Ники раньше никогда по доброй воле не ездил в Клэпхэм – уже что-то новое. – Папа, все нормально. Буду читать Гарри Поттера «Дары смерти». Ехать-то всего два часа. – А с двумя чемоданами справишься? Там эскалаторы. Джульетта была балериной, с крепким телом; в телах она здорово разбиралась. Для мамы очень хорошее качество. Когда в детстве Сесилия падала или получала какую-то травму, Джульетта поднимала брючину и показывала дочери шрам. Сесилия пыталась напомнить себе о чем-то подобном, чтобы хоть как-то улучшить образ своих родителей, сформированный у нее за годы жизни. Они такие, какие есть, они в этом не виноваты, но и она в этом не виновата, правда же? От родителей ждешь, что в трудную минуту они за тебя вступятся, все наладят. Только ее родители не из тех, кто готов поднять бучу. Мама – балерина, которая делает вид, что не курит. Отец – хиппарь и продает через интернет дезодоранты с разными запахами хиппарям, которые моложе. Его претензия на славу – за пределами собственного дома, где он был известен своими салатами из киноа, мощным пусканием ветров и веселыми песенными импровизациями – сводилась к роли красивого старшеклассника в фильме «Жизнь и времена Джейка Джорджа», снятого, когда он и правда был красивым старшеклассником. У него даже завелись фанатки, но это его так напугало, что он стал буддистом и следующий год провел в монастыре в Тибете. Короче, родители не из тех, кто с визгом пустится кого-то защищать, даже собственную дочь. – Все будет норм, ма. Над зеркальцем заднего вида висел освежитель воздуха в форме дерева, и Сесилия смотрела, как он покачивается взад и вперед, пока они ехали через мост. Радио «Такси ТВ» орало на полную мощность, и Джульетта заглушила его большим пальцем. День стоял прекрасный – голубое небо, ни облачка, никаких тебе пробок. Сесилии даже взгрустнулось, что она уезжает из города, впрочем, тут же она подумала: вот вернется она в сентябре в школу, и лучшая подруга не будет с ней разговаривать, а все остальные решат, что раз она съезжает, значит, признает свою вину – стыд ей и позор! Сесилия Раскин-Стрик, которая до двенадцати лет ложилась спать с куклами – всего год назад! И даже не из мягкого пластика! Грусть прошла, по крайней мере из-за отъезда грустить нечего. Остальную часть поездки родители смотрели каждый в свое окно, а Сесилия следила за дорогой через плечо водителя, надеясь, что он едет туда, куда надо. Глава 3 О-Де-Коза В туалете Портер пахло козлятиной, потому что козлятиной пахла сама Портер. Она этого запаха не чувствовала, по крайней мере, когда была с животными, но, вернувшись домой, становилась под душ, пар раскупоривал ее – и ванная превращалась в цветущий хлев. А еще от нее иногда пахло сыром, что хуже, потому что запах сыра люди увязывали с ее телом, а когда от нее пахло козлятиной, тут уж ясно, что виноваты животные. Закончив колледж в Хэмпшире, Портер быстро вернулась в Клэпхэм – так влетает в свое гнездышко рулетка, которой меряешь комнату. Отца уже два с половиной года как не стало, учеба в Массачусетсе казалась абсолютно бессмысленной, но мать гнула свое – учись! Что ты не видела в родном Клэпхэме? Будешь тут сидеть и хандрить. Однако Портер решила, что если где-то и найдет отца, в каком бы то ни было виде, то только дома. И она приехала, быстро восстановила подростковые привычки, но семья-то уже была ущербной, без отца. Так бывает, когда учишься ходить с хромотой – сначала трудно, а потом привыкаешь и уже не помнишь, как ходил, имея обе здоровые ноги. Она поработала почасовиком в старших классах, потом в дорогом магазине глиняных изделий на Мейн-стрит. Когда ей было уже под тридцать, подруга детства, Хэрриэт, превратила