Взоры миллионов англичан обращены к Москве. Заглянем в завтрашний день «…Большие выносные экраны телевизоров можно будет повесить на стене, как картину…» О движении третьего искусственного спутника Земли. Посещение Премьер-Министром Великобритании Г. Макмилланом Большого театра Союза ССР. «…Находящиеся в Москве с официальным государственным визитом Премьер-Министр Великобритании Гарольд Макмиллан, министр иностранных дел Селвин Ллойд и сопровождающие их лица 25 февраля смотрели в Государственном Академическом Большом театре СССР балет С. Прокофьева «Ромео и Джульетта». На спектакле в центральной ложе, которая была украшена государственными флагами Великобритании и СССР, вместе с английскими государственными деятелями были Председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев, Заместители Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин, министр иностранных дел СССР А. А. Громыко…» Варя Что она могла, простая советская девятнадцатилетняя девушка, живущая в СССР в 1959 году? Хорошо учиться, заниматься комсомольской работой, расти идейно и духовно. Дозволялось и даже приветствовалось заниматься спортом – в физкультурной секции или вместе с подругами. Зимой – носиться на деревянных лыжах. Летом – грести на лодке в ЦПКиО имени Горького. Или в ужасных шароварах наматывать круги на институтском стадионе «Технолог». Девушка могла дружить с мальчиками. Именно так – дружить. Слово влюбляться было какое-то нехорошее, подозрительное, мелкобуржуазное. А заниматься любовью – вообще табу. Более ханжеское общество, чем советское, еще поискать. О плотском если и говорят, то только тихим шепотом, с ближайшими подругами. Что еще было подвластно Варе? Написать письмо в газету. Выступить на комсомольском собрании. Или даже на открытом партийном. Но она не могла ничего менять. И ни на что влиять. Как могла она, к примеру, помочь своему любимому? Незаконно арестованному? Обвиненному? Да она не в силах даже в точности узнать: действительно ли он арестован? В чем его подозревают? Или он просто пропал? Но ведь просто так, сами по себе, без помощи властей, люди тогда пропадали крайне редко. Это потом, в девяностые и начальные нулевые, лихих людей разведется полно, а государству и дела не будет. Но в 1959-м – нет. Совсем недавно, шесть лет только прошло, как умер усатый, но администрация по-прежнему сечет: что сказал, где выступил, куда посмотрел. Когда Данилов исчез – не отвечает телефон ни дома, ни на работе, квартира на проспекте Мира заперта, и никто не откликается, Варя сначала думала: срочное дело, какую-нибудь бумагу пишут, к съезду партии готовятся. Но Алексей не мог оставить ее в безвестности, обязательно выбрал бы момент и позвонил. А тут сутки прошли, двое, а он как в воду канул. Машина его, «Москвич» морковного цвета, которую Варя хорошо знала, у подъезда стоит, уже слегка присыпана снежком. Девушка позвонила его секретарше, Ангелине Павловне – однажды Алексей приглашал Варю на службу и с нею познакомил. Но дамочка ответила сухо: – Он здесь больше не работает, – и немедленно бросила трубку. Когда три дня минуло, девушка пошла, как положено в подобных случаях, в отделение милиции по месту жительства исчезнувшего. Приняли ее там вежливо, но скептически. Не с холодным цинизмом отфутболили, как принято было в нулевые и десятые, но и без радушия дяди Степы. Изводили вопросами, почему она интересуется и кем Данилов ей приходится. – Друг. – Ах, друг… – глубокомысленные переглядывания. – Никого, кроме меня, у него больше в Москве нет. Однако заявление мильтоны взяли, велели захаживать, осведомляться. Но Варя чувствовала: дохлый номер. Не будут районные менты искать ответственного сотрудника ЦК – не тот уровень, не тот полет. Тогда Кононова отправилась однажды с утра на Старую площадь. Прохаживалась там, мерзла, рискуя вызвать повышенное внимание КГБ: кто такая? Что тут ошивается? Наконец углядела в толпе идущих от метро «Дзержинская» Ангелину Павловну и бросилась к ней: – Я по поводу Данилова. Скажите, где он, что с ним? Даже не замедляя шага, тетка бросила на ходу: – Я не знаю. – И добавила углом рта: – Не приходите сюда больше. Варя собрала передачку: папиросы, сало, носки вязаные шерстяные – и отправилась в приемную КГБ на Кузнецкий Мост. И вроде бы сама, в другой жизни и в другом теле, числилась на службе в конторе-правопреемнице и даже звание капитана носила, а страшно было. Одно дело, когда ее вербовали в спецкомиссию при ФСБ в конце девяностых, на волне обновления и благодатных реформ, и совсем другое – пятидесятые. Еще ГУЛАГ не весь опростали. Короче, подсасывало от волнения, когда Варя добралась до окошка. – Вот, хочу оставить передачу заключенному, – она потыкала узелком в окно. – Фамилия-имя-отчество? – равнодушно проговорил лейтенант КГБ. Варя назвала. – Ждите. Оконце захлопнулось. Спустя десять минут