, это было просто чутье, которое включалось автоматически. Это было видно по тому, как они анализировали следственные материалы, как выявляли поведенческие стереотипы и насколько востребованными были их интерпретации преступлений и мотивов у полевых агентов. Они были удачливы в работе, и их энтузиазм выходил далеко за рамки повседневных обязанностей. Все они хотели развивать свои уникальные таланты и превращать их в нечто большее. И мне предстояло по возможности ускорить этот процесс. Вскоре я уже занималась совместными проектами с каждым из четверых «профайлеров первого поколения»: Роем Хэйзелвудом, Кеном Лэннингом, Джоном Дугласом и Робертом Ресслером. Хэйзелвуд был одним из самых опытных сотрудников ОПА. Он родился в штате Айдахо, получил военное образование и пришел работать в ФБР в 1971 году. Своим типичным для выходцев со Среднего Запада дружелюбием он отличался от других агентов, предпочитавших строгую манеру общения. С присущим ему чувством юмора Рой любил рассказывать историю о том, как он оказался в этом отделе. Дело было в 1978 году. Он только что окончил обучение по программе подготовки руководящих кадров ФБР, и отличные оценки делали его одним из ведущих кандидатов на высокую должность в одном из региональных управлений. Но Хэйзелвуду не хотелось уезжать из Виргинии, где он купил дом и обзавелся семьей. Рой согласился на единственную вакансию, имевшуюся на тот момент в Куонтико: позицию инструктора в области преступлений на сексуальной почве в ОПА. В первый рабочий день в новом качестве он получил ключ от своего нового кабинета — переоборудованной подсобки в дальнем углу подземного этажа здания. Включив свет, он увидел приветственный подарок от новых коллег — на стене за рабочим столом висели черные кружевные дамские трусики. Все это не обескуражило Хэйзелвуда, и вскоре он стал признанным специалистом по половым преступлениям и убийствам на сексуальной почве. С его пытливым умом и готовностью задавать вопросы он прекрасно подходил для работы в ОПА. Одним из его первых дел было дело об изнасиловании и убийстве, которое по почерку напоминало преступления Харви Глатмена[14]. Поначалу у Хэйзелвуда была масса вопросов, на которые не было ответов. Почему Глатмен связывал своих жертв в нескольких позах и фотографировал в различной степени обнаженности? Откуда он узнал про подобные вещи и почему они его возбуждали? Почему он связывал ноги жертвы полностью, а не только в щиколотках? Копаясь в архивных папках, агент понял, что из дела Глатмена можно сделать еще целый ряд выводов. Он не мог избавиться от ощущения, что есть какая-то причина, по которой человек прибегает к сексуальному насилию, и что очень важно установить, по какой именно. Разобравшись в прошлом преступника, можно получить представление о том, почему он стал убивать. Разгадку Хэйзелвуд нашел в детстве Глатмена. Его мать рассказывала, что мальчиком он привязал шнурок к своему пенису, а другой конец вложил в ящик комода и прислонился к нему спиной. В подростковом возрасте родители снова застали его за занятием аутоэротической асфиксией[15] — на этот раз он привязал к крану и пенис, и шею. Во время расследования дела Глатмена никто не связал эти случаи с убийствами на сексуальной почве, которые он совершил впоследствии. Но для Хэйзелвуда такая связь была совершенно очевидной. Он поручил курсантам Академии найти и предоставить ему сведения о случаях аутоэротизма со смертельным исходом за предыдущие десять лет. Необходимо было, чтобы эта информация сопровождалась отчетами следствия и описаниями или фотографиями места происшествия. Вскоре на его столе лежало 157 подобных дел, поступивших со всей страны. Он попросил о помощи меня и Ника Грота — психолога, работавшего в местах лишения свободы и читавшего лекции о насильниках в Академии ФБР. Правда, до этого момента у нас не было опыта в таких делах. Более того, оказалось, что тема аутоэротизма со смертельным исходом вообще не изучалась, а Хэйзелвуд — чуть ли не единственный, кто над ней задумался. Ему пришлось разрабатывать ее с нуля и заниматься классификацией всех этих случайных смертей: от обструкции дыхательных путей, компрессии грудной клетки, воздействия химических веществ, газа или электричества. Всего, что угодно, исключительно ради сексуального возбуждения. Кабинет, наспех переоборудованный из кладовки и с женскими трусиками в качестве вишенки на торте, который достался Хэйзелвуду, был далеко не самым худшим вариантом. Самому