участок родителей в органическую ферму, а потом они купили коз, начитались книг по ферментации, и теперь, почти восемь лет спустя, их фирменный козий сыр «Счастливый Клэпхэм» продавался в магазинах Нью-Йорка и во всех ресторанах Клэпхэма, да и в специальных сырных магазинах по всей стране. Хэрриэт продала Портер землю и свою долю коз (примерно две дюжины), перебралась с мужем в Орегон, и теперь козлиное хозяйство целиком принадлежало Портер. Вероятно, именно благодаря козам идея забеременеть самостоятельно ее совсем не испугала. Она привыкла помогать при родах, участвовать в создании новой жизни, пусть и козьей. Вошли в моду банки спермы, Портер выросла среди фермеров и хорошо знала, как работает биология. А что, вполне современно – гетеронормативные пары! Какие только чудачества они не вытворяют, выбирают партнера, исходя из чего – из его чувства юмора? Места учебы? Умения целоваться взасос? А потом появляется ребенок. А что, если жениться отдельно, а сперму выбирать отдельно? И вообще, отцы умирают, умереть может кто угодно, разве не ясно? Нельзя, чтобы один человек был для тебя всем, потому что не исключено, что он возьмет и исчезнет. Обязательно исчезнет, как ни крути. Конечно, в идеале нужен партнер, чтобы помогать растить ребенка – она же не дура и понимает, что у нее всего две руки, – только чего ждать? Когда ей стукнет сорок? Живи она в городе побольше, где выбор для встреч шире, наверное, она бы так не торопилась. В Клэпхэме же Портер знала всех и каждого, с кем могла бы заняться сексом, и выигрышных билетов в этом списке не было. Романтические увлечения, которые могли привести к появлению на свет ребенка, были: Джереми, ее парень и первая любовь в старших классах, он хотел на ней жениться в восемнадцать, сейчас жил в другой части города со своей бойкой женушкой и двумя детьми-школьниками. Джона, ее приятель в колледже, который любой еде предпочитал травку, перебрался в Вермонт и, похоже, стал профессиональным фейсбучным пустомелей. Хиро, студент из Японии; с ним она как-то переспала прямо в разгар романа с курильщиком марихуаны; в соцсетях его не было, Гугл о нем не слышал, и он исчез с ее горизонта. Секс с ним был так себе, но что такое хороший секс? Он мог бы стать неплохим мужем, неплохим отцом – кто знает? Может, и стал – только не с ней. Еще были парни, с которыми Портер спала после колледжа: Чад, адвокат, с одной стороны, клевый, с другой – скукотища, как игра в бейсбол. Мэттью, они встречались несколько месяцев, у него появилась другая подружка, но иногда вечерами он слал ей эсэмэски, какие-то бессмысленные словесные пузырьки, они то появлялись, то исчезали: Привет, думаю о тебе. С Билли она познакомилась на отдыхе в Пуэрто-Рико, он тоже приехал развлечься из Висконсина, на пальце – полоска от обручального кольца. Наконец, Райан, ее последний парень, единственный, кого после окончания колледжа она познакомила со своей семьей, этот ее скорее всего не любил, да и детей навряд ли хотел. Возможность зачать существовала, однако Портер еще со старших классов привыкла предохраняться, а потом до зачатия уже и не доходило. А у ее подружек тем временем – и помолвки, и свадьбы, и рождения детей, и все они улетали от нее, как космические ракеты. У обоих ее братьев дети имелись, и одна из них, племянница Сесилия, просто супер. Портер тоже хотелось куда-то улететь, и она решила: ждать, пока объявится пилот, больше не будет. Выбор спермы – высшая форма свидания в режиме онлайн, вся нужная информация в твоем распоряжении. Правда, особого доверия к так называемым резюме Портер не питала – в них каждый себя приукрашивает – и старалась сосредоточиться на фактах. Портер сама