Эстибалис опомнилась и попыталась ее схватить, но насекомое пролетело над нашими головами и за долю секунды оказалось довольно далеко, удаляясь в сторону руин древней деревни Гастейс, укрытых пластиковым колпаком. – Мы должны ее поймать, – сказала напарница, блуждая взглядом по потолку. – Если с ее помощью было совершено преступление, она станет главной уликой в расследовании. – Поймать? Расстояние от апсиды до входа девяносто шесть метров! Не делай такое лицо, – сказал я, заметив, как Эсти на меня смотрит. – Каждый раз, когда в Виторию приезжает кто-то из знакомых, я вожу его на экскурсию по этому собору. Эстибалис вздохнула и подошла к убитым. – Ладно, забудем пока про пчелу. Скажи, ты видишь следы сексуального насилия? – Нет. – Я снова подошел к трупам. – Половые органы девушки выглядят нетронутыми. Спросим судмедэксперта; кажется, она закончила разговор с судьей. – Ваша честь… – сказала Эстибалис, машинально пригладив волосы, торчавшие из-под шлема, и убирая их в хвостик. – Добрый вечер, – отозвался судья Олано. – Мой секретарь оставит вам акт о визуальном осмотре, чтобы вы его подписали. Лично с меня достаточно для выходного дня. – И не говорите, – пробормотал я. Судья поспешно вышел из часовни, оставив нас один на один с судмедэкспертом. – Вы нашли биологические материалы, доктор? – поинтересовался я. – Мы осмотрели тела и поверхность пола с помощью УФ-лампы, – сказала она. – Никаких следов крови. Заодно поискали следы спермы с лампой Вуда, но их тоже не обнаружилось. В любом случае будем ждать аутопсию, она даст более точные результаты. Боюсь, нас ожидает непростое расследование. Что-то еще, коллеги? – Нет, доктор. Пока нет, – улыбнулась на прощание Эстибалис. Как только судмедэксперт исчезла, она повернулась ко мне. – Итак, Унаи, каково твое мнение? – Тела обнажены, и во всей этой сцене явно присутствует выраженный сексуальный подтекст: жертвы похожи на влюбленных, к тому же эти руки на щеках. Думаю, все это было сделано уже посмертно, когда убийца перенес их сюда и уложил тела в направлении… Я достал из кармана мобильник и открыл приложение, служившее компасом. Присел на корточки и некоторое время сидел, не шевелясь. – Они ориентированы в ту сторону, где во время зимнего солнцестояния встает солнце, – сообщил я. – Поясни; я не дитя гор, которое, подобно тебе, по выходным сливается с матерью-природой. – Ни с чем я не сливаюсь, езжу всего-навсего помочь деду с огородом. Если у тебя был дед девяносто четырех лет, не желающий жить, как обычный пенсионер, ты бы делала то же самое. А отвечая на твой вопрос – тела ориентированы на северо-запад. «Как и первые убитые в дольмене, – обеспокоенно подумал я. – Тревожный сигнал». Но вслух ничего не сказал. Я не хотел противоречить сам себе, Эстибалис не должна была заметить, что, несмотря на все мои попытки выкинуть из головы старое дело, я продолжал сравнивать нынешнее убийство с нашими подростковыми кошмарами. Возможно, как и сама Эсти. Внутри у меня что-то дрогнуло. Я не мог не думать о том, что дышу одним воздухом с убийцей. Что всего несколько часов назад говнюк и психопат занимал то же положение в пространстве, что и я. Я всматривался в неподвижный воздух собора, будто в нем могли остаться его следы. Я словно узнавал его шаги, видел его поступь на быстрой перемотке в своем воображении. Как он притащил тела, как, не оставляя следов, укладывал их в часовне. Я точно знал, что это был человек скрупулезный и что похожие вещи он делал и раньше. В тот вечер он совершал злодеяние не в первый раз. Оставалось лишь увидеть его лицо. Я отказывался верить в то, что загадка проста и все настолько безоговорочно: решение принято еще до того, как рассмотрены все детали. Эстибалис наблюдала за мной, ожидая, пока я покину ментальные лабиринты, в которых иногда подолгу блуждал. Она хорошо меня знала и уважала мое молчание, равно как и другие привычки. Наконец я встал, мы переглянулись и поняли, что оба на десять лет моложе исследователей, которые полчаса назад вошли в этот храм. – Ладно, Унаи. А что говорит тебе твой перфекционизм? – Убийца – человек крайне щепетильный. Это