Потом ещё всем отделением зачем-то фотографировались – всей компанией, и каждый отдельно с Владимиром Ивановичем, и к отходу теплохода они едва не опоздали!.. Вернее, опоздали бы, если б капитан Воробьёв не распорядился «доставить гостей по назначению», и таким образом они прибыли к трапу в полицейской машине. Теплоход уже гудел на всю реку горделивым басом, и со всех палуб на них, выбирающихся из машины, смотрели пассажиры!.. Ещё одна полицейская машина стояла на опустевшей пристани, и навстречу им попались люди в форме, которые тоже проводили всю компанию глазами. Когда они поднимались по сходням, Таша споткнулась и схватилась за Богдана, который шёл впереди. Тот оглянулся. – Хорошие же мыши, – сказала она какую-то ерунду. – Всем нравятся. Туристы фотографируются, дети мороженое едят. Зачем их краской?.. Богдан ускорил шаг и почти бегом бросился прочь по палубе. Таша, держась рукой за ухо, побрела к лестнице наверх, а Наталья Павловна что-то негромко сказала Степану Петровичу. Тот подумал немного и взял Ташу за руку. Она посмотрела на него. – Пойдём со мной, – душевно предложил Степан Петрович. – Пойдём… Он хотел добавить «дочка», но вовремя остановил себя. Таше к этому моменту было уже решительно всё равно, куда её ведёт этот самый Степан Петрович. В ухе гудел набат, и было больно так, что ломило зубы и локти. И очень холодно, просто невозможно холодно! Как это ему не холодно в одной футболке?.. – Я вас наверху подожду, – сказала Наталья Павловна откуда-то издалека. – Я на это не могу смотреть, в обморок упаду. Мы с Герцогом к Розалии Карловне заглянем. Степан Петрович зачем-то привёл Ташу в медпункт. Она не сразу сообразила, что это медпункт, только когда из-за железного шкафчика вышел теплоходный доктор Сергей Семёнович, вытирая руки вафельным полотенцем, и уставился на них, сделав вопросительное лицо. Вафельное полотенце напоминало о чём-то неприятном и гадком, произошедшем в полицейском участке. – Ухо болит, – сказал Степан Петрович, кивнув на Ташу. – Как я понимаю, сильно. – Девушка, – громко позвал доктор, усаживаясь напротив, – вы на ухо жалуетесь? – Набат, – выговорила Таша и улыбнулась, – как будто колокол бьёт. Можно попить? – Попи-и-ить? – удивился доктор. – Конечно, конечно, можно и попить! Сейчас попьём! Он нацепил на лоб круглое зеркало с дыркой посередине, придвинулся и крепкой, холодной, волосатой рукой взял Ташино ухо и оттянул. Внутри головы что-то лопнуло, и стало так больно, что она тихонько взвыла и попыталась вырваться. – Ну-ну-ну, – сказал доктор, не отпуская уха, – не так уж и больно, я скажу, когда будет больно… Головку вот так набочок, ну-ка, и ещё вот так… Он крутил в руках Ташину голову, как какой-то посторонний, не принадлежащий Таше предмет, и всё нацеливался круглым зеркалом на ухо. От всполохов света в этом зеркале Таше становилось ещё больнее. – Ну, конечно, – с удовольствием сказал доктор наконец, – там не набат, там целый… набатище. И назревший уже! Давно болит-то? – Со вчерашнего дня. Нет, с сегодняшнего… Я не помню. – Ну, видно, после купания обострился! Нарыв давний, не вчерашний. После холодной воды разнесло его. Доктор говорил и что-то делал возле железного шкафа, звякали железки, хрустнула ампула, запахло спиртом. Загорелся синий огонь над небольшой горелкой, и Таша вдруг сообразила, что все эти железки, горелки и ампулы предназначены для неё, как пыточные орудия, для того, чтобы сделать больно! И ей стало так страшно!.. – Ну-ну-ну, – повторил доктор, поглядывая на неё, – в обморок сейчас не будем падать, зачем нам падать! Вы кто? Муж? Вот ватка с нашатырём, дайте ей подышать и подержите её покрепче. – Не надо, – выговорили Ташины губы, – не надо, я не хочу… – Милая, у тебя там нарыв с кулак величиной! Ну, вдохни, вдохни поглубже!.. – Обезболивающее уколите, – откуда-то издалека сказал Степан Петрович. Таша подумала в панике – раз здесь Степан Петрович, значит, может быть, она не умрёт. Он не даст её в обиду. Он о ней заботится. Он прогонит этого в белом халате с его пыточными инструментами, как прогнал тех, которые дрались возле памятника. Огненными от температуры и страха пальцами она впилась в чью-то руку и замотала головой. – Подержите её, я сказал!.. Ташина голова сама по себе наклонилась, никак не получалось вырваться, шевельнуться, и было очень страшно, так страшно! …Никакой боли она не почувствовала. Только