высокая, значит, «высокие» гены ей не нужны. Она не еврейка, и вполне приемлемо, если донор, имея в виду возможность болезни Тея – Сакса и других болезней, будет «из еврейского лагеря», как выразилась ее репродуктивный врач-эндокринолог. Портер хотелось возместить то, чего ей не хватало – физического контакта, чистой мелодии, без фальши. Лучше не думать о мужчинах, которые мастурбируют в чашку. Трудно понять, от чего тебя воротит больше: мужик отдает сперму, чтобы подработать, или потому, что ему нравится думать, как незнакомые дамы будут рожать его детей. Портер подобные мысли вообще выкинула из головы. Сперма – всего лишь сырье, а уж какой испечь торт, выберет она. Это будет ее ребенок, а чашка с плавающими сперматозоидами – просто средство для достижения цели. И вот она забеременела – девочкой. Наука знает свое дело, а чудеса – свое. Одно другому не мешает. Портер выключила душ, посмотрела на мыльную лужицу у себя под ногами. Груди у нее всегда были скромными и маленькими, даже когда с возрастом она слегка раздалась. Однако сейчас они налились и затвердели, не просто какая-то обвисшая ткань. Бедра и животик хранили свою тайну, круглые и плотные – дань профессии. Худым в сыроварении не место, считала Портер. Естественно, появляются и такие, больше по части продажи, но Портер старалась держаться от них подальше. От своего продукта надо получать удовольствие. Слава богу, ее сыр – пастеризованный. Портер была уже на середине срока, округлость становилась заметной, и ясно, что скрывать от людей дальше нельзя. В первую очередь надо сказать братьям. А еще до братьев – маме. Большинство женщин и представить себе не могут, как это не рассказать матери, что пустились в такую авантюру, – Портер видела взрослых женщин, которые сидели перед кабинетом репродуктивного эндокринолога, вцепившись в руки своих матушек. Но Астрид Стрик – из особого теста. Она знает, как удалить пятно с белой рубашки. Может назвать все растения в своем саду, все деревья и всех птиц. Умеет приготовить с нуля любое блюдо. Однако она не располагает к близости, какой могут похвастать другие матери – близости, что позволяет детям забираться к маме в постель, если им приснился страшный сон или если они намочили волосы в бассейне. Жизнь Астрид – и до смерти мужа, и после – всегда была упорядоченной. Человек живет по правилам, на каждую погоду у нее своя одежда, чего никак не скажешь о Портер. Отчасти дело именно в этом. Уж ее дочка будет спать в ее постели всегда, когда пожелает. Если дочка захочет, Портер будет разжевывать ей пищу и скармливать в ротик. Портер будет теплее любой печки. И это она скажет своей матери. Расселл Стрик был фанатом «Сумеречной зоны» Рода Серлинга, и Портер думала: вот в таком духе она бы и рассказала отцу – пусть представит эпизод, где ребенка произвели в лаборатории, а потом поместили в ее тело. Но, увы, жизнь несправедлива! У большинства людей есть оба родителя, есть бабушки и дедушки для детей, есть какие-то смешные прозвища. Портер к этой несправедливости привыкла – окончание колледжа, свадьбы братьев, пятидесятилетие матери, потом шестидесятилетие, все чертовы важные дни, – однако рана от потери отца все равно саднила. Он не порадуется ее важным дням, как радовался важным дням ее братьев. Он был бы счастлив за нее и ее ребенка, наверное (по-особому, о чем они даже не стали бы говорить вслух), даже чуть счастлив от того, что являлся бы в этой истории главным мужчиной – наряду с братьями, – что он, Деда, взял бы на себя главную роль. Деда. Папка. Портер не знала, каким он мог бы стать, каким дурацким прозвищем его окрестила бы Сесилия, которое повторяли бы потом другие внуки. Портер иногда казалось, что ее