молодому сотруднику ОПА — Кену Лэннингу — пришлось ютиться в бывшей кладовой, у которой даже не было двери. Впрочем, с другой стороны, это было и везением — прямо напротив располагались рабочие места Дугласа и Ресслера, и для Лэннинга это была возможность постичь азы, не вставая с рабочего кресла. Днями и неделями напролет он слушал, как два опытных агента анализируют подробности своих дел, и впитывал все сказанное ими словно губка. И постепенно, от дела к делу, это сформировало его как профайлера. Однажды он сказал мне, что это было для него самым лучшим обучением. Лэннинг родился в Бронксе и большую часть своего детства занимался в государственном молодежном клубе ФБР. А в возрасте всего десяти лет он стал его президентом. В разгар войны во Вьетнаме он записался добровольцем в ВМФ и поступил на курсы подготовки офицерского состава. Там Кен прошел специализированный курс по обезвреживанию подводных мин и самодельных взрывных устройств. Именно тогда он и обратил на себя внимание ФБР. Два сотрудника отдела взрывных устройств Бюро воочию убедились в талантах Лэннинга и взяли его на заметку. По окончании трехлетнего срока службы Лэннинг получил письмо из ФБР с предложением пройти испытательный срок на должность спецагента. Как он сказал, «это была работа, о которой я всегда мечтал». В последующие десять лет Лэннинг приобретал богатый опыт следственной работы в региональных отделениях ФБР. Его ценили как за отличные результаты, так и за преданность делу. Все это окупилось сторицей, когда в декабре 1980 года Лэннинга назначили спецагентом-супервайзером ОПА Академии ФБР. Теперь он мог заниматься собственными разработками, консультировать по отдельным делам и учить агентов-новобранцев тому, что узнал за десятилетие полевой работы. Однако вопреки всем этим планам после попадания в кабинет без двери его карьерный путь сложился иначе. Ему было суждено стать высококвалифицированным профайлером. Личные качества точно соответствовали его работе. Лэннинг был уравновешенным, профессиональным и вдумчивым, а прежде чем заговорить, хорошенько обдумывал, что сказать. Со своим спокойным характером он прекрасно подходил для работы по тяжким делам, раскрытием которых прославился ОПА. И когда в начале 1981 года Хэйзелвуд обратился к нему с предложением поучаствовать в исследовательском проекте по теме причин сексуального насилия, Лэннинг сразу же согласился. Для него это было возможностью сделать себе имя в ОПА. Он согласился сосредоточиться на делах с участием детей, а сам Хэйзелвуд занимался насилием в отношении взрослых людей. И хотя и те и другие преступления были просто кошмарными, я знала по собственному опыту, что дела с участием детей гораздо тяжелее переносить. Центральное место в работе Лэннинга занимал поведенческий анализ маньяков-педофилов. Он изучал их демографические данные и личные биографии, а затем анализировал особенности мотивов и поступков с целью разработки типологии. Я всегда считала одним из самых ценных вкладов Лэннинга в этой области то, что он понимал, насколько травмирующим может быть для ребенка опыт дачи показаний на судебном процессе. Исходя из этого, он особо подчеркивал необходимость сбора достаточного количества изобличающих доказательств без участия жертвы, с тем чтобы заставить преступника признать вину во внесудебном порядке. Спустя недолгое время Лэннинг заслужил репутацию главного эксперта Бюро по преступлениям против детей. Он читал курс лекций о поведенческом анализе такого рода преступлений для полевых агентов, работавших по соответствующим делам. Лэннинг опубликовал монографию с анализом поведенческих особенностей растлителей малолетних. В ней он ввел такие новые понятия, как «вхождение в доверие к ребенку с целью совершения развратных действий и вовлечения в занятия проституцией» и «склонение детей к развратным действиям». Вскоре после публикации эта работа стала важным рабочим инструментом правоохранительных органов всей страны. Лэннинг всегда оговаривался, что обязан своими успехами «группе преданных своему делу, эрудированных, инициативных, сверхрезультативных сотрудников ОПА, которые умели достигать целей, невзирая на высшее руководство, часто не понимавшее, не интересовавшееся и не соглашавшееся с тем, что делали эти люди». Джон Дуглас тоже родился в Нью-Йорке. После завершения срочной службы в ВВС он окончил колледж и поступил в магистратуру Университета Восточного Нью-Мексико по специальности «психология