Мы сидим в баре гостиницы где-то в Найроби, а может быть, в Лусаке, раскрывать это я не имею права. Очевидно, что «Питер» – не настоящее его имя, но никакого другого он мне не назвал. – Нужно жить внутри своей «второй я», – говорит Питер, выпуская дым из ярко-розовых губ в тон тюрбану на голове. – Нужно полностью с ней срастись. – Он отмечает, что на самом деле не курит, словно это самая хитрая деталь его маскарада. – Ему еще многому нужно учиться, – замечает его спутница Джози, с которой они неразлучны уже двадцать лет. На ней ярко-бирюзовое платье с глухим воротником под джинсовой курткой. Она стеснительная, а может быть, пугливая, с большими черными глазами, внимательно смотрящими из-под густых ресниц. Джози называет себя «мудоко-дака», на языке ланги[54] «альтернативный пол», что-то вроде индийской «хиджиры» или американского «двойного духа», и предпочитает, чтобы к ней обращались «она», в то время как Питер под женской одеждой по-прежнему идентифицирует себя как мужчина. – У нас все хорошо, правда, малыш? – Смягчившись, Питер берет ее за руку. – Мы много передвигаемся. – Заводить друзей трудно, – соглашается Джози. – Наверное, это тяжело. – Нет, ну, все наше барахло у нас в машине, портативный проигрыватель компакт-дисков и все альбомы Фелы Кути[55], какие он только записал. – Это правда. – Питер смеется, несколько расслабившись, и я получаю некоторое представление о том, каково им приходится вдвоем. – И джаз, ты любишь джаз. – Да, но порой мне от него становится грустно, – признаётся Джози. Похоже, он хочет что-то добавить, однако Питер останавливает его, сжимая ему руку. Они согласились встретиться со мной только потому, что я обещала передать кое-какую информацию одной адвокатше в Мюнхене, которая, как они надеются, сможет им помочь. Есть веская причина, почему эти двое в бегах; вот почему все фотографии, сопровождающие данную статью, показывают только безобидные детали: кроссовки Питера, очки на приборной панели его машины – ничего такого, что может раскрыть личность этих людей или их местонахождение. – Я совершил кое-что плохое, – говорит Питер. – Достаточно плохое, чтобы отправиться за решетку. Я пытаюсь рассказать ему про панафриканскую амнистию. Во всей Африке к югу от Сахары осталось лишь два миллиона мужчин, и возглавляемые женщинами правительства всех стран готовы простить им многие прегрешения. Многие страны Черного континента от Сьерра-Леоне до Южной Африки пытаются построить более справедливое и равноправное общество, отменяя законы против гомосексуализма, переоборудуя тюрьмы в восстановительные центры, сосредотачиваясь на общественной работе и порой полностью переходя в социализм. За небольшим исключением, большинство стран предоставляет мужчинам гражданские права и свободу передвижения, в то время как западные страны (гм, глядя на тебя, Америка) всячески этому препятствуют. – Так жить нельзя, – перебивает меня Питер. – И у меня куча причин не доверять властям. – Он отказывается рассказать о том, что сделал, не хочет себя выдавать, даже не под запись. Разумеется, потом я пыталась навести справки, но мы в стране с долгой историей судебного преследования надоедливых журналистов, а все документы по центрам карантина и безопасным убежищам засекречены. Джози подается вперед. – Это не преступление. Я думаю, вы правы, Питеру всё простят, потому что теперь он всем очень дорог. Прямо как бриллиант. – Джози… – начинает было Питер, но затем треплет ее по колену. – Он боится, что если мы вернемся, меня заставят жить как мужчина. Этого мы не перенесем. Но и умирать мы не хотим! – с улыбкой добавляет Джози, показывая, что разговор на эту тему окончен. – Как вы живете? – спрашиваю я, меняя тему. – Насущным днем. Постоянно двигаемся, ищем укромные места, чтобы пересекать границы. У меня есть атлас карт. Мы пробовали маленькие города, но они слишком интимные, местные жители всё замечают, они хотят узнать тебя поближе. – Это похоже на одиночество. – У меня есть Джози, у него есть я. Не надо меня жалеть. Вы ведь даже меня не знаете. У нас все замечательно. Я работаю над тем, чтобы найти место получше. – И тогда нам нужно будет только получить визы, – говорит Джози. – Может быть, у вас есть знакомые, которые нам с этим помогут? Джайсинг – «зовите меня просто Джай» – не ищет место получше. Он уже нашел свою нишу. Джайсинг продолжает работать