Варя услышала: – За нами данный гражданин не числится. – А где же он?! Вопль остался безо всякого ответа. Варя записалась на прием в ЦК партии. Через три дня ее принял в отдельном кабинете вежливый человек лет сорока, в костюмчике с галстучком. Она изложила суть дела: – Данилов, сотрудник ЦК… Неизвестно, куда исчез… Дома не появляется вот уже две недели… А тот на голубом глазу: – Данилов? Нет у нас такого сотрудника. Не значится в списках, и не значилось его никогда. Что оставалось делать? Только жалеть: может, напрасно врала она Алексею, что многое в будущем, благодаря его влиянию на Хрущева, изменится? Надо было сказать, что все там у нас, в две тысячи восемнадцатом году, осталось как прежде. Миллионодолларовые богатеи и коррупция, наглые чиновники и продажная полиция… Но ей так хотелось поддержать Алешку, показать, что все его усилия не напрасны, он благое дело вершит, подталкивая советские власти к реформам! Но, может, если б она ему правду сказала: ничего в России не меняется и, несмотря на все твои старания, осталось как было – может, тогда б он оставил свои попытки вразумить Хрущева? Наверное, лучше бросил бы он заниматься византийской кремлевской политикой и стал обычным советским гражданином… Может, тогда и цел остался, и на свободе? Но правду говорят: история сослагательного наклонения не имеет. Теперь ей надо попытаться если не вытащить Данилова, то хотя бы облегчить его участь. Конечно, Варя знала, что многое, очень многое в советской стране делается под ковром, по блату, по принципу «ты – мне, я – тебе». А тут и нужный человек вроде бы у нее под боком. Находясь в чужом, девятнадцатилетнем теле, Варя проживала вместе с матерью и отчимом. Ей несказанно повезло. Большая часть населения СССР, в основном колхозное крестьянство, ютилось по избам, где вода – из колодца, а удобства – на улице. Другой гигантский отряд, рабочий класс, теснился по баракам да коммуналкам. Ей же досталась комфортабельная четырехкомнатная квартира с паровым отоплением, горячей водой и газовой плитой. А все потому, что ее отчим, Аркадий Афанасьевич, являлся ценным для страны Советов кадром, начальником АХО (административно-хозяйственного отдела) в крупном и очень секретном почтовом ящике. Отношения у нее с отчимом были не то что сложными, но напряженными. Уже одно то, что она – девятнадцатилетняя студентка! – встречается с мужчиной и даже остается у него ночевать. Пусть там любовь, пусть Данилов и ответственный работник ЦК партии, но все равно: разврат! Почему не женится?! – хотя и рано жениться в девятнадцать лет, конечно, но лучше уж так, чем блуд неприкрытый! Обо всем этом отчим, Варя слышала, регулярно толковал с матерью – он вообще очень правильным был, этот пятидесятилетний округлый хорек в очочках. Притом девушка порой его взгляды ловила: если б она была девятнадцатилетней советской первокурсницей, может, их и не понимала бы, но так как она долго прожила в другом женском теле, то хорошо знала цену подобных сальных мужских косяков. Короче, идти на поклон к Аркадию Афанасьевичу не хотелось – однако никаких больше вариантов узнать о судьбе Данилова не оставалось. Пришлось постучаться вечером в кабинет и все изложить. Отчим, конечно, не преминул, воскликнул: – Да разве можно было вообще с таким типом связываться! – Однако сказал, что постарается узнать. Но притом загундосил: – Доведешь ты меня со своим Даниловым до цугундера, чует мое сердце, доведешь! – Не кликушествуйте, Аркадий Афанасьевич, и не каркайте! – припечатала Варя и вышла из кабинета. Да, больше никаких шансов узнать о судьбе Данилова, кажется, не оставалось. И даже шансы сделать что-то через отчима представлялись крайне призрачными. Но потом в жизни Вари случилась удивительная встреча. * * * Сидеть в тюрьме Данилову было не впервой. Однажды его еще Варя арестовывала, когда они были врагами. И в новом теле, когда он впервые явился пред светлые очи Хруща, его для начала в каталажку посадили, мытарили и проверяли[5]. Но на сей раз, в отличие от первых двух, Алексею почему-то казалось: теперь заключение надолго. Если не навсегда. Начать с того, что он даже не знал, где находится. Ни в какой тюрьме, ни в каком городе. Когда его взяли у собственного подъезда на проспекте Мира и усадили в черную «Волгу», сидевший рядом хмыреныш в галстучке первым делом вколол Данилову в бедро какое-то снадобье – и тот улетел. Очнулся неизвестно через сколько в тюремной камере. В одиночке. Голова болела, была тупой и гулкой. Никто из охраны ни о чем с Алексеем не беседовал, сколько он ни пытался завести разговор – хотя бы о погоде. Никаких сокамерников, даже в роли наседок, к нему не подсаживали. Кормили не то чтобы вкусно, но приемлемо, не баландой тюремной: на завтрак – каша с маслом или творог со сметаной, на обед – густые щи с мясом, котлета с пюре. Утром и вечером выводили