труда». В отсутствие других развлечений Дуглас начал ходить в расположенный неподалеку от кампуса спортивный зал, где познакомился с агентом ФБР Фрэнком Хэйнзом. Тот рассказывал парню истории из жизни агентов и убедил его подать документы на прием в ФБР. Дело было в 1970 году, и по меркам того времени двадцатипятилетний Дуглас считался еще очень молодым для работы агентом ФБР. В его характере сочетались искренность и удаль, которые привлекали к нему людей. В целом Дугласа любили, но из-за бескомпромиссности своих суждений он часто наживал себе открытых недоброжелателей. Тем не менее в работе он был безупречен: засиживался за полночь, тщательно изучая все дела, и постоянно старался внести усовершенствования в процессы и процедуры. В 1977 году он получил звание спецагента ОПА. Первое время он знакомился со спецификой работы отдела в качестве стажера старшего агента Ресслера. Вместе они ездили по стране и проводили занятия с сотрудниками местных правоохранительных органов. После занятий они частенько проводили время в компании местных полицейских. Благодаря этому Дуглас и Ресслер познакомились с историями о странных убийствах, которые происходили в разных уголках страны и оказались «не по зубам» провинциальным правоохранителям. По большей части это были действительно очень необычные случаи, не поддающиеся рациональному объяснению. И они, как правило, списывались на непредумышленные акты насилия. Но у Дугласа были другие мысли по поводу этих случаев. Он полагал, что они должны быть чем-то обусловлены. Должны быть какие-то причины. И оставалось только докопаться, какие именно. Дуглас решил, что лучшим способом сделать это будет обратиться непосредственно к первоисточникам, то есть поездить по тюрьмам и побеседовать с преступниками, уже осужденными за аналогичные преступления. Ресслер, который уже имел обыкновение опрашивать заключенных о деталях их преступлений, сказал, что с удовольствием будет брать с собой Дугласа. Это было в 1979 году. Они понимали, что в головах осужденных преступников скрываются ответы, но не знали, какие вопросы задавать и как правильно интерпретировать все эти жуткие рассказы. Следующие несколько лет они провели в усиленных попытках разобраться в этом. Роберт Ресслер родился и вырос в Чикаго. Он прошел курс подготовки офицеров резерва в Университете штата Мичиган и по окончании учебы решил вернуться домой и поступить на службу в полицию Чикаго. Однако ему было сказано, что «слишком образованные сотрудники тут не нужны. С ними, дескать, возникают проблемы». Огорченный Ресслер ушел в армию и дослужился до должности командира взвода военной полиции в Германии. Он хорошо показал себя на этой должности, и его повысили, поручив вести конспиративную работу в кругах протестующих против войны во Вьетнаме. Отпустив длинные волосы, он изображал на митингах озлобленного ветерана. Он и дальше собирался оставаться в армии, но в 1970 году знакомые уговорили его поступить на работу в ФБР. Армейский опыт очень пригодился Ресслеру. В Бюро его считали толковым, дисциплинированным и прирожденным лидером. Этими чертами он привлек к себе внимание Говарда Тетена и Патрика Муллани, двух опытных сотрудников, известных использованием необычных методов сужения круга подозреваемых лиц. Предположив, что на месте преступления можно найти не только физические улики, указывающие на виновное лицо, Тетен и Муллани стали первопроходцами одной из ранних разновидностей профайлинга. Они создали учебный курс под названием «Криминальная психология», а в 1972 году способствовали созданию Отдела поведенческого анализа. Однако Тетен и Муллани ставили интуицию выше методологии. В их представлении профайлинг был процессом, опиравшимся в первую очередь на практический опыт сотрудника. Для них рапорт по делу был важнее науки. Кроме того, у них появилась привычка исходить из необоснованных предположений, к примеру, о психическом нездоровье разыскиваемых, что скорее вредило делу, чем помогало. Невзирая на эти недочеты, Тетен и Муллани были убеждены в пользе своих разработок. Они сознавали их потенциал и хотели протестировать их на активном деле. Именно для этого они и привлекли к своей работе Ресслера с его армейским опытом военного следователя. В середине 1970-х годов Ресслер стал сотрудником ОПА в должности спецагента-супервайзера. Ресслер научился у Тетена и Муллани всему, чему только мог. Но профайлинг был всего лишь одной из тем, которую ему приходилось