– Не обращайте внимания на этих кретинок, – говорит Лу́на. – Они слишком вживаются в роль. Проходя мимо гримерных, Майлс старается не смотреть на артисток и их наряды, оскорбление памяти мужчин. Они снова поднимаются по лестнице и наконец заходят в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Хочется надеяться, что это Даллас, склонившаяся за столом. Свет проникает сквозь ее редеющие пепельно-серые волосы, образуя нимб и подчеркивая форму черепа. Не ангел, а ведьма. Старая, дряхлая, немощная карга в блестящем трико из зеленого велюра. Даллас откладывает ручку и смотрит на вошедших поверх очков. – Вы, должно быть, наши африканцы. Хм. Я автоматически предположила, что вы будете черными. – Мне часто приходится с этим сталкиваться, – говорит мама. Старуха с трудом поднимается на ноги и ковыляет к ним, тяжело опираясь на палочку. Помимо воли Майлс замечает, что рукоятка у палочки в виде серебряного члена. – Значит, это из-за вас столько шума, да? Не считай себя чем-то особенным. У нас тут работают полно мужчин-трансвеститов. Хотя ты будешь первым производителем спермы. – Но они же не настоящие мужчины! – Майлс! – Мама потрясена, это написано у нее на лице. – Где твое воспитание! – Нет, я хочу сказать, они… просто… – Он осекается. Ему хочется закончить: «Церковь учит, что тело – это храм, созданный богом для того, чтобы человек жил в нем, и нужно верить в его любовь и в то, каким он тебя сотворил». Но затем он вспоминает Щедрость и то, как она топила эту частицу себя до тех пор, пока та не утонула. Спасательный круг наоборот. Он сбит с толку, он устал постоянно быть в бегах. И еще ему хочется есть. – Вы торгуете секс-рабынями? – спрашивает Майлс, стараясь развернуть все наоборот, унять бурление у него в желудке, стиснутом Раковыми пальцами. Даллас ошеломлена, затем она широко улыбается, открывая желтые зубы. – Ха! Давай выясним все начистоту. Нет, извини, вынуждена тебя разочаровать. – Мы все лицензированные хозяева, благодаря Закону о сексе! – вставляет Лу́на. – Мы платим за право ставить здесь свои спектакли. Слишком много, как кое-кто считает. – Надеюсь, ты не относишься к этим «кое-кому», – замечает Даллас, поднимая одну выщипанную бровь. – Я тут ни при чем, леди-босс! Я счастлива, словно устрица! – Снова ты о своем влагалище? – скрипит карга. – Кстати, дорогие, вы сами почти совсем голые. Лу́на, окажи любезность, снабди этих замечательных людей какой-нибудь одеждой. Есть хотите? Принеси меню. Еда у нас хорошая, на «Мишленовскую» звезду[110]. Неофициально, поймите меня правильно, но мы знаем, чего хотят наши клиентки. Наши завсегдатаи – классные возбужденные стервы. Майлс хмурится, и Даллас хихикает. – Не воспринимай все так серьезно, малыш! Это же чистые фантазии. И как знать, иногда расцветает романтическое чувство. Настанет день, и ты полюбишь. Это так прекрасно. А сейчас мы с твоей мамой должны заняться делом. Нам нужно обсудить детали трансатлантического путешествия. Не хочешь сбегать вместе с Лу́ной? Она подберет вам какую-нибудь одежду, даст чем перекусить и покажет, где устроиться на ночлег. Майлс сверлит мать лазерными лучами своих глаз, показывая всем своим видом: «Не заставляй меня идти вместе с ней, разве ты не видишь, что здесь происходит?» Но мама уже подпала под ведьмины чары, она опускается в кресло. – Все в порядке, Майлс. Здесь мы в безопасности. Так сказала Кел. 55. Коул: Забыть о чести – Выпить не хотите? – предлагает Даллас. – Ухаживайте за собой сами. Мне нельзя чересчур перегружать ногу. Артрит – страшная штука. Когда слишком много времени работаешь на высоких каблуках, суставы безнадежно калечатся. – Вы были танцовщицей? – Коул наливает себе виски из графина на столике, глядя на фотографии на стене, изображающие молодую крашеную блондинку в джинсовой жилетке и высоких ковбойских сапогах – и только, оглядывающуюся через плечо назад, на свою голую аппетитную попку. Черно-белая фотография придорожного бара, вырезка из газеты за 1997 год: «Заместитель мэра Финикса задержан во время облавы в известном стриптиз-клубе». Виски обжигает ободранные губы, но тепло разливается по груди, расслабляет напряженные плечи. Господи, как же ей этого не хватало! – Лучшей в Аризоне. Добилась кое-чего и в 92-м открыла собственное заведение, «Диаблос». Должна вам сказать, удовлетворить мужчин гораздо легче, чем женщин. Возвращается Лу́на с джинсами и клетчатой рубашкой. Переодеваясь прямо в кабинете Даллас, Коул приходит к выводу, что это маскарадный костюм из серии «папа-бухгалтер». – Не беспокойтесь насчет мальчишки. Он смотрит телевизор. На кухне ему приготовили гамбургер с цукини. Я подумала, зелень ему не помешает. У меня у самой тоже были дети, – говорит Лу́на. – Я знаю, что это такое. Их уже нет в живых, можете не спрашивать. Сопутствующие инфекционные заболевания. – Простите. – Коул чувствует, какими фальшивыми звучат эти