в ухе вдруг стало горячо и приятно – так горячо, что от удовольствия и тепла она закрыла глаза, – потом что-то полилось, и лилось довольно долго. – …А вы – обезболивающее колоть! – приговаривал сверху доктор Сергей Семёнович. – Чего обезболивать, там выболело всё давно! Ну, как ты там, маленькая? Терпишь? – Да мне не больно, – сказала Таша нормальным голосом, – шее неудобно. – Ну! Мало ли чего неудобно! Сейчас будет удобно! Та-ак, теперь пощиплет маленько… Щипало тоже не слишком, вполне терпимо. – А теперь тампончик… Ну вот! И все дела. Конец мучениям. А, маленькая? Ташина голова вернулась на место. Таша помотала ею из стороны в сторону. В ухе по-прежнему разливались тепло и приятность, и не было ни набата, ни колокола. Видимо, он уехал в тобольскую ссылку навсегда!.. И это было такое облегчение! Зубы перестали болеть, и локти, моментально, как по волшебству!.. – Что ж ты целый день терпела, – продолжал Сергей Семёнович. – Ушная боль, как и зубная, – это дело такое. Само не пройдёт. – А я думала, пройдёт. – Таша оглянулась на Степана. Она продолжала держать его за руку и сообразила отпустить только сейчас, когда оглянулась и он ей улыбнулся. Он был бледен нездоровой зелёной бледностью, и когда Таша разжала пальцы, зачем-то понюхал ватку с нашатырём. – Что? – развеселился доктор. – Страху и на вас нагнал?! Нехорошо?! – Да что-то не очень, – признался Степан Петрович. – Правильно сделали, что пришли. А то бы всю ночь промучились, да и температура долбанула. К утру бы он сам прорвался, но мучиться-то зачем? Нам мучения ни к чему, мы тут все на отдыхе! Только некоторые на службе… Таше стало легко и весело, как собаке, у которой вынули из лапы занозу, и она поняла, что ничего страшного нет и больно уже не будет, во все стороны крутила головой, трогала под кудрями своё ухо, улыбалась и благодарила. – Да будет тебе, – сказал в конце концов доктор. – Подумаешь, нарыв вскрыл! Где ты ухо-то застудила? Небось в холода купаться ездила? – Ездила, – с удовольствием подтвердила Таша, хотя никуда она не ездила. С неделю назад попала под сильный дождь, а домой она вернуться не могла, так и проходила до утра в мокром, тогда, наверное, и застудила!.. Но сейчас вспоминать об этом тоже было почему-то весело. – А когда в воду прыгнула, он и обострился. Ухо у тебя небось давно побаливало. – Побаливало, – согласилась Таша с удовольствием, – только я внимания не обращала. – Сегодня не купайся и завтра тоже воздержись. Хочешь, с утра зайди, я тебе его разок промою. Или сама! Вот палочки ватные, а вот перекись водорода. Сейчас я тебе тампон с димексидом положил. Ты его до утра не вынимай. – Спасибо! – возликовала Таша, принимая палочки и флакон тёмного стекла, как подарок. Доктор положил ей руку на лоб и, кажется, сам удивился: – И температура сразу упала! Ты гляди!.. Вот за что люблю свою работу – раз, и всё прошло. Это тебе не в больничке, где оперировать надо, потом ещё выхаживать, лечить по-всякому! А у нас – йодом помазал, нарыв вскрыл, и здоров! Но если по палубе будешь прогуливаться, платок надень, или что вы там нынче все носите… Они вышли из медпункта и посмотрели друг на друга – совершенно счастливая Таша и немного зеленоватый Степан Петрович. – Спасибо! – возликовала она теперь уже в адрес Степана. – Как это вы догадались, что там просто… что просто ухо болит?! – Да ты весь день за него держалась. – А я думаю: что со мной такое? Тошнит даже! И ходить трудно. – Да из тебя полстакана гноя вылилось! – И Степан Петрович позеленел ещё больше. – Вы бы не смотрели! – сказала Таша. …Как, оказывается, легко и приятно жить, когда в ухе не бьёт набат, ноги не заплетаются, не сохнет во рту и хочется есть! Оказывается, это так прекрасно – вдруг захотеть есть!.. – Слушай, – предложил Степан Петрович, – давай посидим немножко. Вот прямо здесь. Таша послушно плюхнулась в полосатый шезлонг – что ж, она с удовольствием посидит! Сидеть на палубе тёплым летним вечером – такая красота! – Нужно Наталье Павловне сказать, – говорила она, – чтобы не волновалась. Она так на меня смотрела, как будто я тяжелобольной или раненый! Слушайте, я перекись в медпункте забыла! Степан пристроил ноги на какую-то подставку и закинул руки за голову. – Я в медпункте чуть в обморок не упал, – пожаловался он. – Не могу на всё это дело смотреть! А по молодости, представляешь, хотел в медицинский идти.