втискивать в длинный ряд более насущных задач, которыми занимался отдел. Это были и прикладная психология преступности, и психопатология, и преступления на сексуальной почве, и переговоры по освобождению заложников, и методы допроса. Работы было очень много, поэтому до поры до времени профайлинг оставался сугубо теоретическим предметом. На разговоры о нем оставались только поздние вечера, когда после работы курсанты и молодые агенты обращались к Тетену, Муллани и Ресслеру с вопросами по поводу своих самых необычных нераскрытых дел. Все изменилось после того, как в 1977 году пути Дугласа и Ресслера наконец-то пересеклись. Эти двое отлично подходили друг другу. Дуглас был окончательно покорен, узнав, что Ресслер понимает под профайлингом использование психологии «для понимания стихии, которая овладевает человеком и подталкивает его к краю пропасти». Вскоре после этого Ресслер и Дуглас приступили к интервьюированию осужденных убийц с целью разобраться в их мышлении. Но продвигались они медленно, и поэтому Ресслер заинтересовался мной. Он убедился в ценности моего опыта исследований изнасилования, а также в важности моей совместной работы с Хэйзелвудом по анализу случаев аутоэротизма со смертельным исходом. Чтобы полностью раскрыть потенциал профайлинга, требовался точно такой же системный подход. Ресслер понимал, что я могу помочь. Долгие годы меня убеждали в том, что мой интерес к психологии преступников и их жертв «неуместен», «опасен» и «неприличен для женщины». Зная о том, что в мире ФБР доминируют мужчины, я ожидала, что моя работа там будет встречена примерно таким же образом. Но ведь и сам ОПА был во многом группой чужаков. Это были дерзкие, неподдающиеся сотрудники, идеалисты с грандиозными замыслами, которые не связывали себя привычными рамками и бюрократическими препонами. В моем лице они увидели союзника. Глава 4 Какие показания дает место преступления Каждое расследование берет начало с места преступления. Это своего рода рассказ о том, что произошло, как произошло и кто в этом участвовал. Но язык этого рассказа порой бывает трудно понять. И хотя за последние годы детективы получили в свое распоряжение новейшие достижения науки и техники вроде камер высокого разрешения, дактилоскопических баз данных или технологий анализа ДНК, преступники тоже становились все более умелыми по части заметания следов. Это похоже на гонку вооружений или на игру в кошки-мышки, в которой острые ощущения преследуемого часто возбуждают преступника не меньше, чем преступление как таковое. Однако в конце 1960-х годов в динамике отношений преступник — следователь стали происходить неожиданные изменения. Они начались с использования некоторыми следователями базовых элементов криминального профайлинга. Эти люди поняли, что место преступления способно дать представление об отличительных чертах преступника даже в ситуации, когда улик в традиционном смысле оставлено очень немного. Криминальный профайлинг основывается на устоявшихся представлениях о психологии, поведении и мышлении. Просто в нем эти представления интерпретируются несколько иначе: характерные особенности человека определяются по его действиям, а не наоборот. Этот подход подразумевает, что образ мысли направляет поступки предсказуемым и количественно измеримым образом. Из этого следует, что в ходе целенаправленного и структурированного анализа места преступления можно выявить критически важные признаки, свидетельствующие о вероятных мотивах преступника. А это, в свою очередь, позволяет составить описание человека, совершившего данное преступление. Иначе говоря, умение считывать данные места преступления дает лучшее понимание человека, который его совершил. Детективы изучали места преступлений в поиске зацепок относительно личностей преступников еще с конца 1950-х годов. Именно тогда ФБР привлекло к работе по делу печально известного «Безумного бомбиста» Джеймса Брассела — бывшего контрразведчика, который переквалифицировался в психоаналитика. В то время Нью-Йорк был буквально на осадном положении. Самодельные бомбы взрывались в знаковых для этого города местах, в том числе на Центральном вокзале, в Городской публичной библиотеке и в концертном зале «Радио-сити». Теракты сменялись долгими периодами бездействия преступника. Местные полицейские зашли в тупик и надеялись, что Брассел хотя бы оценит ситуацию свежим взглядом. В декабре 1956 года ему были переданы все материалы дела, накопившиеся за