слова, затасканные бесконечным повторением, не только в Церкви, но и в каждом разговоре с начала проклятой эпидемии. Это не утешение, а признание общей боли. – Да, вот как все получилось, – вздыхает Лу́на. – А вы сами не хотите гамбургер? С грибами, мой любимый, особенно с острым корейским соусом. – Это было бы просто замечательно. – Как будто ей есть какое-то дело до еды: в настоящий момент она готова есть опилки. – А теперь я уполномочена сказать вам, что, хотя ваш рейс уже оплачен и сегодня ночью вы должны подняться на борт, есть мнение, что вы должны остаться и вступить в борьбу за свои права, – говорит Даллас. – Ваше дело может стать знаменательной вехой. Подумайте о других семьях. Других мальчиках и их матерях, застрявших там, где они не хотят быть. – Нет. Спасибо. Я уже думала об этом. Мы просто хотим вернуться домой. Я не хочу спорить с вами и с кем бы то ни было еще. Не хочу быть подопытной крысой, завязшей в юридической трясине. Мы хотим вернуться домой. – Разумеется. Иногда просто не хочется ввязываться в неприятности. Когда мой бывший муж подал на меня в суд, требуя отдать ему клуб, я уступила ему и стала библиотекаршей. Не смейтесь. Я собрала вещи, перебралась в Нью-Мексико и получила диплом на вечерних курсах. Коул подумывает о том, чтобы налить себе еще виски, но нет, ей нужно сохранить голову трезвой. – Знаете, – подначивает она Даллас, – обыкновенно происходит обратное: библиотекарша снимает очки, распускает волосы и дает свободу спрятанному в груди сексуальному котенку. Стриптизерши не вешают на стену туфли на шпильках, чтобы засесть за каталогами. – Вы не слишком-то заводитесь. Что определенно можно сказать про падших женщин – так это то, что они определенно неуклюжие. – И как раз тогда, когда ты думаешь, что наконец выбралась… – Ты падаешь снова. Вся штука в том, чтобы падать лучше и красивее, чем в предыдущий раз. Падать стильно. – Вы сказали – сегодня ночью? – вдруг доходит до Коул. – Прямо сегодня ночью? – В два часа. Мы отплывем от частного причала в Саут-Бич и доставим вас на борт. Катер поведет Лу́на. Переправит вас на «Принцессу Диану», это бывший контейнеровоз, в настоящее время стоящий на якоре в международных водах, перед тем как двинуться в долгий обратный путь на Филиппины. Он сможет остановиться рядом с Африкой… – Это не континент, а страна, – машинально поправляет Коул. – Извините, получилось автоматически. – Где-нибудь у африканского побережья. Где именно, будет решено по пути. – Моя сестра. Я не знаю, успеет ли она добраться сюда вовремя, до двух часов ночи. Вы можете дать мне координаты причала? Чтобы мы встретились там? – Ваша подруга ни словом не обмолвилась о третьем пассажире. – Ситуация изменилась. Долго объяснять. – Ладно, деньги ваши. Но вам нужно позвонить ей, выяснить, где она, успеет ли добраться сюда. Я не хочу ни у кого отнимать время, потому что время дорого стоит. Что касается документов, вы берете паспорта двух моих девочек. Ну да, трех. Что, конечно, низко и подло – красть документы у тружениц секса. Как вы могли? – мрачно подмигивает старуха. – Наверное, мы низкие и подлые люди. – Коул достает украденный телефон и отправляет указания на электронную почту Билли, напоминая не опаздывать. – Вам уже приходилось проделывать такое раньше? – спрашивает она у Даллас. – Милочка, я занималась подобными вещами всю свою жизнь. «Женская железная дорога»[111]. Раньше мы помогали жертвам домашнего насилия. Теперь таких меньше. Но по-прежнему бывают. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Коул готова потонуть в ее голосе, в ее рассказах. Всему виной тепло кабинета, алкоголь, предвкушение безопасности. – Спасибо. – Спасибо вашей подруге Кел. Взяла кредит, чтобы заплатить за вас. – Старуха поднимает брови, увидев удивление Коул. – Милочка, вы думали, что за дорогу через Атлантику можно расплатиться какими-то жалкими несколькими сотнями долларов? И тут в кабинет врывается Лу́на на грани истерики. – Быстрее, пожалуйста! Я не знаю, куда он пропал. Он сказал, что хочет выпить воды. И теперь его нет нигде в клубе. Простите! Коул поскальзывается на лестнице – так она спешит спуститься вниз. Она падает на копчик, у нее перехватывает дыхание. Схватившись за перила, она поднимается на ноги, все ее тело болит, все шрамы Умерщвления отзываются тупыми отголосками страха, стиснувшего ей грудь. – Майлс! – кричит она, выбежав на улицу. Она хватает вышибалу за грудки. – Где он? Куда он пошел? Почему вы его не остановили? – Ваш ребенок? Я его не видела. Разве его нет внутри? – Должно быть, он вышел через черный вход, – говорит Лу́на. – В переулок. Простите, простите! Коул отрывается от них. Выкрикивая его имя, всматриваясь в темноту в поисках характерной копны волос, широких шагов. – Майлс! – завывает она в ночи. – Майлс! Дождь усиливается. Клетчатая рубашка промокает насквозь, волосы прилипают к черепу. Думай, крошка!