водителем-дальнобойщиком на маршруте Дели – Мумбай, вот уже сорок лет управляя своим раскрашенным вручную фургоном «Шридеви», названным в честь самой прекрасной женщины, какая когда-либо жила на свете, объясняет он, высыпая себе в здоровенную лапищу пригоршню жевательных драже с ароматом кофеина. Не в пример маленькому Джо, ему ни за что не скрыть свои мужские причиндалы. В нем шесть футов три дюйма, с телосложением борца, хотя когда я говорю ему об этом, он поправляет меня, говоря, что занимался боксом, хотя и не профессионально. Ему шестьдесят три года, и, может быть, часть его огромной туши превратилась в дряблый жир, но он мужчина и гордится этим. На нем рубашка с коротким рукавом, оставляющая открытыми его волосатые руки со вздувшимися мышцами. Его роскошные усы подстрижены идеально ровной кромкой; Джай занимается этим сам, за исключением тех моментов, когда проезжает через Гуджарат, где у него подруга, которая оказывает ему эту услугу. По всему маршруту у него много подруг, говорит Джай. Это непривычно для мужчины, выросшего в деревне, где количество парней в пять раз превышало количество девушек. – Все этим занимались. Быстренько смотаться в город на УЗИ, и если это девочка, беременность прерывалась. Через двадцать лет мы выросли, целая деревня сыновей. А невест для нас не было. Вот я и сел за руль, потому что надо же было чем-то заняться. Мне говорили: «У тебя дома нет жены и детей, о которых нужно заботиться, зачем ты работаешь так усердно?» – Джай усмехается шутке, которую сыграла с ним жизнь. Возможно, вот почему Джай никогда даже не задумывался о том, чтобы обратиться в один из государственных центров. – Меня пытались затащить в тот, что в Бангалоре, ради моей же защиты, говорили мне. Но если мужчина не свободен, он все равно что мертв. Я сам могу себя защитить. – Он хлопает рукой по револьверу 22-го калибра, лежащего рядом с его сиденьем. Также у него на бедре пистолет, кобура расстегнута, чтобы можно было быстро его достать. В маленькой кабине есть и другое оружие, и Джай показывает его, отдернув занавеску, за которой место лишь для койки на одного человека и прикрученного к стене крепления еще для одного пистолета и карабина. – Серьезная защита. С какой самой большой опасностью вам приходилось встречаться? – Какая самая большая опасность на дороге? – повторяет мой вопрос Джай, потирая седеющую бородку. – Все дальнобойщики скажут одно и то же. Разбойники. Люди в отчаянии, особенно если они голодны. Пустой желудок говорит громко, это я могу сказать по своему личному опыту, и если они думают, что ты везешь еду, ну, это ценный груз. Раньше неприятности могли возникнуть, если ты вез телевизоры с плоским экраном или дорогую одежду. Сейчас это рис и консервы, и кто знает, что может случиться. Ты едешь, поднимаешься на вершину холма, в каком-нибудь глухом месте, и вдруг видишь, что дорога перегорожена горящими деревьями и женщинами-бандитками с завязанными платками лицами и темными очками, с полуавтоматическими винтовками. Всех, кого я знаю, грабили, многих не по одному разу. Одну даму, работавшую в той же компании, что и я, застрелили две недели назад прямо на выезде из Джайпура. В голову. Наповал. Кровь и мозги разбрызганы по всей кабине. Но меня не застрелят. – Почему? – спрашиваю я, и Джай смотрит на меня как на полную дуру. – Потому что я мужчина. Те же настроения царят среди членов коммуны «Свобода» под Киевом. Более известный как «Город XY», этот неоднозначный украинский «мужской анклав» устроен в бывшем военизированном неофашистском лагере, с ограждением из колючей проволоки и подземными бункерами. Здесь под свежей белой краской на стенах проступает свастика, здесь прежде варили «крокодил»[56]… возможно, продолжают это делать и сейчас. – Вы шутите? – Приставленный ко мне переводчик Вадим огорчен. – Пожалуйста, не упоминайте об этом в своей статье. У нас и без того хватает неприятностей с властями. – Вадим в прошлом был программистом, работал в Соединенных Штатах, и он прекрасно говорит по-английски, переходя на русский, только чтобы обменяться шутками с Иваном, нашим гидом, идеальным представителем «Свободы», потому что он не тот, что можно было бы ожидать. Совсем не тот. Разумеется, здесь есть парни в черных футболках, отрабатывающие военные приемы на потрескавшемся асфальте плаца, через который какой-то оптимист натянул теннисную сетку. Но