шестнадцать лет: фотографии с мест происшествий, служебные рапорты и письма, присланные самим бомбистом. Брассел полагал, что некоторое представление о личности серийного преступника можно составить по его поведению. Свою методику он называл «реверсивной психологией» и считал, что с ее помощью можно обнаруживать определенную логику в мышлении преступника. Сочетая в своей работе дедуктивный метод, интуицию, тщательное исследование фактуры и психоанализ, Брассел составлял описание человека, которого нужно было искать. В случае «Безумного бомбиста» Брассел увидел в очертаниях буквы W из писем преступника полицейским намек на женскую грудь и счел это признаком сексуальной неудовлетворенности. А тяжеловесный слог этих писем привел его к выводу о том, что их автор скорее всего иностранец. По его мнению, использование бомб в качестве излюбленного оружия террориста указывало на некую связь с восточноевропейской культурой. В заключение своего описания Брассел сказал: «Когда будете его брать, а я не сомневаюсь, что вы его возьмете, на нем будет двубортный пиджак, застегнутый на все пуговицы». Месяцем позже полиция арестовала по подозрению в организации взрывов в Нью-Йорке некоего Джорджа Метески. Он практически полностью соответствовал описанию Брассела, вплоть до застегнутого на все пуговицы двубортного пиджака. Это было поразительно. Более десяти лет этот первый опыт криминального профайлинга, в ходе которого для создания описания преступника использовались только материалы следствия и собственные соображения эксперта, оставался единственным в своем роде. Но в 1972 году в ФБР вспомнили об этих методах и создали Отдел поведенческого анализа. В числе прочих задач новое подразделение должно было заняться «развитием профайлинга». Таким образом, ФБР впервые официально признало криминальный профайлинг заслуживающим внимания методом следственных действий. Один из первых руководителей отдела — Говард Тетен — восхищался «реверсивной психологией» Брассела и ее успешным применением в деле «Безумного бомбиста». В надежде получить более полное представление о том, как именно работает этот метод, он проштудировал все статьи, которые только смог найти. Но, к его величайшему удивлению, ни в одной из них не объяснялось, как устроен этот процесс. Поэтому в 1973 году Тетен поехал в Нью-Йорк к ушедшему на пенсию Брасселу с предложением обучить сотрудников отдела методам реверсивной психологии. Брассел рассмеялся и сказал, что хотя его расценки и не по карману ФБР, он все равно согласен помочь. В то время как Тетен и Муллани считали Брассела едва ли не провидцем, в представлениях общественности этот метод был скорее трюкачеством, чем наукой. Да и сам его автор, Брассел, невольно подлил масла в огонь. В газетах приводились его слова: «Я закрыл глаза… Я увидел этого бомбиста — безукоризненно опрятного во всех отношениях… Я понимал, что позволил моему воображению взять надо мной верх, но ничего не мог с этим поделать». Многие из ветеранов Бюро отпускали шуточки о том, что реального психа видно и без психологического портрета. Но существование подобных взглядов не означало отсутствия потребности в профайлинге как таковом. Работники следственных органов из всех уголков страны отмечали резкий рост количества насильственных преступлений и негодовали по поводу отсутствия новых методов, способных помочь им разобраться в происходящем. В их рапортах описывались все более странные, непредсказуемые и запутанные случаи. Было совершенно очевидно, что методы преступников претерпевают изменения. Соответственно нуждались в изменениях и методы следственной работы. Тетен и Муллани видели в криминальном профайлинге ответ на этот всплеск иррациональной преступности. Они усвоили, каким образом метод Брассела позволяет установить поведенческие и личностные особенности разыскиваемого преступника; оставалось лишь подготовить и утвердить процесс его применения в работе. Они разработали метод увязки улик с места преступления с конкретным типом личности вероятного виновного лица. Впервые этот метод был успешно применен в расследовании трудного дела о поножовщине: изучив фактуру, Тетен безошибочно направил местных полицейских к одному из местных подростков. Это первое достижение привлекло внимание ФБР, после чего Тетену и Муллани предоставили возможность еще раз доказать эффективность их метода на примере собственного расследования. Таким делом стало похищение ребенка неподалеку от города Боузман в