не спонтанная вспышка агрессии. Готов поклясться, что он не был знаком с жертвами и выбирал их случайно. Кроме того, абсолютный контроль над ситуацией. Но больше всего меня тревожит отсутствие следов и других улик. Это означает, что у него почти профессиональный криминальный почерк, и это меня очень беспокоит. – Что еще? – настаивала Эсти, догадываясь, что я не все сказал и всего лишь размышлял вслух в ее присутствии. Мы часто так делали: когда размышляешь вслух, голова работает быстрее и лучше. – Глаза у жертв открыты; это указывает на то, что убийца не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Признак психопатии, – продолжал я. – Признаки спонтанности? – Не вижу ни одного. Как правило, спонтанные убийцы оставляют после себя множество следов беспорядочного и жестокого насилия. Уродуют лица, меняя черты до неузнаваемости, оставляют следы первого попавшегося под руку орудия, например палок или камней. Здесь же все иначе. Парень не психотик. Похоже, он психопат или социопат: аккуратен, склонен к планированию, у него нет умственных проблем, иначе говоря, он полностью вменяем. Не могу понять, каким оружием он совершал убийства. С помощью пчелиного яда? Тогда это похоже на фетиш. – Предметы, которые обычно не являются оружием, для него имеют особое значение, – вслух заключила Эстибалис. – Похоже на то, – я кивнул. – Надо узнать, какой яд использовал убийца двадцать лет назад. Как только вернемся в офис, запросим старые отчеты. Если мы допустим, что это убийство – продолжение серии из четырех убийств, начатой в девяносто шестом году, мы также вынуждены принять гипотезу о передышке, продлившейся два десятилетия. Когда речь идет об организованных серийных убийствах, долгий период ожидания означает, что личность психопата уравновешена. По статистике, это недели или месяцы. Ты хоть представляешь, с кем мы имеем дело, если этот парень способен на двадцать лет ожидания? – Говорить придется тебе, Унаи. Скажи это во всеуслышание, потому что вся Витория будет об этом спрашивать. Через несколько часов новость возглавит топ новостей, и нам надо подготовить заранее ответ, который мы дадим, когда на нас обрушится пресса. Я вздохнул. – Хорошо. Что-нибудь придумаю; надеюсь, у меня получится. – Давай думай. Внезапно предчувствие опустилось мне на левое плечо, как черная бабочка. Я понял, что оно меня не обманывает: если у меня был стеклянный шар, орудие для предсказания будущего, если я знал заранее, что вынужден буду возглавить это расследование, я никогда не пошел бы работать в отдел по расследованию убийств. Да, именно так. Остался бы в Вильяверде, сеял бы пшеницу вместе с дедушкой. Потому что мне не хотелось участвовать в этом расследовании. Именно в этом – не хотелось. В любом другом – пожалуйста… Да, я все обдумал, я готовился годами и неплохо справлялся со своей работой. Хорошая статистика, успешные расследования за разумный период времени, похвалы от начальства и дружеские похлопывания по спине. Но только не этот случай, не новый Тасио Ортис де Сарате. Я должен был все это озвучить, сформулировать, высказать, чтобы мысли перестали быть навязчивым шумом в голове. «Договорились, – заключил я. – Я все скажу». – Какого черта Тасио снова взялся за убийства – двадцать лет спустя и в той же манере, – если сейчас он заперт в тюрьме Сабалья? Может ли человек, каким бы дьяволом он ни был, находиться одновременно в двух местах? 2. Арки День Сантьяго, 25 июля, понедельник Меня восхищала загадочная симметрия этих случаев. Двое убитых, чей возраст заканчивается на ноль или на пятерку… Убийца и полицейский похожи друг на друга как две капли воды… Но тот факт, что преступления прекратились, когда Тасио оказался за решеткой, и возобновились, когда его вот-вот должны были выпустить, не вмещался ни в какие схемы… Это не давало мне спать и, честно сказать, по-своему восхищало. Я вскочил в шесть утра, проснувшись внезапно и не в силах снова уснуть. Отчасти потому, что внизу под моим деревянным балконом на площади Белой Богородицы все еще праздновали День блузы, как будто дело происходит не ранним утром. А еще я предчувствовал