отец – это и отец ее ребенка, благодаря смеси путешествия во времени и волшебства, но без неприятных последствий для реальной жизни, ей снилось, что ее отец – не только отец, но и ее дедушка, и отец ее ребенка в одном лице, некий призрак без возраста, а всю работу в семье делают женщины. Как в фильме с Брэдом Питтом, когда льешь слезы, зная, что фильм, в общем-то, никудышный. Портер вышла из душа, обмотав себя полотенцем. Провела рукой по зеркалу, чтобы увидеть свое отражение. – Ты выросла, – сказала она себе. – Ты отрастила большую задницу, а внутри тебя растит задницу твоя дочь. Ты взрослая. Это твоя жизнь. – Портер повернулась боком, погладила рукой низ живота. – Привет. Я твоя мамочка, и, клянусь богом, все у нас будет хорошо. Я на девяносто пять процентов уверена, что все будет хорошо. Как минимум на семьдесят процентов. Клянусь тебе. Вот черт! Сегодня она скажет матери. Или завтра. Самое крайнее – послезавтра. Глава 4 Несовершеннолетняя без сопровождения Ехать всего ничего, четыре остановки – Йонкерс, Кротон, Покипси и Клэпхэм. У Сесилии было место у окна, но она сидела, уткнувшись в книгу. Проводник выдал ей специальный браслет с надписью БЕЗ СОПРОВОЖДЕНИЯ, что вполне могло означать Я ПОДКИДЫШ, ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕЗИТЕ МЕНЯ ДОМОЙ И СДЕЛАЙТЕ МНЕ СЭНДВИЧ. Все мамы в вагоне – Сесилия мгновенно их вычислила, хотя с детьми ехали далеко не все – смотрели на нее с жалостью и задавали дурацкие вопросы, типа «красивая тут природа, правда?» Она в ответ улыбалась и согласно кивала. Отцы к незнакомой девочке-подростку предпочитали не обращаться или просто отключали ту часть мозга, которая замечает чужих детей. Другие девчонки – с которыми она до недавнего времени дружила, те, что пьют остывший кофе из чашек, забытых на кухонном столе родителями, а иногда отваживаются и на глоток водки из холодильника – могли бы в нужную минуту укрыться в туалете, а потом сойти с поезда на остановке с более экзотическим названием, например Рим (пусть даже Рим в штате Нью-Йорк) или Ниагарский водопад (хотя у нее нет с собой плаща, да и рано ей в такие авантюры пускаться), но Сесилии не хотелось так подставлять родителей. Тем более сейчас. Нет, правда, что будет, если она не сойдет с поезда? Трудно даже представить. Астрид уж как-нибудь сообразит, что делать, она и поезд остановит, и прочешет двенадцать ближайших станций. Вполне возможно, у нее в ящике со всякой рухлядью лежит рация для прямой связи с проводником. Ну тогда держись, Сесилия! Родители вскочат в следующий поезд и устроят друг другу разборки, а потом в Большом доме разборки продолжатся, мол, кто же в этом виноват, и им даже в голову не придет, что они и виноваты, кто же еще? Называется, размечталась – у нее всего сорок долларов и кредитка, привязанная к родительскому счету в банке, так что если она и решится всех поставить на уши, надолго ее не хватит. Вокзал в Клэпхэме оказался длинной платформой, по обе стороны пути, эдакий рот со скобками для исправления зубов. Вдоль путей бежит река Гудзон. Сесилия с помощью проводника выгрузила на платформу два огромных чемодана и едва не умерла от смущения, когда проводник стал выкрикивать имя бабушки. Его голос громыхал, заглушая урчание поезда, шелест проезжающих машин и чириканье птиц над головой. Чтобы попасть в здание вокзала, надо протопать по длинной ненадежного вида лестнице в зал ожидания со скамьями из деревянных перекладин. Наверное, Астрид сидит там. На платформе никого не было. Кто-то городов боится, однако Сесилия знала: это любители дурацкой статистики, которые насмотрелись фильмов про Бэтмена. Чего пугаться в месте, где тебя всегда окружают сотни людей – если