штате Монтана. Летом 1973 года семилетнюю Сюзан Джегер увезли из палаточного лагеря в национальном парке. Преступник похитил девочку, проделав дыру в стенке палатки, в которой она была одна. Родители ночевали в своей палатке по соседству. Местная следственная группа в течение нескольких месяцев занималась поисками, но установить местонахождение девочки так и не удалось. К 1974 году дело заглохло, и его без особого энтузиазма передали в ОПА. Такое решение было скорее знаком отчаяния, чем доверия. Теперь судьба дела была в руках Тетена, Муллани и новобранца отдела Роберта Ресслера. Команда отдела использовала основополагающий принцип профайлинга («поведение отражает свойства личности») и охарактеризовала похитителя как молодого белого мужчину, проживавшего в окрестностях Боузмана. По их описанию, это был склонный к убийствам вуайерист[16], расчленявший своих жертв и иногда сохранявший части тел в качестве сувениров. Этому описанию соответствовал главный подозреваемый по делу — двадцатидвухлетний ветеран вьетнамской войны Дэвид Майрхофер. Он был известен местным полицейским из-за его чрезмерного интереса к наблюдению за играющими на улице детьми. (В полиции были зарегистрированы многочисленные жалобы родителей на «странный интерес» Майрхофера к их детям.) Но убедительных доказательств причастности этого человека к данному преступлению не было, а без них руки следственной группы были связаны. Перелом в деле наступил через несколько месяцев, когда в той же местности пропала восемнадцатилетняя Сандра Дикман Смоллган. Некоторое время она встречалась с Майрхофером, но затем довольно резко отказалась от его ухаживаний. Ее искали несколько дней, пока наконец в сарае на окраине города не обнаружили фрагменты тела, которые, как выяснилось позднее, принадлежали Сандре. Труп девушки расчленили, сожгли, а останки спрятали в бочке. Доставленный на допрос Майрхофер категорически отрицал свою причастность и даже вызвался пройти проверку на детекторе лжи. Проверку он выдержал «на ура», и это полностью реабилитировало его в глазах местных полицейских. Впрочем, сотрудники ОПА не разделяли такой убежденности в невиновности Майрхофера. Они посчитали его расчетливым психопатом, в достаточной мере контролирующим свои эмоции для прохождения обычной проверки на полиграфе, и были уверены в его причастности к преступлению. Его действия соответствовали уже знакомой им модели поведения. Из собственного опыта сотрудникам ОПА было известно, что убийцы часто стараются каким-то образом поучаствовать в следственных действиях, что Майрхофер и сделал, сразу же вызвавшись пройти проверку на детекторе лжи. Это хороший способ наблюдения за ходом расследования с целью упреждения действий следственной группы. Но этой заинтересованностью преступники обычно себя и изобличали. Исходя из одержимости Майрхофера наблюдением за детьми, истории его отношений со второй жертвой и его горячего желания помочь расследованию, сотрудники приступили к доработке психологического портрета преступника. Они добавили одну важную новую деталь: будучи маньяком, этот человек, по всей вероятности, получает наслаждение, раз за разом мысленно воскрешая свои преступления. Этим объяснялся и интерес Майрхофера к ходу расследования, и серийность убийств. Чисто интуитивно было сделано предположение о том, что убийца может позвонить родным жертвы в эмоционально значимую для них первую годовщину похищения. Тетен велел супругам Джегер быть наготове. Он посоветовал им на всякий случай держать рядом с телефоном магнитофон. Убийца и в самом деле позвонил в первую годовщину похищения. С издевкой в голосе он сообщил безутешной миссис Джегер, что купил Сьюзен подарок на день рождения, и намекнул, что она еще жива и находится в Европе. Чтобы быть убедительнее, он даже упомянул о врожденном дефекте ногтей девочки. Для изучения записи профайлеры без промедления привлекли эксперта ФБР. По его заключению, голос на пленке скорее всего принадлежал Майрхоферу. Но этого оказалось недостаточно. Согласно законодательству штата Монтана, экспертное заключение не считается основанием для выдачи ордера на обыск или арест. Обескураженные сотрудники ОПА изменили стратегию и начали копать дальше. Во время прослушивания записи у Патрика Муллани создалось впечатление, что Майрхофер может быть подконтролен женщине. Муллани предложил миссис Джегер съездить в Монтану и потребовать от Майрхофера объяснений. Надежда была на то, что при таком