трудный день: столкновение с прессой, выслушивание указаний комиссара Медины… Предстояло утомительное хождение по кабинетам, и надо было перевести дух, чтобы хорошенько к нему подготовиться. Я надел беговые кроссовки, сбежал вниз по лестнице и толкнул входную дверь, отделявшую меня от сердца Витории. Пару лет назад я снял неплохую квартиру в самом центре города. Одна моя знакомая, работавшая в «Пералес», риелторской фирме, занимающейся арендой в пределах города, осталась моим должником после того, как я помог ей получить запретительный ордер, ограждавший ее от посягательств слишком настойчивого бывшего поклонника. К слову сказать, редкостного козла. Бегонья была мне очень признательна за эту услугу. И, зная, что после всего того, что произошло с Паулой и моими детьми, я ищу квартиру, предложила мне этот редкий вариант, который даже не успела внести в список на сайте своей конторы. Однокомнатная квартира со свежим ремонтом. Пожилые соседи, добродушные, но безнадежно глухие. Отличный вид с третьего этажа. Правда, без лифта. Места хватало только для меня одного, больше никто туда не поместился бы, иначе говоря – не квартирка, а чудо. Я выскочил на тротуар, пересекая потоки людей, возвращавшихся домой и представлявших собой чуть ли не процессию. Разговоры стихали, шаги тяжелели; кто-то, ша-таясь, стоял возле обувного магазина, пьяный в стельку. Я обошел толпу и затрусил по менее людным улицам. Пересек площадь и очутился на улице Дипутасьон, затем на Сиервас-де-Хесус и пересек весь Средневековый квартал, пока через полчаса не взбежал на склон Сан-Франсиско, чувствуя себя более свежим и отдохнувшим, затем устремился в Акри… вот и она, таинственная бегунья, с которой в последние недели я встречался каждое утро. Единственный человек, достаточно сумасшедший или мотивированный, чтобы, подобно мне, бегать по городу в шесть утра. Она сторонилась узких переулков, держалась подальше от теней, всегда бежала по центру мостовой, поближе к фонарям, и носила на шее яркий свисток. Осторожный человек. Точнее, хорошо осознающий опасность. Возможно, на нее уже кто-то покушался, а может, она боялась, что нападут. Тем не менее бегала навстречу заре почти ежедневно в течение всей недели. Я замедлил трусцу, когда достиг последнего пролета крытой галереи, увенчанной арками. Мне не хотелось, чтобы все это выглядело так, будто я ее преследую. Не хотелось ее пугать, к тому же я ее не преследовал, хотя эта девушка с темной косой и в не очень подходящей для бега шапке интересовала меня больше, чем я готов был признаться. Я отвлекся, рассматривая гигантский плакат, висевший на стене и рекламировавший мюзикл «Моби Дик» в Главном театре. «Зовите меня Исмаил, – думал я, вспоминая первые строчки романа. – Несколько лет тому назад – когда именно, не важно – я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось денег, а на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной стороны. Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение»[9]. Однако, к моему удивлению, она заговорила первая, выведя меня из раздумий. Остановившись на эспланаде напротив входа в церковь Сан-Мигель, подошла к бронзовой статуе Кальдерона, поставила ногу на перила и начала растяжку. Я прошел мимо, вежливо делая вид, что не замечаю ее, но она подняла голову. – Что же ты не гуляешь со всеми по городу? – Она усмехнулась. Ее чистая свежая энергия коснулась меня, и я остановился. – Вариантов два: или ты не блуза[10], или слишком любишь бегать. «Ничего-то ты не понимаешь…» – Боюсь, ни то ни другое, – ответил я, надеясь, что не слишком вспотел. – А может, обе причины вместе. Я никогда не видел ее лица и ни разу не замечал, чтобы она останавливалась. Лицо у нее было узкое, его выражение – дружелюбное. В бледном свете фонарей цвет глаз определить было сложно. Высокого роста, с очень белой кожей. Приятная, привлекательная девушка. Все одновременно. И в то же время она казалась холодной, далекой. – А ты? – спросил я, оставаясь на почтительном расстоянии. – Тебе нравится быть не такой, как все? – Это единственное время дня, когда я могу побыть наедине с собой.