что, твой крик кто-нибудь да услышит. Сесилия, девица современная, знала: цвет ее кожи и экономическое положение означают, что ее крик не только услышат, но и скорее всего придут на помощь. Впрочем, поскольку она девочка, родители на всякий случай научили ее держать между пальцами ключи от квартиры, как какой-нибудь Росомаха из комикса. Проводник выкрикнул имя Були еще раз – Аст-рид Стри-ик! – как будто Буля была единственным претендентом на победу в шоу Кто хочет удочерить несовершеннолетнюю? Сесилия нервно засмеялась – она прекрасно знала, что ее бабушка никогда и никуда не опаздывала. – Она точно наверху, может, в туалет зашла. Сесилия скрестила руки на груди. Из поезда уже все вышли и теперь радостно топали вверх по лестнице, навстречу объятиям родных и близких, к своим машинам или блинной «Спиро» в квартале от реки. Проводник и не думал улыбаться. Он взглянул на часы. – Мы задерживаем поезд, мадам. Сесилия уже хотела спросить, что это он вдруг называет тринадцатилетнюю девочку «мадам», как тут увидела: по лестнице несется бабушка, а за ней сиреневым капюшоном летит ее кожаная сумка. – Вот она, – выдохнула Сесилия и от облегчения едва не заплакала. Оказавшись на платформе, Астрид замахала обеими руками, добежала-таки до Сесилии, схватила ее за предплечья и поцеловала в лоб. Они теперь были почти одного роста, чаша весов склонялась в сторону молодости. – Можете ее освободить, сэр, – разрешила Астрид. – Задание выполнено. Проводник развернулся на каблуках, кивнул, и через секунду поезд, тяжело пыхтя, отчалил от станции. – Привет, Буля, – сказала Сесилия. – Привет, радость моя! – воскликнула Астрид. – Сегодня у меня на глазах кое-кто попал под автобус. Глаза у Сесилии расширились. – В смысле, человек? – Да. Моя ровесница. Я знала ее всю свою жизнь. Поэтому я слегка не в себе. На всякий случай, машину водить умеешь? Астрид подтолкнула очки от солнца на макушку. В ее глазах и правда была легкая поволока, и на мгновение Сесилии захотелось перейти на другую сторону платформы и отправиться в обратную сторону. – Мне тринадцать лет. – Я знаю, сколько тебе лет. Твоего отца я научила водить, когда ему исполнилось одиннадцать. – Астрид показала в направлении набережной. – Вон там, на следующей улице, ближе к реке, мы осваивали параллельную парковку. – Она изобразила, как машина перелетает через парапет и плюхается в воду. – Раз! И поплыли! Ники был младшим и всему обучался раньше других. По семейному преданию, если старший, Элиотт, что-то делал в шесть лет, Ники делал это в три года, а Портер была где-то посредине. А посредине означало, что о деяниях Портер оставались самые туманные воспоминания, что-то делала, где-то была – и все. Иногда Сесилии казалось, именно так ее воспринимают родители, хотя, конечно, она – единственный ребенок, и им не надо уделять внимание кому-то еще, разве что себе самим. Сесилия поежилась. – Машины у меня нет. Откуда ей взяться? Было тепло, солнце палило нещадно. В Бруклине все же такой жары нет. Сесилия хотела снять свитер, но у нее и так два чемодана плюс рюкзак – зачем тащить еще что-то? – А кого сбили? Она умерла? – Барбару Бейкер, в голове не укладывается… да, она умерла. Я сидела совсем близко, и она умерла мгновенно, бог свидетель, так умереть пожелал бы любой из нас. Все нормально, я поведу машину. Но давай запишем это себе в план. Каждая женщина должна уметь водить. Мало ли когда может понадобиться. Идем, я возьму один, ты другой. – Астрид взялась за ручку чемодана поменьше и потащила его за собой, со ступеньки на ступеньку. Сесилия подхватила другой чемодан и последовала за бабушкой. До Большого дома ехать всего пять минут, однако развязка была закрыта, и