проактивном подходе Майрхофер не выдержит и сознается. Миссис Джегер согласилась, однако, невзирая на ее мольбы рассказать о судьбе дочери, Майрхофер оставался спокойным и почти ничего не говорил. Тем не менее через несколько часов после возвращения миссис Джегер домой ей позвонил некий «Трэвис» и начал было говорить, что знает подробности похищения. Но не успел он продолжить, как миссис Джегер без обиняков сказала: «Ну, здравствуйте, Дэвид. Удивлена вашему звонку». Припертый к стенке Майрхофер заплакал и повесил трубку. На следующий день миссис Джегер дала письменные показания под присягой относительно сходства голоса анонимно звонившего ей по телефону с голосом Майрхофера при их личной встрече. Этих показаний было достаточно, чтобы следствие получило долгожданный ордер на обыск. В доме Майрхофера были обнаружены припрятанные останки нескольких женщин, в том числе пальцы его бывшей подруги. Он был арестован и позже, без каких-либо эмоций, сознался в убийствах Сюзан Джегер и Сандры Смоллган, а также двух мальчиков, которых вот уже несколько лет искала полиция. Через неделю Майрхофер повесился на полотенце в своей тюремной камере. Такой переход от полного отсутствия эмоций во время дачи признательных показаний к их очевидному всплеску в виде самоубийства указывал на наличие давно сформировавшегося замысла покончить с собой в случае поимки. В конце концов, он испытывал чувства только к самому себе. Изобличение Майрхофера стало первым случаем поимки серийного убийцы с помощью разработанного в ФБР новаторского метода профайлинга. Возможно, данный случай нельзя считать хрестоматийным примером профайлинга из-за скоропалительности подходов и отсутствия четкой связи между анализом и прогнозом, но тем не менее он послужил доказательством того, что у поведенческого анализа есть все возможности стать надежным инструментом следственной работы. «Если бы не профайлинг, мы бы так и не установили самого вероятного подозреваемого по этому делу, — сказал Ресслер. — И он продолжил бы убивать. Ведь у местных оперативников было сколько угодно оснований не рассматривать Майрхофера в качестве убийцы. А правильный ответ был за нами». И все же, хотя в целом Майрхофер соответствовал психологическому портрету разыскиваемого неизвестного преступника, методологическая и практическая стороны профайлинга нуждались в многочисленных доработках. Внимательно изучавшим это дело было затруднительно обнаружить какую-либо четкую связь между анализом и прогнозами профайлеров. В сущности, в данном случае многое определялось спонтанными решениями и интуацией. Ремарка Муллани: «У меня создалось впечатление, что Майрхофер может быть подконтролен женщине» показывает, что сотрудники в большей степени полагались на свои внутренние убеждения, чем на системные подходы. Ресслер понимал, что для проведения успешных расследований профайлеры нуждаются далеко не только в чутье. Им нужно опираться на некую сравнительную базу. Он воочию убедился, что чем больше информации о насильственных преступлениях накапливается в ОПА, тем успешнее работают сотрудники отдела. Закрытые дела дают базу для понимания текущих. Отчасти по этой причине он взял шефство над Дугласом в конце 1970-х годов: это была возможность делиться знаниями и информацией с новоиспеченным профайлером без заранее сформированных представлений. По той же самой причине впоследствии он проявил интерес и ко мне. Ресслер понял, что вопросы, поставленные в моем исследовании об изнасилованиях, имеют целью выявление внутренней мотивации преступника. На него произвело впечатление то, каким образом я умудрилась перевести невероятно сложную человеческую тему травмы на язык количественной информации и обоснованных научных данных. Он верил, что у меня получится применить аналогичные методы для понимания на первый взгляд иррационального мышления серийных убийц. И, что еще более важно, он верил в меня. * * * Мы с Ресслером сразу же поладили, а затем прониклись взаимным уважением друг к другу. Я высоко ценила его видение криминального профайлинга, а он ценил мою дотошность в исследовательской работе, результаты которой ложились в основу всех аспектов профайлинга. Мы решили разбить нашу работу на три этапа, каждый из которых строился на результатах предыдущего. А поскольку никто и никогда не пытался разобраться в психологии серийных убийц, нам следовало сделать так, чтобы каждый этап имел самостоятельную ценность. Первый этап был продолжением усилий