на оправку. Отхожие места в тюрьме, как и почти во всем Советском Союзе, смердели и густо были засыпаны хлоркой. Довольно скоро ему предъявили обвинение – по той самой, печально знаменитой пятьдесят восьмой статье, по которой при Сталине несколько миллионов осудили, а сотни тысяч казнили[6]. Пункт статьи вменили пятый, тоже расстрельный: «Участие в организации или содействие организации, действующей в направлении помощи международной буржуазии». И не поспоришь: действительно, рассказывать, что СССР развалится, а в двадцать первом веке власть в России будет принадлежать капиталистам, – разве не контрреволюция? Не помощь мировой буржуазии? И начались допросы. Хотя как сказать… Почти ничего не спрашивали о жизни Данилова в прошлом: в пятьдесят седьмом, восьмом году. Вскользь, бегло: с кем встречался, разговаривал, кому рассказывал свои беспочвенные фантазии относительно будущего? Тут молодой человек на своем стоял: никому ни слова, кроме первого секретаря ЦК товарища Хрущева, не поверял. Про Варю спрашивали бегло, и он, конечно, о том, что она тоже человек из будущего, не обмолвился. А потом начались другие – да их и допросами назвать было сложно. Скорее рассказы Данилова о том, что он знает и помнит из будущего. Из всех тех лет между тысяча девятьсот пятьдесят девятым и 2017-м (когда он в прошлое очертя голову бросился). Всего расспрашивателей было четверо. Они чередовались друг за другом, и каждый расспрашивал Алексея целый день, с перерывом на обед. Судя по всему, они не в КГБ работали, а были приходящими консультантами. Никто из них заключенному не представлялся и никаких отвлеченных разговоров не поддерживал. Первого Данилов прозвал для себя Историк – более всего тот похож был на дядек, которых он встречал порой в коридорах ЦК КПСС: консультантов, инструкторов. Спокойный, умный, румяный, свободолюбивый, он чем-то напоминал того хрущевского главного помощника, что недавно его на дачу к кукурузнику привозил. Или молодого академика Яковлева. Или, скажем, журналиста и будущего посла Бовина: холеный, лощеный, стильный, одетый в заграничное. Этого интересовала общая канва будущих событий. Почему-то особенно – отношения с Америкой. Изложению Карибского кризиса посвятили несколько дней: все мельчайшие детали, какие только молодой человек сохранил в своей памяти, допросчик у него выцыганивал. И с чего началось, и как развивалось, где нам пришлось отступить и в чем договориться. Переворот с отстранением Хрущева в октябре шестьдесят четвертого тоже оказался допросчику чрезвычайно интересным. И ему несколько дней посвятили. А также убийству Кеннеди в Далласе в шестьдесят третьем. А потом: брежневское правление, политика мирного сосуществования, первые договоры об ограничении ракет. Затхлость брежневского режима, эпидемия властных смертей в начале восьмидесятых. Про Горбачева и его реформы Данилов тоже рассказывал подробно. А вот о том, как все устроено в нынешней России – на удивление интересовало мало: олигархи, реформа медицины, «крымнаш»… – все конспективно. Такое впечатление, будто до тех лет ни вопрошающий, ни те, кто его послал, доживать не собирались. Вторым был человек, которого Алексей прозвал про себя «Вычислитель». Его интересовало все, связанное с компьютерами. Персоналки. Сотовые телефоны. Интернет. Облачные сервисы. Но что мог об этом Данилов, безнадежный гуманитарий, поведать? Разве он понимал, как устроены персональные компьютеры и мобильники, как действуют? Какие-то обломки знаний в памяти оставались, и он честно пытался их из себя выковырять, помочь советским технарям занять лидирующие позиции. Третий был по части вооружений. Подтянутый, седой – казалось, он прямо перед тюрьмой снимает свой полковничий, а то и генеральский мундир и переодевается в гражданское. И тут тоже – что мог знать и помнить пришелец из будущего, попаданец? Ракеты подземного базирования, разделяющиеся боеголовки. Помнится, полковнику (генералу?) очень понравилась – он чуть не закричал от восторга – идея о скрытом размещении межконтинентальных ракет на поездах, замаскированных под обычные составы, а также на автомобильных платформах – и постоянное циркулирование и того, и сего по трассам вокруг Москвы. Рассказал Данилов, что знал, и о технологии стелс, дронах, спутниковой разведке. Впрочем, о космосе больше доводилось говорить с другим товарищем – тут Данилов проявил себя не то чтобы докой, но более осведомленным, чем в вычислительной технике и вооружениях. Все потому, что однажды рассказал ему американский шпион о том, как устранял великих людей двадцатого века – Сергея Павловича Королева и Юрия Алексеевича Гагарина[7]. И после этого Алексей взялся изучать историю советской космонавтики и лунной гонки между СССР и США. Тоже, конечно, рассказывал как дилетант, начитавшийся мемуаров гуманитарий, но хоть что-то знал и помнил.