на дорогу ушло все восемь. Руки Астрид на руле показывали без десяти два – когда она не переключала передачу. Сесилия держала рюкзак на коленях, крепко прижав к себе – эдакий пухленький ребеночек, мешочек с мукой. Астрид включила радио, как всегда – местный канал NPR; бойко тараторил новости Уэсли Дрюс, Сесилия представляла его в виде облака с глазами, у которого на контроле весь город, когда надо, оно опускается пониже, когда надо – отползает подальше. – Скоро отец возвращается в Нью-Мексико? – спросила Астрид, не скрывая недовольства. – Точно не знаю. Может, через пару дней. – Ему там явно нравится. Хотя какая радость от юрт и скорпионов – ума не приложу. Но Ники есть Ники. Представляешь, ему никогда не нравилось ореховое масло, потому что оно нравилось всем остальным. Говорил, у него аллергия. Как твоя прекрасная мама? Последнее было сказано безо всякого сарказма или злобы. Джульетта стала моделью еще в отроческие годы, когда ее остановили вместе с мамой прямо на тротуаре возле студии, где она занималась танцами, – в Клиньянкуре, под Парижем. Так с ней всю жизнь: что-то случается, возникает идея, открывается дверь. И Джульетта входит в эту дверь, а куда она ведет – уже другой вопрос. Сесилия больше походила на отца, чуть изогнутый нос, светло-коричневые волосы – даже могла сойти за блондинку, если настоящих блондинок поблизости не наблюдалось. – Все как обычно. Ест редиску с маслом, в таком духе. – Широкие улицы Клэпхэма украшала пестрая листва, по крайней мере, в разгар лета. Здесь Сесилия когда-то научилась ездить на велосипеде, плавать, ловить мяч в настоящую бейсбольную рукавицу, всему, с чем были сложности в Нью-Йорке, во всяком случае, при таких родителях, как у нее. Ей пришлось ходить на танцы вместе с мамой, впрочем, было как-то неловко, обеих это смущало, и Сесилии разрешили с танцами завязать. – Вообще-то мне кажется, что она грустит. – Никто не отсылает детей по доброй воле, – заметила Астрид. – Хотя есть, наверное, и такие. Кто-то выпихивает детей в интернат при первом удобном случае. Но твоей маме можно и погрустить. Потому что все будет хорошо. – Ну и ладно. – Сесилия не знала, что именно ее родители рассказали бабушке о происшествии в Бруклине. – В старших классах мы думали послать Эллиота в интернат, в Нью-Гемпшир, чтобы пообтерся там со спецами высшей марки. Однако Расселл, твой дедушка, сказал – только через мой труп! Сюда, в Клэпхэм, переезжают, потому что тут хорошие школы, заявил он. А мы будем нашего сына куда-то отсылать? Какой смысл заводить детей, если ты избавляешься от них при первой возможности, когда им еще толком нечего сказать? – Сесилия смотрела на бабушку в профиль. Астрид любила поболтать; впрочем, обычно эта болтовня не затрагивала что-то личное. На всякий случай Сесилия проверила, хорошо ли она пристегнута. – Твой отец был парнишка толковый, это точно. Учителя в разговорах с нами как его только не нахваливали, так и сыпали комплиментами, будто достойнее ученика в жизни не видели. – Астрид подалась вперед, чуть хлопнула Сесилию по рюкзаку. – А потом я овдовела – как будто ведешь себе непринужденную беседу, и вдруг кто-то срывает с тебя пластырь. Когда ты вдова, тут не повыбираешь. Мы прожили вместе двадцать пять лет. Хороший забег, но не самая длинная дистанция. Взять хотя бы Барбару и Боба. – Астрид притормозила на красный свет – у одного светофора из двух на весь город, – наклонилась к рулю, положила на него голову. – Я должна ему позвонить. – Зажегся зеленый свет, но Астрид не шевельнулась и смену сигнала не заметила. Сесилия крутнулась в кресле, посмотреть, есть ли сзади машины. Машины были. – Буля, – отвлекла бабушку Сесилия. – Зеленый.