Ресслера и Дугласа в области анализа безмотивных преступлений. Впрочем, мы достаточно быстро убедились, что эти преступления были отнюдь не безмотивными. Обычно в них присутствовала сексуальная подоплека, часто остававшаяся незамеченной в ходе первоначального расследования. Наша цель состояла в создании некоего каталога типов преступников с тем, чтобы можно было сопоставлять их схожести и различия. На втором этапе рассматривались серийные убийцы. Он был ориентирован на анализ информации из архивов полиции, судебных дел и, самое главное, из интервью с тридцатью шестью осужденными убийцами, в преступлениях которых присутствовали элементы сексуального насилия. Задача второго этапа состояла в том, чтобы проникнуть в глубины сознания преступников и увидеть их истинную сущность, определяемую моделями поведения и поступками. Третий этап предусматривал развитие собственно криминального профайлинга. Это была своего рода квинтэссенция знаний, почерпнутых в ходе первого и второго этапов. Понимая устройство сознания убийцы в виде набора основных составляющих психики, поведения, фантазий и интенций[17], мы сможем использовать эти сведения в процессе создания психологического портрета преступника. Мы понимали свою задачу именно так, поскольку, по сути своей, серийные убийцы следуют определенной модели поведения. И при ближайшем рассмотрении становятся понятными даже их самые иррациональные действия. Еще в самом начале первого этапа работы мы пришли к выводу о том, что в картине преступления обычно присутствуют закономерности, позволяющие определить его принадлежность к одному из трех типов. Это организованные (спланированные и продуманные), дезорганизованные (незапланированные и спонтанные) или смешанные (сочетающие в себе особенности как организованных, так и дезорганизованных) преступления. Различия между ними связаны с появлением и развитием фантазий об убийстве. Организованный убийца всегда имеет четкий план и выслеживает или поджидает подходящую жертву. Импульсивную агрессию дезорганизованного убийцы провоцирует некое событие. А убийца смешанного типа обычно действует по заранее намеченному плану, но если происходит «сбой», то преступник мгновенно превращается в дезорганизованного. Эта классификация не только стала основополагающим элементом нашего способа определения типа личности и модели поведения, но и позволяла правоохранительным органам более четко описывать и понимать различные виды насильственных преступлений. Приняв эту классификацию, мы распределили тридцать шесть осужденных убийц на организованных и дезорганизованных, чтобы более детально описать модели поведения и личностные особенности, присущие каждой из этих групп. При этом обнаружились удивительные закономерности. Так, организованные преступники обычно имели средний или выше среднего уровень интеллектуального развития, но отдавали предпочтение неквалифицированному и низкооплачиваемому труду. Обычно они росли в достаточно стабильных семьях, были общительными, социально адаптированными и сексуально грамотными людьми. В том, что касалось их преступлений, они были более методичными и уделяли особое внимание тому, чтобы избежать ареста. Как правило, их нападения можно было связать со стрессом или провоцирующим событием, но они были достаточно осторожны в выборе жертв — практически всегда это были одиноко живущие женщины. Кроме того, в большинстве своем организованные преступники имели привычку брать «сувениры» в память о жертве. Часто они хранили газетные вырезки и другие реликвии, помогавшие продлевать удовольствие от совершенного преступления. В большинстве случаев чем дольше им удавалось избегать поимки, тем агрессивнее и регулярнее становились их нападения. В свою очередь, дезорганизованные преступники, как правило, обладали умственными способностями ниже среднего, росли в нестабильных семьях, работали от случая к случаю и обычно жили одни или с родителями. Они не адаптировались социально, имели прирожденную склонность к обсессиям[18] и могли не испытывать полового удовольствия или питать отвращение к половым сношениям. Свои преступления дезорганизованные убийцы совершали импульсивно, практически не задумываясь о возможности поимки. Часто их жертвами были знакомые. Они бывали крайне жестоки как в способах нападения, так и в последующем изувечивании тел. Благодаря неподготовленности преступлений и уликам, присутствовавшим в постпреступном поведении, таких убийц было легче поймать.