неподалеку утренние занятия йогой для мамаш, сестер и дочерей, а также немногих оставшихся в живых сыновей, тянущихся вверх в позе «собака» и падающих на живот «коброй». – Мы предпочитаем быть самодостаточными, – говорит Иван, и Вадим переводит. У него мягкий голос, он в очках, в его волосах слишком много геля. При первой встрече я приняла его за педика. Однако теперь я уверена в том, что он заигрывает со мной. Я спрашиваю насчет женщин, собравшихся за оградой лагеря, и Иван объясняет: – Они ждут собеседования. Раз в несколько месяцев мы принимаем новых женщин на испытательный срок. Если они соответствуют духу «Свободы», им разрешается остаться на один год, затем контракт нужно будет продлить. – Похоже на то, как устроено дело в крупных корпорациях, – говорю я Вадиму, и он переводит Ивану. – К чему изобретать велосипед? – пожимает плечами тот. – Мы берем пример с Кремниевой долины, гиганта экономики. Так каждый знает, чего ему ожидать, и у нас очень четкие границы. Ну а если что-то не получается, нужно двигаться дальше. Здесь живут пятьдесят семь мужчин вместе с родными и близкими, всего ровно сто тридцать человек, плюс еще сорок шесть «контрактных жен», хотя такое обращение никому не нравится. Итого сто семьдесят шесть человек. Можно сказать, настоящая община, и, как и во всякой общине, здесь есть самые разные люди, от неонацистов до хиппи (возможно, вы встречали их фирменный самогон, настоянный на травах), от панков до крепышей с короткой стрижкой, отжимающихся по сто раз на одной руке. Как и у Джайсинга, у этих людей много оружия. И это одна из причин, почему власти относятся к «Свободе» очень и очень настороженно. – Не знаю, что, по их мнению, мы собираемся сделать, – говорит мне Вадим за обедом в столовой. Повар готовит на всю коммуну, используя продукты, выращенные на собственной ферме. – Совершить революцию? Имея всего пятьдесят семь человек? Когда мы воевали с Россией, власти с радостью вооружали самые разные добровольческие батальоны. Мы имеем право на оружие, особенно во времена глобальных беспорядков. – Я могу заглянуть в арсенал? На этот раз, после того как Вадим переводит, Иван хмурится. – Только если вы пройдете отбор. Следующее собеседование у нас только в мае, но я могу обратиться с прошением к совету. Иногда он делает исключения для выдающихся кандидаток. – У вас правда есть бронеавтомобили? – Правда. Два, в прошлом принадлежавших Национальной гвардии. На них мы объезжаем лагерь, следим за тем, чтобы все было в порядке. – Я слышала, у вас есть танк. Мужчины смеются, и Вадим поворачивается ко мне с хитрой усмешкой. – Ну разумеется! И атомная подводная лодка в пруду! Вместе с обитающим там же чудовищем. Мы знаем все эти безумные слухи. – Насчет проституции. – Это самый безобидный слух. – На Украине это перестало считаться уголовным преступлением, – пожимает плечами Иван. – Труженики секса не подлежат преследованию, но вот если поймают их клиенток, это будет уже проблема последних. – Этот закон был рассчитан на то, чтобы оберегать беззащитных женщин. – Равные права. Мужчины тоже люди, и то, что происходит в «Свободе»… – Лас-Вегас. – То, что делают взрослые, по обоюдному согласию, за закрытыми дверями, на своей частной территории, это исключительно их личное дело. – Я слышала о десяти тысячах долларов. – Не буду это комментировать. – Но есть посетители, которые приходят только на одну ночь, без собеседования? – Я об этом не знаю. – Как насчет торговли «молочком»? Это вызывает у мужчин оживленные споры. – Я бы об этом знал. Вы покупаете? – Это очень заманчивый бизнес. Иван возбужденно машет рукой, а Вадим наклоняется ко мне. – Оглянитесь вокруг. Посмотрите на этот кусочек рая, где мы находимся, который мы построили своими собственными руками. Зачем нам рисковать всем этим, торгуя на черном рынке спермы? – Потому что вам нужны деньги, чтобы за все это платить. А для вас это совершенно ничего не стоит. – Вы полагаете, у нас есть в дальнем углу какой-нибудь сарай, куда все заходят и подключаются к доильным автоматам, выдают свою дозу, после чего мы переправляем урожай в морозилке тому, кто готов больше заплатить? – Наблюдается новая вспышка беременностей. – Несмотря на Всемирный закон о воздержании, приведший к тому, что основные банки спермы были уничтожены как раз для того, чтобы это предотвратить, жизнь находит лазейки. Как всегда.